Эми думал о Себастьяне. Куда же все-таки деваются те, про кого говорят, что они умерли? То, что, лежало тогда в длинном ящике, не было Себастьяном. Нет, конечно же, не было! И с языка его вдруг сорвалось:
Эми думал о Себастьяне. Куда же все-таки деваются те, про кого говорят, что они умерли? То, что, лежало тогда в длинном ящике, не было Себастьяном. Нет, конечно же, не было! И с языка его вдруг сорвалось:
Вы думаете, вашего отца вообще больше нет нигде? Он тут же смутился от своего вопроса, но Савелий ответил очень серьезно:
Нет, Эми, я так не думаю. Я не знаю, где он, но где-то он есть. Только вопрос для меня не в том, где он, а в том, увидимся ли мы. А что думаешь об этом ты?
Эми вспомнился его сон: зеленая белка с лицом синеглазой девочки говорит ему: «Верь, что отец улетел, и его ты когда-нибудь встретишь». И он сказал твердо:
Я увижусь с моим отцом.
Это чертовски хорошо, Эми! Глаза Савелия сверкнули: Это хорошо, потому что тогда тебе ничто не страшно: ни горькуты, ни самые желтые желтуны.
А ваш отец Эми замялся, он он ведь не был желтуном?
Черт возьми, конечно, нет! Почему ты спросил? удивился Савелий.
Вы сказали, что вашего отца сделали важным донималой с красными погонами. Я думал, что важными начальниками бывают только желтуны.
Так и есть, усмехнулся старатель. Мой отец был редкостью среди начальников: он никогда не хотел быть начальником. Его лицо не могло пожелтеть.
Значит, желтеют те, кто хотят стать начальниками? Поэтому они желтые?
Немножко не так. Они делаются начальниками и желтеют от одного и того же.
От чего?
От золотистых жемчужин. Эти люди до них очень жадны: они копят их, рассовывают по всем карманам и пришивают новые карманы, чтоб носить при себе побольше жемчужин. Видно, таким, как они, эти камешки, и правда, помогают исполнять мечты, черт их знает. Но жемчужины делают этих людей желтыми, как песок. И, если б только это, Эми! Известно ли тебе, кем был Мокий Первый, прежде чем стал Градодержцем?
Нет.
Он был первым напарником Савелия, старатель ткнул себя пальцем в грудь и перешел на шепот. Да, да: покойный градодержец Мокий Первый был когда-то лодочником Скорпом. Он скопил несколько десятков золотистых жемчужин, и как-то так непонятно вышло, что его избрали градодержцем. Он тут же поменял себе имя, чтобы все поскорей забыли, кем он был. Со мной он сразу перестал здороваться и будто не узнавал. Он быстро менялся: лицо пожелтело, шея не поворачивалась, колени не гнулись, походка заставляла думать, что перед тобой заводная кукла. А потом появился шарф.
Шарф?
Да, он стал обматывать шею шарфом песочного цвета в любую погоду. Потом это вошло в моду, и такие шарфы теперь носят все желтуны Градодержавы. Надеюсь, они не знают, почему Мокий стал носить шарф. Говорили, что градодержец жалуется на болезнь, от которой раздувается горло, а что за болезнь такая, никто и близко не догадывался! Правда открылась мне случайно: помогло мое любопытство. Я, как ты видишь, люблю ранние прогулки, по безлюдью. И вот, года три назад, почти за неделю до смерти Мокия, гулял я как-то по нашему прекрасному парку. Солнышко уже сияло, но главная аллея была еще пуста из конца в конец. Ты знаешь боковую дорожку, по которой на аллею выкатывается карета градодержца, когда требуется его присутствие в Градодержаве?
Да, папа водил меня туда смотреть на карету и лошадей, когда я был маленький.
По этой дорожке обычно прохаживается пара донимал, продолжал Савелий. Но у поворота никого не оказалось; я свернул и двинулся прямо к дому градодержца. Донималы остановили меня уже у самых ворот, и я успел налюбоваться сквозь чугунную решетку на самое большое парадное крыльцо в Городе. Впрочем, это было мне неинтересно. Зато вдоль само́й дорожки я приметил чертовски занятную вещь. На отдельных сосновых стволах были острые двойные зарубки, которые я никогда ни с чем не спутаю: это были следы от жвал небольшого горькута. Но этих тварей не могло быть на правом берегу именно за это мой отец заплатил своей жизнью. Я решил, что должен тихонечко понаблюдать за той дорожкой, и стал наведываться к дому градодержца в разное время.
И вас ни разу не поймали донималы?
Не поймали. Кругом густой парк, а я умею прятаться и ждать. Уж не помню, в который раз мне повезло. Был поздний вечер. Я услышал голоса. Один из них, несомненно, принадлежал Скорпу, который теперь звался Мокием. Слов было не разобрать, но я догадался, что он говорит с донималами. Вскоре на дорожке послышались одинокие шаги, и между стволов замаячила темная фигура. Она шла деревянной походкой градодержца. «Значит, мой приятель Скорп полюбил прогулки в темноте», удивился я про себя, «да еще и без охраны!». Фигура остановилась, и я подкрался ближе. Послышались неясные шорохи, а затем легкий треск. И тут вдруг, будто кто-то тоненько заскулил! Было слишком темно: я различал силуэт Скорпа, но не мог понять, что он делает. Оставалось одно: включить карманный фонарик. Так я и сделал. И не пожалел: то, что я увидел, стоило утомительного сидения в колючей засаде.
Старатель замолк, выпуская дым колечками. Эми, не дыша, ждал продолжения, но Савелий преспокойно молчал.
Почему вы остановились? не вытерпел Эми.
Понимаешь, то, что я увидел при свете фонарика государственная тайна.
Я всегда храню тайны, если обещаю.
Я пошутил: мне наплевать на государственные тайны. Есть кое-что поважнее: это моя тайна. Свою тайну можно доверить только другу, а я не могу считать другом того, кто друг Продавцу Песка.
Но я не друг Продавца Песка! вскричал Эми.
Хочешь, проверим?
Как?
Просто отвечай на мои вопросы. Врать ты не умеешь. Где ты сейчас был?
На заброшенном вокзале.
Ты ходил к Продавцу Песка?
Да.
Зачем?
Отдать ему его жемчужину.
Почему не отдал?
Он не взял и посоветовал вернуть жемчужину тетушке, сказал, что ничего страшного с ней не будет. Он обманул меня?
Нет. От одной золотистой жемчужины с тетушкой Феодосией не случится того, что случилось со Скорпом. Нужно только проследить, чтоб у нее не завелись другие. А что, Продавец Песка говорил с тобой только о жемчужине и твоей тетушке?
Нет. Он рассказывал, как случилось, что наш Город отрезали от большого мира.
Он рассказал тебе о невидимом голосе?
Откуда вы знаете?!
Эту забавную историю в свое время услышал от него и я.
Эми обрадовался, что не придется болтать лишнее, и спросил:
Так вы не поверили в эту историю?
Не особенно. Я встречал и не таких фантазеров. Но я уверен: он сказал тебе, что ты избранный.
Да, сказал.
И что он предлагал тебе? Что обещал?
Ничего. Он ничего мне не предлагал.
Совсем-совсем?
Нет. Он только сказал, чтоб я приходил, когда у меня будут вопросы.
Он сразу понял, что ты любопытен. Все еще впереди. Не соглашайся ни на что, прошу тебя ради памяти отца, ради славного звонаря Себастьяна. Обещаешь?
Обещаю!
И напрасно. Лучше ни черта не обещать, чтоб потом не нарушить обещание Ладно, слушай В луче моего фонарика, обхватив руками сосну, стоял Мокий Первый без шарфа, с расстегнутым воротником рубашки. По бокам его раздутой шеи, из розовых слизистых складочек высовывались две недоразвитые жвалы жучиные челюсти. Они сходились и расходились острыми клещиками перед его носом, и градодержец, вгрызаясь ими в рыжую кору и оставляя белые зарубки, скулил от удовольствия. Можешь себе представить? Савелий погасил трубку.
Но что же было дальше? глаза Эми округлились и блестели, лоб увлажнился.
А вот что было дальше, знать тебе не нужно ни в коем случае. И пора бы уже пойти успокоить тетушку Феодосию. Я прослежу за тем, чтобы в ее руках никогда не оказалось больше одной золотистой жемчужины, можешь не тревожиться
Сказка девятая. Исидор
Тубелин пел свою песню три утра подряд, а затем умолк. Зато теперь он уже вовсю цвел чешуйчатыми голубыми побегами, похожими и на шишечки, и на крошечные розы одновременно. Впервые Эми увидал их позапрошлой весной, но столько их еще не бывало. Теперь чудесное дерево, с его изогнутыми кверху ветвями, возвышалось над крышей прозрачным зеленым бокалом, в который небо будто плеснуло своего голубого пунша.
Прошло еще недели полторы, и вот, в ясное воскресное утро, Эми услышал в саду тихий звон. Он не сразу понял, что звенят те самые голубые цветки, и звон их похож на нежный-нежный смех. Вглядевшись, он увидел, что каждая шишечка дрожит всеми своими чешуйками, гладкими и твердыми, будто фарфоровыми. Чем-то этот переливчатый звон напоминал звучание сиреневого колокольчика Евы. Но ухо Эми ясно различало, что цветки звенят каждый чуть по-своему, выстраивая вместе необычную музыку смеха.
Он был так потрясен, что чуть не опоздал в церковь. После службы он, как всегда, остался, чтобы поиграть на органе. Он стыдливо скрывал от посторонних ушей свои музыкальные опыты и потому всегда ждал, пока прихожане разойдутся. На задней скамье Эми заметил двух незнакомцев. Один из них, с большим деревянным посохом в правой руке, прятал лицо под серым капюшоном из грубой шерсти. Шея второго была до ушей закутана шарфом песочного цвета, а желтизну его лица не могли скрыть даже церковные сумерки. Одной рукой желтун, как водится, опирался на черный зонтик. Похоже было, что эти двое встретились по тайному делу: говорили они тихо. Даже если они догадывались, что юный органист еще не спустился со своего балкончика, им бы не пришло в голову, что он может расслышать оттуда их разговор. Но чуткие уши Эми слышали каждое слово.
Он был так потрясен, что чуть не опоздал в церковь. После службы он, как всегда, остался, чтобы поиграть на органе. Он стыдливо скрывал от посторонних ушей свои музыкальные опыты и потому всегда ждал, пока прихожане разойдутся. На задней скамье Эми заметил двух незнакомцев. Один из них, с большим деревянным посохом в правой руке, прятал лицо под серым капюшоном из грубой шерсти. Шея второго была до ушей закутана шарфом песочного цвета, а желтизну его лица не могли скрыть даже церковные сумерки. Одной рукой желтун, как водится, опирался на черный зонтик. Похоже было, что эти двое встретились по тайному делу: говорили они тихо. Даже если они догадывались, что юный органист еще не спустился со своего балкончика, им бы не пришло в голову, что он может расслышать оттуда их разговор. Но чуткие уши Эми слышали каждое слово.
Я делаю, что могу, Исидор, не требуйте от меня большего, говорил желтун.