Если картинкой, запавшей в душу Вадима в детстве, был страдающий от недоедания пожилой американец на фоне капитолийского холма, то почему-то из всех телевизионных картинок подросткового возраста юноша больше всего запомнил толпу разъяренных восточного вида людей, несущих плакаты с изображением какого-то бородатого мужчины с выколотыми глазами. Бородача звали Салман Рушди, и вся его вина заключалась в написании книги. Сила слова, готовая сплотить миллионы людей, пусть, возможно, ради неправедной цели, определенно восхищала Вадима, так что, пока его сверстники проводили время во дворе, пытаясь нелепыми шутками привлечь внимание девочек, он всё больше времени сидел в обнимку с книгами.
В школе Вадиму нравились точные науки, прежде всего математика. Литературу и прочую историю он не любил, но, будучи человеком неглупым, не позволял себе расслабиться до такой степени, чтобы нахватать даже по нелюбимым предметам двоек и троек.
По окончании школы Вадим поступил в Юрятинский государственный университет на экономический факультет, который закончил через пять лет пусть и не с красным, но все же не с таким уж и синим дипломом.
Друзей у Вадима было немного, точнее, в школьные годы у него был один друг Лев Хейфиц, который по окончании школы поступил сначала в Юрятинский институт культуры на отделение режиссуры, затем, после первого курса, внезапно бросил учебу и уехал в Москву, где еще год проучился уже в МИСИ, готовясь, по его собственному признанию, «проектировать чугунные сковородки». Сковородки, спроектированные Львом и его товарищами, были очень крепкими, толстыми, но яичница к ним прилипала намертво. Видимо, осознав свой крах на этом поприще, Лев решил опять круто изменить свой маршрут. Москва стала для него лишь ступенькой, а конечной целью путешествия по жизни (как, по крайней мере, думал тогда сам Лев) стал Израиль, куда он внезапно для Вадима эмигрировал в возрасте 20 лет.
Друзей у Вадима было немного, точнее, в школьные годы у него был один друг Лев Хейфиц, который по окончании школы поступил сначала в Юрятинский институт культуры на отделение режиссуры, затем, после первого курса, внезапно бросил учебу и уехал в Москву, где еще год проучился уже в МИСИ, готовясь, по его собственному признанию, «проектировать чугунные сковородки». Сковородки, спроектированные Львом и его товарищами, были очень крепкими, толстыми, но яичница к ним прилипала намертво. Видимо, осознав свой крах на этом поприще, Лев решил опять круто изменить свой маршрут. Москва стала для него лишь ступенькой, а конечной целью путешествия по жизни (как, по крайней мере, думал тогда сам Лев) стал Израиль, куда он внезапно для Вадима эмигрировал в возрасте 20 лет.
Отъезд друга стал болезненным ударом, всю горечь которого Вадим смог осознать лишь много позже, спустя несколько лет, сидя в баре «Кривые ступени» в Юрятине среди веселых знакомых, но всё-таки никак не друзей. Связи со Львом Вадим не прерывал, несмотря на расстояние и службу друга в ЦАХАЛе. Они писали друг другу смешные, ироничные письма по электронной почте (спасибо нашему времени за изобретение интернета), вспоминая случаи из школьного детства и делясь последними событиями. Вадим также любил бывать в доме у Льва, у его родителей. Несмотря на отсутствие сына, его мама Ольга Борисовна и отец Александр Маркович с удовольствием принимали у себя Вадима, поили его чаем и болтали о «нашем Лёвушке», пока Вадим рылся в его коллекции виниловых пластинок.
В середине Того Самого Года Вадим находился на некоем перепутье. Хотя он уже два года являлся сотрудником банка «РосВенчурИнвест», но все больше задумывался о смене работы. Нельзя сказать, что карьера Вадима в банке не заладилась, скорее, наоборот он её весьма успешно делал, к своим 24-м годам уже был зампред филиала. Тогда, в Том Самом Году и в предшествующие ему несколько лет, вообще было время молодых и смелых: выпускников вузов брали на работу сразу на руководящие должности, все всего хотели и многого добивались, уверенность в собственных силах и возможностях просто зашкаливала.
Вадим был как раз из тех, кто сделал себя сам, он никого никогда ни о чем не просил, ничего не ждал и надеялся только на самого себя. Трудился он усердно, тем более что работа ему нравилась. Вадима теперь окружал со всех сторон столь любимый им мир цифр, перетекавших в таблицы, из которых складывался ежедневный банковский баланс. Вадим часто бывал в командировках, в основном в Москве, финансовом сердце страны, завел множество знакомств среди коллег-банкиров, был не прочь выпить с ними по рюмке хорошего арманьяка, в сортах которого он стал разбираться весьма неплохо. Словом, всё было относительно безоблачно до памятного всем дня августа Того Самого Года, когда Вадим понял, что долго их банк не протянет.
В реальности банк протянул еще пару лет, пока не вошел в процедуру внешнего управления и не исчез еще через год, оставив после себя нескольких тысяч вкладчиков с неудовлетворенными требованиями, пару трупов (один из вкладчиков, один из менеджмента, что не так уж и страшно для того времени). Но история регионального банка, исчезнувшего на волне кризиса, сама по себе нас не интересует, мы слегка соприкоснулись с ней, как и вообще с биографией Вадима, лишь для формирования общего представления об окружавшей нашего героя действительности.
Помимо зарабатывания денег Вадим занимался обустройством личной жизни, что вылилось в итоге в совместное проживание с девушкой по имени Мария, хотя она предпочитала, чтобы её называли на английский манер Мэри.
Вадим и Мэри вот уже около года снимали однокомнатную квартиру, расположенную немного на отшибе, в районе конечной остановки трамвая 14. Сюда, в эту квартиру, расположенную на десятом этаже панельной многоэтажки, периодически приходили друзья и товарищи Вадима и его подруги, не обладавшие такой роскошью, как отдельная жилплощадь. Здесь же в последнее время всё чаще звучали обидные слова, которыми молодые люди обменивались в разговорах. Вадим чувствовал, что с тех пор, как они стали жить вместе, градус напряженности в отношениях с Мэри всё нарастал, особенно в последние пару месяцев, что совпало с серьёзными изменениями в его трудовой деятельности. Все эти склоки действовали на Вадима удручающе, он не мог не то что разрешить проблему, но и понять причину её возникновения; что-то ускользало от его взора, таясь в глубине души плачущей по вечерам девушки.
Вадим начинает своё путешествие в красном юрятинском трамвае. Юрятин. Вечер Того Самого Дня
Примерно за час до происшествия на мини-рынке незадолго до окончания дня, который я для удобства именую Тем Самым Днём, Вадим ехал на трамвае от Мэри к своим родителям, чтобы отвезти им кота.
Кота этого Вадим и Мэри нашли недалеко от трамвайной остановки маленьким двухмесячным котенком, который пытался съесть кусочек чебурека, брошенного ему прохожим. Зрелище маленького худого котенка с торчащими, как у мастера Йоды, ушами надолго запечатлелось в памяти Вадима. Он даже как-то пошутил в разговоре со своими товарищами по бару «Кривые ступени»: «Когда Господь Бог на Страшном суде спросит меня, почему же мою душу все-таки надо отправить в рай, а не в геенну огненную, самым сильным аргументом, думаю, будет: «Я спас котенка, Господи!». Вадим считал, что это смешно.
Напротив трамвайной остановки, где был найден маленький поедатель чебуреков, моргала вывеска бара «Лаки Страйк», поэтому Вадим и Мэри решили дать котенку короткое, но гордое имя Лаки. Жизнь Лаки, кстати сказать, сложилась в целом соответственно его имени то есть весьма счастливо. В любом случае ему больше не пришлось унижаться, подбирая на мостовой кусочки чебуреков.
Поскольку Вадим сел в трамвай на конечной остановке, ему досталось свободное сиденье, которое они с Лаки ловко оккупировали. Трамвай постепенно стал наполняться людьми, их запахами, переживаниями и разговорами. Традиционно унылые лица постсоветских граждан выглядели в последнее время еще более унылыми. Все повторяли, как мантру, одно слово «кризис».
Ты видела, сколько мыло-то стоит?
Сколько?
Ой, не может быть! Еще вчера ж было меньше на два рубля!
Доллар-то сегодня!
Да, при Сталине такого не было.
Говорили мне умные люди: покупай доллары!
Всё сионисты и масоны устроили!
Если б щас Сталин был!
А я не брал, дурак, на фиг они мне, говорю!
Обычное такое мыло с триклозаном.
Все из них, все: Чубайс, Шейнис, Мурмулис, Гайдар!
Гайдар вроде не из них, у него дед конницей командовал в 16 лет, Голиков его фамилия, он еще Чука и Гека написал.
Не знаю никакого Чукаигека, ты на рожу-то его посмотри, а!? Вылитый масон! А фамилию он, может, на Голикова и сменил. Они все тогда меняли, под православных косили. Зиновьев там, Каменев. А сами-то кто были, знаешь? Финкельштейны всякие и прочие Липшицы.
Точно, Липшиц ещё!
А эти, как их, лигархи, тьфу! Дубровский, Хавронский, Романович!
Теплый кот за пазухой, наконец, устроился, как ему хотелось, вздохнул и перестал ворочаться. Тот Самый День в Юрятине уже клонился к закату, в то время как в далеком Московском Кремле
Первый сон Вадима. Москва. Середина Того Самого Дня
в это же время в самом сердце нашей Родины, в залах Московского Кремля собирался на очередное заседание Совет Семи Мудрейших. Круглый стол, посреди которого стоял золотой семисвечник-менора, постепенно окружали люди в белых накидках-талитах, с углов которых свисали плетеные кисточки-цициты. На головах присутствующих были ермолки с приклеенными к ним длинными кудрявыми пейсами. В глубоком молчании, чинно ступая, подошли они к своим местам. Последним пришел Он Великий Эльцинд, Верховный Предводитель и Вождь Народа.
Эльцинд молча оглядел присутствующих, взмахом пальца извлек огонь из золотой зажигалки, поджег все семь свечей в семисвечнике, стоявшем на столе, и дал знак Великим Семи садиться. Видно, что церемония эта была привычна для присутствующих, они бесстрастно откинулись на своих стульях. Стоит заметить, что заседание Совета происходило при полностью выключенном электрическом освещении и при опущенных до пола шторах, источником света для присутствующих были только семисвечники, в изобилии расставленные по помещению. Несмотря на большое количество свечей, в зале царил полумрак, что вкупе с запахом прогорелых фитилей и легкой копотью придавало общей обстановке некоторую таинственность, если не сказать мрачность.
Вниманием присутствующих сразу завладел Абрам Борисович Дубовский, невысокий человек с бегающим взглядом и скрюченными руками, которыми он постоянно что-то делал: передвигал предметы на столе, чесал затылок, крутил пуговицы на одежде.