Я думал, ты хочешь вылечиться, отвечал сиплый голос из-под капюшона.
Да поймите же, я решаю не один, оправдывался песочный шарф.
Ты главный помощник Мокия Второго, настаивал капюшон, и градодержец пока еще слушает твои советы, потому что ты там единственный, кто сохранил остатки мозгов. Если ты не остановишь эту безумную затею, я не буду тебя лечить
Послушав какое-то время, Эми ничего не понял, заскучал, и нетерпеливое желание играть пересилило в нем стыдливость. Он рассудил, что этим странным собеседникам все равно нет до него ни малейшего дела, и погрузил руки в клавиши. Для начала он сделал вид, что хочет что-то поучить к службе, чтобы сразу не привлечь внимание необычной для церкви музыкой. Но уже очень скоро старый костел наводнили ликующие пассажи его «Праздника Деревьев». Эми всякий раз что-то менял, добавляя новые созвучия, добиваясь сходства с песней тубелина. Сегодня, после услышанного в саду звона голубых шишечек, ему хотелось придать музыке призвук смеха, отчего она становилась еще свежее, еще острее. Он так увлекся, что не сразу услышал слабый крик снизу.
Голова желтуна запрокинулась за спинку скамьи, а над ним, опершись на посох, стоял высокий, хотя и сгорбленный человек в мешковинной рясе до пят, подпоясанный веревкой, с надвинутым на лицо капюшоном. Старчески-сиплым голосом он звал на помощь. Когда же Эми привел двух донимал с носилками, сиплый вручил одному из них фляжку со словами:
Когда обморок пройдет, дадите ему глоток вот этого. Это его лекарство.
А вы кто такой? осведомился донимала.
Я его врач, отвечал человек в серой рясе, откидывая капюшон с голого черепа и обнажая неимоверно худое морщинистое лицо, словно высеченное из мореного дуба. Это лицо, потемневшее от прожитых лет, но освещенное пронзительно-голубыми глазами, было столь невообразимо старым и столь неотразимо величественным, что донимала больше вопросов придумать не смог, а только крякнул в кулак. Едва больного с его зонтиком унесли, странный врач заговорил с внезапной горячностью:
Знаешь ли ты, удивительный мальчик, что ты чуть не убил этого зонтичника твоей музыкой?
Как, чуть не убил? остолбенел Эми.
Такая уж это болезнь песочная Да-а под зонтиком от такой музыки не укрыться непонятно забормотал старик.
Вы сказали «песочная болезнь»?
Нет, нет! Не нужно тебе этого знать. Скажи лучше, как твое имя, мальчик-орган?
Меня зовут Эми Эммануил.
Сколько тебе лет, Эммануил?
Двенадцать.
Мое имя Исидор. Я прожил немыслимо долгую жизнь, и на то есть причина, о которой я умолчу. Мне сто семьдесят семь лет. Я никогда еще не слышал такой музыки ни на одном человеческом инструменте, но я слышал музыку, странно похожую на эту. Мне еще не исполнилось двенадцати, когда я слышал ее в последний раз. И уже сто шестьдесят шесть лет я не могу забыть ее
Эми вздрогнул, вспомнив последние слова Продавца Песка: «Сто шестьдесят шесть лет уже, но старик помнит». То же самое число! Это что, совпадение?!
Сто шестьдесят шесть? переспросил он.
Понимаю, в это трудно поверить, покачал головой Исидор, но скажи мне, как она пришла к тебе, эта небывалая музыка?
Ее пело дерево в моем саду, ответил Эми. Оно играло ее, как орган, только намного лучше.
Пело дерево?! Дерево в саду?! Ты не шутишь, Эммануил?! просипел Исидор.
Нет. Только это не простое дерево. Мой папа, пока был жив, часто мне говорил, что оно священное, и никогда не прикреплял к нему птичьи домики.
Нет. Только это не простое дерево. Мой папа, пока был жив, часто мне говорил, что оно священное, и никогда не прикреплял к нему птичьи домики.
Откуда же он знал, что дерево священное? Кто был твой отец?
Папа был звонарем. Какой-то мальчик с оленьими глазами, в плаще из хвои, сказал папе, чтоб я зарыл мамину голубую шишечку
Мальчик в плаще из хвои! С оленьими глазами! Важенёнок! Это был Важенёнок! Глаза старика загорелись такой безумной радостью, что впору было принять его за сумасшедшего.
Кто этот Важененок? с опаской спросил Эми.
Он сын Голубой Ва́женки, но это долго рассказывать. Это надежда, понимаешь? Надежда!.. Скажи мне, как же ты называешь твое поющее дерево?
Папа называл его «тубелин». А еще он называл его свирельным деревом. Так сказал ему мальчик в зеленом плаще.
Когда запел твой тубелин? спросил Исидор. Сколько дней прошло?
Сегодня ровно две недели.
Две недели! У старика затряслись руки. Твой тубелин уже смеялся? Ты слышал его смех?
Да! ошеломленно выпалил Эми. Да, его голубые цветки сегодня тихонько зазвенели, и это было похоже на смех! Но как
Это и есть смех перебил его Исидор, и голос его задрожал, Эммануил, кто посадил твое дерево? Я должен знать. Кто зарыл шишечку в землю?
Я, ответил Эми. Мне было ровно три года, но я помню.
И у тебя родимые пятна на груди, повыше сердца?! почти закричал Исидор.
Да, два пятнышка. Говорят, они похожи на укус змеи.
Слеза сверкнула молнией в голубых глазах Исидора, и он заговорил торжественно:
Если б я не был так стар, я бы опустился перед тобой на колени, Эммануил. Ты сам не знаешь, кто ты, малыш.
Исидор выпростал из широкого рукава сморщенную худую руку, осторожно протянул ее к кудрям Эми и благоговейно погладил их. Затем, сложив руки на груди и устремив глаза в одному ему понятную даль, он почти запел:
О, благодатная Голубая Ва́женка, госпожа Тайги! Сбывается твое пророчество! Мои старые глаза увидели чудо-ребенка и могут теперь закрыться спокойно!
Эми с изумлением слушал непонятные слова.
Ты все поймешь, успокоил его Исидор, когда побываешь у нас.
У вас? У кого?
Я глава Ордена Свирели. Нашему древнему братству покровительствует сама Голубая Ва́женка, благодатная царица Тайги. В Городе нас зовут древаками. Приходи в Скит, как сможешь. Я буду ждать тебя как дорогого гостя. Поспеши, теперь уж мне недолго осталось Лучше приходи завтра. Принеси с собой три шишечки с твоего свирельного дерева, и тебя проведут ко мне. Только не забудь попросить у тубелина прощения, прежде чем сорвать с него его цветы. Не бойся ничего, и приходи один
Сказка десятая. Скит
Эми знал очень хорошо, что если от пристани пройти по набережной до конца, до Железного Завода, а за ним свернуть влево, то кривая улочка, на которой живут переселенцы с Левобережья, выведет тебя на другую окраину, восточную. Там тайга начинается не сразу, как за садом Себастьяна, а после глубокой пади, по дну которой пробивается сквозь вереск ручеек. За падью поднимается холм, поросший ельником, и там, в сумрачном бору, прячутся известняковые хижины. Это Скит, обитель древаков.
Туда не суют свои любопытные носы даже самые отчаянные из «вокзальщиков». Шарить в паутинных потемках ржавых вагонов дело, конечно, отважное, но куда страшнее повстречать в густом бору древака, который может заклясть тебя древесной клятвой, и станешь ты лиственницей или сосной. Так считают многие в Городе. Порой до слуха окраинных жителей доносятся со стороны холма странные звуки, то ли тревожные, то ли жалобные. Говорят, что это стонут души заблудившихся, обращенных в деревья жестокими древаками. Эми очень бы удивился, скажи ему кто-нибудь позавчера, что сегодня он осмелится сюда прийти.
Но вот и последний домик, и от улочки остается лишь тропинка, спускающаяся в вересковую падь, к шаткому деревянному мостику через ручей. Вспомнив, что Исидор ждет его «как дорогого гостя», Эми собирается с духом и решительно переходит ручей, ступив на незнакомую землю. Тропинка взбегает по пологому склону, вползает в густой еловый бор, петляет среди мха и земляники. Наконец, запыхавшийся Эми оказывается перед плетеной изгородью. Не видя никакой калитки, он теряется, но вдруг слышит треск шагов по сухому валежнику.
Он вздрагивает, когда из-за ствола могучей ели появляется сильно уменьшившийся Исидор: точно такая же подпоясанная веревкой просторная ряса из серой мешковины, капюшон, под которым тьма, но только все это ровно вдвое меньше. Эми подозревает, что здесь какое-то колдовство, и подозрения его растут, когда, метнувшись из широкого рукава, маленькая гладкая рука отбрасывает капюшон. На него с любопытством смотрит коротко остриженный голубоглазый мальчик, ростом пониже Эми и чем-то похожий на Исидора. Почти уверенный в том, что старый древак морочит его колдовством, желая показать, каким он был сто шестьдесят шесть лет назад, Эми с ужасом бормочет его имя. В ответ он слышит заливистый смех со словами:
Он вздрагивает, когда из-за ствола могучей ели появляется сильно уменьшившийся Исидор: точно такая же подпоясанная веревкой просторная ряса из серой мешковины, капюшон, под которым тьма, но только все это ровно вдвое меньше. Эми подозревает, что здесь какое-то колдовство, и подозрения его растут, когда, метнувшись из широкого рукава, маленькая гладкая рука отбрасывает капюшон. На него с любопытством смотрит коротко остриженный голубоглазый мальчик, ростом пониже Эми и чем-то похожий на Исидора. Почти уверенный в том, что старый древак морочит его колдовством, желая показать, каким он был сто шестьдесят шесть лет назад, Эми с ужасом бормочет его имя. В ответ он слышит заливистый смех со словами:
Какой я Исидор? Какой же я Исидор? Исидор мой пра-пра-пра-пра-прадедушка!
Но почему ты одет, как пра-пра-пра-пра
И не пытайся, со смехом перебивает голубоглазый мальчик, только у меня получается правильно это сказать. Так ты к настоятелю?
Я к Исидору, не понимает Эми. Ты проведешь меня к нему?
Исидора нужно звать настоятелем. Он глава нашего братства. А что ты принес?
Эми достает из кармана три голубые шишечки, только что сорванные им с нижней ветки тубелина. Даже снятые с дерева, они все еще тоненько дрожат каждой чешуйкой и щекочут ладонь. Увидав их, голубоглазый мальчик отодвигает кусок изгороди:
Так вот какой ты Проходи.
Они долго идут по деревянному настилу, вьющемуся между простых известняковых домиков, разбросанных по лесу в беспорядке. Из них, взглянуть на гостя, выходят женщины, дети и бородатые мужчины все одетые в одинаковые рясы из серой мешковины. У каждой хижины голубоглазый мальчик объявляет: «К настоятелю идет рожденный по благословению Голубой Важенки». И всякий раз, приводя Эми в крайнее замешательство и смущение, все эти люди кланяются и тихо говорят ему вслед: «Будь благословен». И вот, наконец, последняя хижина, на пороге которой возникает уже знакомая согбенная, но высокая фигура самого Исидора. Он тоже склоняет свою голову, голую, как череп. Эми неловко кланяется в ответ, совершенно не понимая, как себя вести.