Главная идея здесь заключается в том, что применяемый восточными и российскими мыслителями понятийный аппарат философии-формальной логики-науки не адекватенглубокой Жизненной правде, заложенной в учениях Толстого, Икеды, суфиев, исламских мыслителей типа Кунта-Хаджи Кишиева Толстой, Пушкин и Маркс объемлют всё и всех.
Но для этого Толстому, а вместе с ним и всем нам, современному человечеству, нужно было научиться бороться «идти против течения» без насилия, ненасильственными методами, идя все-таки в интересах большинства. Толстой-Гёте-Пушкин-Маркс были бунтарями, «нарушителями спокойствия», затхлого «спокойного болота». Оставаясь блестящими учениками, они вместе с тем стали еще и Учителями. Они обладали всей полнотой духовно-творческих способностей Детского-Женского-Интеллигентно-Мужского и Соборно-синтезирующего уровней. Но в то же время они решительно и последовательно шли против рационализма науки-философи и-цивилизации в целом.
Но ведь понятийный аппарат философии-формальной логики-науки разъединяет всех нас между собой: человека с природой, народы и людей-профессионалов самой своей структурой. И тогда получает иную трактовку следующая этическая проблема, выше сформулированная Дайсаку Икедой: «Человек, по его (Икеды) мнению, легко подвергается соблазну к аморальным действиям в силу эгоизма, кроющегося в нем, и главной и сложной задачей для него является контроль этого негативного начала».
Это мнение широко распространено. И оно имеет определенный, хотя и ограниченный смысл. Это ограничение видится в том, что эгоизм кроется скорее не в самом человеке, а в той системе предметных средств, которые считаются этически нейтральными, но в структуре которых закодирован негативный, предметно-деятельный умысел, подлежащий ныне всенепременному снятию.А это относительно легко сделать на теоретическом уровне.
Именно эту сверхзадачу мы и ставим перед собой: обнаружить и снять эту систему предметных средств, включаяпрмедметно-научное знание (и филос офию-культурологию-социологию-политологию) предлагаемыми нами Экософией и Живой логикой Живого знания.
Но для реализации этих замыслов нужно различить в Экософии и Живой логике 4 основных типа, два из которых блестяще развиты в Японии, а остальные 2 в классической русской культуре.
Детский и Женский творческие потенциалы, или Детский и Женский варианты творческой индивидуальности будущего (Толстого как идеала, Богочеловека, Богоматери). Фундаментальные эмпирические основания для самой постановки данной проблемы созданы Востоком, прежде всего буддизмом, а значит, и синтоистски-буддистской Японией. А реальным идеалом для Икеды был Будда (в его понимании Нитиреном), образ которого часто трактуют как обоеполый (Белая и Зеленая Тара). Но вот эко-осмысление этих реалий возможно скорее всего средствами классической русской культуры, значительное место в которой и занимает Толстой. А значит и наша Экософия его творчества.
Вообще говоря, Женская творческая индивидуальность исторически и логически есть продолжение-развитие изначальной творческой индивидуальности, смысл которой состоял в осознании человеком себя как творения Бога и Божественной Природы: Земли и Неба, а в Японии Богини Аматерасу. Исторически этот тип творчества, буддизм, действительно вышел из язычества, из его наиболее рафинированной формы брахманизма. В Китае, Японии он получил распространение как развитие однотипного с ним даосизма и синтоизма, почти сливаясь с ними, но все-таки не во всем. В чем же развитие? В чем именно буддизм как женский творческий потенциал развивает синто (даосизм и язычество в целом) с его высокой Детскостью?
Вообще говоря, Женская творческая индивидуальность исторически и логически есть продолжение-развитие изначальной творческой индивидуальности, смысл которой состоял в осознании человеком себя как творения Бога и Божественной Природы: Земли и Неба, а в Японии Богини Аматерасу. Исторически этот тип творчества, буддизм, действительно вышел из язычества, из его наиболее рафинированной формы брахманизма. В Китае, Японии он получил распространение как развитие однотипного с ним даосизма и синтоизма, почти сливаясь с ними, но все-таки не во всем. В чем же развитие? В чем именно буддизм как женский творческий потенциал развивает синто (даосизм и язычество в целом) с его высокой Детскостью?
Естественно, био-основанием этого процесса является само био-различие ребенка и матери, которое не автоматически, но с определенной долей осмысленности ведет и к различению двух разных, но не противоположных друг другу видов творчества, творческой индивидуальности; становящийся-творимый человек творит себя, и через себя остальную жизнь, а женщина творит иную жизнь непосредственно, и через нее также и себя как творческую индивидуальность.
Итак, человек-творение Природы скорее берет, чем отдает, а женщина скорее «отдается» своему творению, чем берет у него. И если исходить из Экософии культуры Толстого, человек-дитя экологичен по факту своего порождения Жизнью, женщина тоже экологична, но по-иному: не столько по генезису, сколько в соответствии с основной функцией сотворения жизни.
Этот факт творения Жизни порождает основной принцип буддизма, как сути психосоциокосма женщины, сострадание, вплоть до полной самоотдачи, саморастворения в своем творении, что и является реальным жизненным смыслом творчески-нравственного удовлетворения, илинирваны. И, кроме того, процесс творения человека идет, в общем-то, как индивидуальное общение, а женский тип творчества предполагает-полагает его как сотворчество, творческое, как минимум, трехстороннее общение, что создает необходимость и в социальном общении (как минимум, в масштабах общины буддистов, сангхи со специфической формой межличностного общения). Индивидуальное эко-общение перерастает в эко-социальное общение, что во многом и определяет специфику женского типа творчества и женской творческой индивидуальности, женского типа общения, характеристики которых (в их условном тождестве = развитии предыдущего комплекса качеств) развивает и японская лирика, и вся японская культура в целом. Поэтому свойства эко-общения суть качества также и женского творчества. И Женски-Материнского аспекта творчества Толстого.
На этой основе дадим характеристику японской лирики и творчества Толстого:
1) эко-общение прежде всего биологично, оно есть общение двух живых существ (человека и Природы);
2) каждый акт эко-общения уникален не в меньшей мере, чем уникально живое существо как его сторона, основание и источник;
3) эко-общение есть активное взаимоотношение по-разному активных сторон-систем, не ограничиваемое субъект-объектным отношением;
4) эко-общение взаимно в любви, доброте, красоте, мудрости и других позитивных качествах. Помимо поэзии наиболее близки к этому экофильному общению такие виды творчества, как икебана, живопись, чайная церемония;
5) как и жизнь, эко-общение имеет особую геометрию: его стороны несимметричны друг другу. Эко-общение основано на взаимном дополнении двух принципиально разных, но не враждебных друг другу сторон, составляющих специфическую бинарную систему, состоящую из относительно самостоятельных подсистем;
6) эко-общение постоянно в своем непостоянстве, как непостоянна сама Природа. Сколь бы ни был уникален каждый миг этого общения, само оно постоянно и неизменно. Оно пронизывает всю жизнь человека, прежде всего, женщину, в т. ч. и как духовно-творческую индивидуальность.
Эти свойства эко-общения как целого, будучи по генезису свойствами Природы, все же не сводимы к этим последним (но имеются еще и специфические свойства эко-общения, которые не сводимы к свойствам Природы, хотя и выводимы из нее).
Японская лирика говорит, конечно, и о трехстороннем, и о многостороннем общении (Природа, друзья, родные и я), но никто (и ничто) н е противостоит непосредственному общению-с-Природой. Никакой предмет не «заслоняет» ни человека, ни Природу. Человек, конечно, «удваивает» себя в предмете, но обычно не противопоставляет последний ни себе, ни Природе.
Японская лирика говорит, конечно, и о трехстороннем, и о многостороннем общении (Природа, друзья, родные и я), но никто (и ничто) н е противостоит непосредственному общению-с-Природой. Никакой предмет не «заслоняет» ни человека, ни Природу. Человек, конечно, «удваивает» себя в предмете, но обычно не противопоставляет последний ни себе, ни Природе.
Японская лирика чужда такому «утроению», «усложнению» эко-общения. В ней нет никакой вычурности, надуманности. В частности, у Кавабата Ясунари всегда была живая связь человека с предметами; в предметах ощущалась жизнь самого художника. В японской лирике предмет сливается с Природой:
«Долгий вешний день!
Лодка с берегом неспешно
Разговор ведёт».
Передавая эти особенности японской лирики и культуры в целом, заметим, что основным свойством собственно эко-общения выступает его непосредственность, неопосредованность предметным миром человечески-античеловечно-экофобной цивилизации как культуры потребительства: предметный мир на Востоке не противопоставляется человеком ни себе, ни Природе. Кавабата Ясунари, в частности, очень метафорично выражает свое представление о единстве мироздания, указывая на то, что действительно лежит в его основе, как и в основе присущих его составляющим макро-косму и микро-косму отношений:
«Если у вселенной одно сердце,
Значит, каждое сердце вселенная.»
Женски-Материнское сердце и сердце Толстого в первую очередь
Это сердце не может делить свою любовь к Природе по частям, вместе с тем «любовь к Природе всегда взаимна!». Гармоничность эко-общения вытекает из поэтично-любовного восприятия Природы: человек, будучи частью Природы, испытывает на себе любовное ее отношение к своим творениям. Но и он сам наделен тем же отношением к жизни, что и вся Природа. Такая эко-гармония во всем ее многообразии пронизывает всю японскую поэзию-культуру. Ее выявление и есть реальное развертывание основной аксиомы традиционной японской культуры.
Как многообразна Природа, так многообразна и гармония с нею. Ярчайшим примером этого является любовь между мужчиной и женщиной, которая, по словам Томиэ Охара, всегда неповторима и складывается по-разному («на десять тысяч ладов»). Но этот же принцип понимания разнообразия форм любви-гармонии свойственен и сфере эко-общения.