Дмитрий Дмитриевич опустился на стул и обхватил голову руками. Обращением к Васильеву он временно истощил свои силы. О грузе ответственности, лежавшей на нем самом, он старался не думать. Добро бы убили какого-нибудь пропащего алкаша, но этого «От армии он закосил надежно», цинично подумал Николаев и болезненно усмехнулся. Васильев и Прятов недоуменно на него посмотрели и сразу сделали каменные лица: если начальство усмехается, то так тому и быть. Есть уважительные причины.
Попрошу не покидать отделения, пока не прибудет следователь прокуратуры, глухо уронил Дмитрий Дмитриевич. Вас, молодой человек, это особенно касается. Я знаю, что вы дежурили так вот не думайте сбежать.
Александр Павлович и не думал, хотя отчаянно хотел.
Обратно в отделение поднимались вместе с Васильевым. Тот все пытался доказать себе, что ситуация была под контролем.
Ведь тихо же было? спрашивал он тускло и безнадежно.
Ведь тихо же было? спрашивал он тускло и безнадежно.
Мертвая тишина, твердил ему Прятов.
И никто не перепился?
Если и перепились, то по-тихому, отвечал тот. Без демаршей.
По-тихому, тоскливо повторил Васильев. Но перепились. Надо убрать к чертовой матери этот ларек с аптечной водкой! взорвался он. Ночлежка, мать ее так, богадельня хренова! Насосутся говна, как насосы, и блаженствуют, нирвана у них!
Наверху несчастный заведующий обнаружил, что следователь уже прибыл и топчется возле его кабинета. Окровавленное тело Кумаронова уже увезли в судебно-медицинский морг, хотя до больничного было рукой подать, на него открывался приятный вид из окна им многие любовались, особенно в пору цветения сирени. Но для вскрытия убиенных этот морг не годился.
Кабинет пришлось уступить. Следователь засел в нем и приготовился к допросу свидетелей; Васильев с откровенным раздражением переехал в ординаторскую и устроился там напротив Прятова. Два других врача были в отпуске, одна в декретном, а вторая просто так. Васильев и Прятов волокли на себе все отделение и операции делали, и реабилитацией занимались. В сложных случаях звали поассистировать кого-нибудь с хирургии, заблаговременно оформив заместительство, совместительство и сверхурочные с ночными.
Следователь оказался угрюмым, небритым мужиком с низким лбом, короткими жесткими волосами, в прокуренном свитере, с тюремного вида папкой никто не взялся бы растолковать внешнее сходство между папкой и тюрьмой, но оно было, грозное и тревожное. Дело, наверно, было в том, что больше при следователе ничего не было, лишь эта тощая папка, и все вокруг понимали, какое это страшное и разрушительное оружие. Протокольная рожа следователя очень быстро и органично вписалась в больничный орнамент.
Васильев чувствовал, что допросом в больнице нарушаются какие-то процедуры, однако помалкивал, потому что, будучи стреляным воробьем, понимал чем больше ошибок насажает слуга закона, тем лучше может выйти для больницы и для Васильева лично. Он принял решения не оказывать гостю помощи сверх той, что потребует слуга закона. Никакой инициативы.
Что можете показать по сути дела? осведомился следователь. От него исходил сильный запах пельменей и чеснока.
Будьте любезны уточнить, доброжелательно молвил Васильев. По сути какого дела и что именно показать?
По-моему, я не загадками изъясняюсь, тот говорил буднично, быстро, с нотками пресыщенного отвращения. Я имею в виду убийство, которое совершили в подведомственном вам отделении. Статья сто пятая, часть
Севастьян Алексеевич, не давая ему договорить, развел руками:
Что же я могу показать? Меня и в больнице не было!
И почему же?
Потому что закончился рабочий день, и я ушел домой. По-моему, это не запрещено.
В котором часу вы ушли?
В четыре часа, солгал Васильев, ибо ушел раньше. В этом не было криминала, так делали все, но официальный рабочий день продолжался до четырех. Опровергнуть Васильева была некому, в «Чеховке» давно не следили за временем прихода и ухода сотрудников. В былые времена, особенно в эпоху укрепления дисциплины, в вестибюле стоял специальный дежурный, назначенный главврачом, с хронометром. И все фиксировал, но это ничего не меняло. Дело кончилось тем, что начал опаздывать и сам человек с хронометром, а то и вовсе не приходил, ссылаясь на неисправность часов.
Ваш рабочий день заканчивается в шестнадцать ноль-ноль?
Именно так.
И ровно в шестнадцать ноль-ноль вы ушли?
Васильеву сделалось не по себе. Каверза? Кто-то наплел иное? Очень, очень может быть. В этом гадючнике постоянно приходится ждать неприятностей.
Ровно, кивнул он, сглатывая слюну и ожидая скандала.
Но следователь старательно записал его слова, и никакой грозы не случилось.
Кому вы передали дела?
Дежурному врачу. Прятову Александру Павловичу.
Прятов давно у вас работает?
Нет. Он еще молодой доктор.
Но доверять ему отделение считается в порядке вещей?
Это было в порядке вещей. Спокойно и уверенно Васильев ответил, что да, считается. Следователь никак не прокомментировал его показание и задал следующий вопрос:
В чьем ведении находится девятнадцатая палата?
Это палата Прятова.
Больными занимается он и только он?
Васильев пожал плечами:
Так не бывает. Заведующий всегда осуществляет надзор и контроль.
И вы осуществляли?
Конечно.
Что вы можете рассказать об атмосфере и настроениях в палате?
Здесь нужно было проявить крайнюю осторожность. Не скажешь же, что там подобралась отпетая пьянь? Спросят: почему не выписали? Почему терпели? «А почему всех терпят? Почему вас терпят?» мог бы ответить Васильев, но знал, что ничего подобного не скажет. Какое счастье, что Прятов уничтожил дневники за прошлую ночь, где стояли отметки о нарушении режима! Васильев в сотый раз повторял про себя то, чему его много лет учили как в институте, так и после, в больнице: история болезни пишется не для больного, история болезни пишется для прокурора.
Если вы говорите о криминальных наклонностях и способности совершить убийство, то проявлений такого рода я не замечал, уклончиво ответил Севастьян Алексеевич.
Следователь оторвался от протокола и с жалостью посмотрел на Васильева.
Что вы выводы-то делаете? спросил он презрительно. Я, кажется, ясно спросил: какая была атмосфера в палате?
Соответствовала среде, надменно молвил Васильев. Он тоже с гонором.
Вопреки его ожиданию, следователь не стал уточнять и записал дословно.
Каковы были причины пребывания потерпевшего в стационаре?
«Распоряжение главврача», едва не вырвалось у заведующего. Но он вовремя спохватился и назвал рабочий диагноз. Пришлось повторять медленно, трижды, по слогам.
И что он означает в переводе на русский?
Васильеву снова стоило большого труда не ляпнуть: «Да ничего».
Ну, как вам сказать головные боли, повышенная утомляемость, плохой аппетит, снижение работоспособности.
Тогда у нас и здоровых-то не останется, хмыкнул следователь, явно примеряя красивый диагноз на себя и придирчиво проверяя, не жмет ли. У меня тоже и боли, и плохой аппетит
Милости просим, пригласил его Васильев.
Тот покачал головой, как будто уважительно изумлялся наглости свидетеля.
В отделении бывали случаи пьянства?
«Других не бывало», подумал тот.
Все случаи нарушения режима зафиксированы в историях болезни. За более подробной информацией вам следует обратиться в архив, потому что все нарушители выписаны.
Так-таки и все? усмехнулся следователь.
Севастьян Алексеевич представил себе дальнейший допрос свидетелей: Хомского, Лапина, Каштанова, братьев Гавриловых. Их рожи, их запах.
В моем присутствии фактов нарушения режима не отмечено, изрек он твердо. Тем самым перекладывая бремя ответственности на дежурную службу. «На мокрых рентгенограммах черепа убедительных данных» И далее по схеме.
Ему задали еще несколько опасных и провокационных вопросов, но Васильев выдержал испытание с честью. Его отпустили работать дальше и велели пригласить дежурного доктора.
«Замотают теперь по судам да ментурам», с тоской думал Васильев, покидая родной, уютный кабинет, внезапно сделавшийся чужим и враждебным.
17
Александр Павлович протиснулся в кабинет боком, имея на лице полувопросительное выражение.
Садитесь, следователь указал на стул и в мгновение ока, очень ловко, всего несколькими вопросами, установил личность вошедшего.
Прятов судорожно зевнул и поспешно извинился. Ночь выдалась не такой уж тревожной, объяснил он своему неприятному визави, ему удалось поспать, но сон в казенных домах неизменно бывает чутким и поверхностным. Телефон еще только собирается тренькнуть, а рука уже тянется к трубке в полусне. Жестко, неудобно, узко; кажется, будто тебя продувает сотней ветров, будто ты оказался один-одинешенек в поле, будто к двери подкрадываются и караулят забинтованные тени.
Прятова словно прорвало. Он говорил и говорил, неся совершенный вздор.
Вы дежурили в ночь происшествия? осведомился следователь, перебивая словесный поток.
Александр Павлович подтянулся и кивнул.
Вы покидали отделение?
Да. Около двух часов ночи меня вызвали в приемное отделение.
Следователь удовлетворенно замычал, зная уже, что Кумаронов был, согласно предварительному заключению эксперта, убит приблизительно в это же время.
Расскажите подробнее, велел следователь. Зачем вас позвали? Кто конкретно?
Прятов застенчиво улыбнулся и развел руками:
Я и сам не пойму. Это была какая-то ошибка. Или чья-то дурацкая выходка. Я спустился вниз, но мне сказали, что я им не нужен. Я прошелся по кабинетам, поискал мертвая тишина
Он рассказывал возбужденно, в неподдельном волнении.
Кто, по-вашему, мог сделать ложный звонок?
Александр Павлович вскинул брови:
Да кто угодно. Здесь такой бардак Даже больные могли подшутить. Нет, что это я наверняка больные Они однажды добрались до громкой связи в гинекологии и всем велели явиться в ординаторскую без трусов
Следователь не улыбнулся, только вздохнул.
И сколько времени вас не было?
Александр Павлович пожал плечами.
Полчаса. Сорок минут
Сорок минут ходили по кабинетам?
Я постоял в вестибюле, подождал мало ли что Покурил в туалете
Кто-нибудь может подтвердить, что вы именно постояли и покурили?
Прятов задумался.
Сестры приемного покоя я же говорил с ними, когда спустился.