Мари всегда была куда ближе с их сыном. Берг даже позвонил именно ей, а не отцу, а вот с Кристофером они говорили нечасто, виделись раз в год, а то и реже, обменивались сообщениями и были почти чужими. Только Кристофер всегда любил единственного сына, всем своим сердцем любил, хоть и не понимал, не знал, что ему сказать, чем помочь и как быть, потому и рад был заняться очередным пациентом, особенно если это товарищ по несчастью с подскочившим давлением.
Лита из тех же соображений занялась чашкой, да и матери позволила себе помочь. Она лучше других знала, что в моменты просветления Августа может все, ей просто надо это позволить.
Я тоже написала нашим с Лотаром знакомым, может хоть кто-то
Анна не договорила, потому что браслет связи у Мари внезапно сработал и та ответила, включая вызов так, чтобы слышали все, потому что звонок, определенный как правительственный, едва ли был личным и не касался всех остальных.
Да, сказала она, едва держа себя в руках.
Мари Дауман мать капитана в отставке Берга Даумана? уточнил у нее строгий голос мужчины.
Да, совершенно верно, с кем я говорю?
Полковник космического патруля Генри Швард. Я был непосредственным начальником вашего сына, сказал мужчина. Как я понимаю, вы хотите как можно быстрее увидеть Берга, верно?
Да, но Майкан достаточно удаленная планета, потому
Мы доставим вас на Землю, сказал мужчина. Через три часа корабль патруля прибудет за вами на Майкан и доставит вас за час на Землю. Вы сможете увидеть сына уже сегодня.
Не может быть, поразилась Мари.
Мы уважаем мужество и отвагу вашего сына, сказал полковник. Сейчас такая помощь единственное, что мы можем.
Спасибо, но я могу лететь не одна? взволнованно спрашивала женщина.
Да, мы можем доставить троих. Два других человека могут быть любыми, на ваше усмотрение. Вы сами знаете, кого он захотел бы видеть, но в его карте главным контактным лицом указаны вы.
Спасибо. Значит через три часа?
Да. Через три часа на главной станции Майкана. Номер платформы я сообщу сообщением чуть позже. Честь имею!
Он отключил связь, хотя все были уверены, что он салютовал женщине, словно старшему по званию, выражая свое почтение, а она молчала, глядя на женщин вокруг. Всем казалось очевидным, что лететь должны Лита, Анна и она Мари, а там будь что будет, и только Августа вздыхала, хватала дочь за руку и тихо просила.
Ты скажи, что я его люблю. Обязательно скажи.
Мам, мне бы его хоть увидеть, прошептала Лита, а сама думала, что не сможет брата даже узнать. Ей внезапно захотелось сказать, что лететь должен дед, что он лучше знал Оливера, что он, возможно, и знает, что стоит говорить, а потом понимала, что она сильнее дедушки, сердце которого не такое молодое, потому кусала щеку и кивала, обнимая мать.
Рональд выдохнул и осторожно шагнул в палату. Он приходил сюда трижды в день, чтобы убедиться, что все действительно в порядке, и всякий раз обещал себе не бояться, но все равно напрягался, видя человека за стеклянной стеной.
Оливер Финрер его пугал не только своим прошлым, но и своей манерой держаться. Он хмурился и целыми днями смотрел в одну точку. Он не просил ни о чем, молчал, скупо отвечал на вопросы, но рвал цепи быстрее, чем охрана успевала дернуться, и это Рональд никак не мог забыть.
Всякий раз, подходя к палате, он чувствовал себя психом, заходящим в клетку к дикому зверю очень умному, сытому, но дикому зверю. Финрер, видимо, тоже это понимал, потому всегда очень странно смотрел на Рональда, словно чувствовал страх каким-то неясным чутьем.
Как вы себя чувствуете? спросил Рональд, глядя в свой планшет так, словно он не следил за показателями весь день и не видел ничего на приборах вокруг пациента.
Он ждал вечного ответа «нормально», которым Оливер Финрер его кормил все время, но тот неожиданно спросил:
Зачем вы все время спрашиваете? Ничего ведь не изменится в ближайшее время.
Да, но
Рональд даже вздрогнул, поднял на него глаза и сглотнул, заставляя себя ответить.
Ваше самочувствие может меняться. Если появится боль или какие-то новые симптомы, я должен это знать.
И поэтому дергаешься так, словно прячешь в жопе монтировку? неожиданно резко спросил Финрер. Бесит эта твоя дерганность.
А меня твоя агрессивность! внезапно выдал Рональд, швырнув планшет на край кровати. Я не знаю, что такое монтировка, но, возможно, с ней было бы не так страшно говорить с тобой, а я просто пытаюсь делать свою работу! Можно проявлять к этому хоть каплю уважения!?
А меня твоя агрессивность! внезапно выдал Рональд, швырнув планшет на край кровати. Я не знаю, что такое монтировка, но, возможно, с ней было бы не так страшно говорить с тобой, а я просто пытаюсь делать свою работу! Можно проявлять к этому хоть каплю уважения!?
Он выкрикнул все это зло и решительно, а сам тут же сглотнул и даже отступил от кровати, опасаясь реакции.
Можно, неожиданно ответил Финрер. Если моего слова хватит, могу пообещать, что бросаться на тебя я не буду по крайней мере, осознанно.
Спасибо, что признаешь возможность неосознанного нападения, вздохнул Рональд и все же снова шагнул к кровати, чтобы взять планшет. Я, правда, просто хочу тебе помочь в рамках своей работы.
На это Финрер уже не стал отвечать, а снова посмотрел куда-то в сторону. Рональд проследил за его взглядом и понял, что тот упирается в темное пятно поворота в одном из коридоров, что виден сквозь прозрачную стену.
Может, вам лучше принести что-то, чем можно заняться? Я могу принести планшет, отключенный от сети. Наши техники могут загрузить туда книги, фильмы или
Не хочу, перебил его Финрер, все так же глядя в сторону. Да и ты уже перешел на «ты», нефиг корчить вежливость не в тему.
Но смотреть в одну точку, наверно, тяжело, невозмутимо ответил Рональд, стараясь скрыть смущение, особенно сейчас, когда ваш психотерапевт еще не начал работу с вами.
Финрер странно посмотрел на него, как-то растерянно и удивленно.
Мне есть о чем подумать, признался он.
В этом и проблема, сказал Рональд, глядя ему в глаза. Людям, вернувшимся с таких мест, где был ты, опасно думать в одиночестве.
Финрер скривился, но не ответил, снова посмотрев куда-то в сторону.
Если пожеланий нет, я загружу книги на свое усмотрение, сказал Рональд. А еще, если возражений не будет, я разрешу Бергу Дауману приходить к палате. Внутрь его не пустят, но к стеклу он подойти сможет.
Это удивило Финрера. Он посмотрел на Рональда очень внимательно, а потом все же ответил.
Спасибо, но не грузите книги про космос, не хочу их видеть. Пусть это будет лучше какая-нибудь глупость.
Про любовь? попытался пошутить Рональд, но Финрер только сильнее нахмурился.
Если там никто не умер, то лучше про любовь, может так я хоть что-то пойму.
Кстати, об этом, внезапно встрепенулся Рональд. Я узнал про Маер.
От такого перехода глаза у Финрера раскрылись шире от недоумения. Как врач связал любовь и Карин, он не понимал, но внимательно слушал, а потом говорил спасибо, не задавая вопросов, не понимая, что все в госпитале уже знали об их связи, потому что Карин звала его в бреду, да и его реакция на женский крик не осталась незамеченной.
Только медсестры шептались и показывали на него пальцем с таким же противным видом, что и прежде, а значит ничего не менялось, разве что врач немного расслаблялся, а вместе с ним и Оливер, привыкший реагировать на чужой страх, как на вонь подлости.
Глава 9
Она упиралась рукой в обнаженную грудь Оливера Финрера, лежавшего на полу в какой-то металлической комнате. Пол был неровный, мятый, со следами ржавчины и россыпями пустынного песка, но его это, как обычно, не смущало. Его вообще ничего и никогда не смущало, и она была бы счастлива от этого прикосновения и от его взгляда внимательного, чуть хмурого и потому, можно считать, расслабленного. Чаще всего он хмурится куда сильнее.
«Я люблю тебя», хочется сказать ей и в то же время что-то внутри готово орать, умолять его бежать и спасаться, потому что ее рука поднимается к его шее, а разум понимает, что механическое тело с силиконовой прозрачной оболочкой очень опасно. Одним прикосновением оно может убить его, пронзить током, задушить, впиться пальцами так сильно, что вырвет острый кадык вместе с глоткой.
Что-то внутри нее хочет этого. Или это она внутри совсем другого сознания неживого, искусственного, но такого упрямого, что ей сложно понять, где заканчивается она и начинается искусственный интеллект.
Человеческая рука тает, и на ее месте появляется чужая, металлическая, опасная, а слезы льются по щекам. Холодный пот заливает глаза. По обнаженному телу идет озноб, и никто не знает, чем обернется прикосновение к основанию шеи.
Хочется провести пальцем вверх до кадыка и дальше к подбородку, почти не касаясь, чтобы меж его и ее кожей бежало электричество. Коснуться губ и заставить его улыбнуться и проявить инициативу, а еще лучше вонзить механический палец в глотку и проломить грудину, чтобы вырвать его равнодушное сердце, не способное любить.
Что именно она хочет сделать, она не знает, но упирается рукой ему в грудь и скользит ею наверх медленно и вдумчиво, давясь слезами, злобой и чем-то соленым, как кровь на губах.
Ей хотелось нежно провести пальцем по его губам или вонзить их в грудь, разрывая на части, но она лишь плакала и упиралась рукой в его грудь.
Снова и снова. Видя то человеческие, то механические пальцы.
Она плакала. Слезы действительно текли по ее вискам, пока она лежала на кровати в свете мигающих красных огней, а вокруг сновали врачи.
Зафиксирован фокальный приступ[3] в области гипокампа[4], сказал равнодушный системный голос, заставляя одного из врачей зло выругаться. Он следил за данными на мониторе. Там отображалась модель ее мозга, окрашенная в голубой и разделенная на две половины, в центре которых мерцали алые всполохи.
Гаси, сказал второй врач, меняя препараты, что поступали сложной пациентке в кровь.
Минуту, ответил первый и, нажав пару кнопок, сделал видимым на модели тонкий зеленый катетер, стоявший в одном из желудочков, а затем, нажав несколько кнопок на панели, выпустил из этого катетера тонкую игу и пустил дозу препарата, способного остановить активность.
Красная зона мгновенно потухла. Игла исчезла.
Приступ купирован, сообщил голос системы, такой же зловещий, как голос Зены. Его присутствие заставило Карин дернуться и закричать, но в горле не было звука, да и тело совсем не слушалось. Оно было привязано к кровати мягкими креплениями, а на голове был все тот же шлем, напоминавший то самое кресло.