Послание сверчку. Стихи и поэмы - Петр Межурицкий 3 стр.

И прав был гений партии Ильич:
из всех искусств  важнейшее есть китч,
и лучше нет игры, чем revolution,
а после в сани  и айда на ужин.

И я вам говорю: искусство масс 
оно само собой для высших каст 
без дураков и прочих репродукций,
а массы правдой жизни обойдутся.

До чего банальное 
письменно и устно 
всё, что актуальное,
в том числе искусства
кочевая пасека 
хуже только классика.

Травы друг к другу подогнаны плотненько,
птицы и звери творят церемонии,
бог из семьи иудейского плотника
с этим безумием в полной гармонии, 

тем хороша воскресения мания,
что ублажает подобием вальса,
и никогда не придёт понимание,
как я на этой земле оказался.

Как нечисть ни корчит из себя нечисть,
а получается фальшиво до тошноты.

Если кто-то кое-где у нас порой

Честно жить не хочет

Песня из советского кино

Крепнет духом наш народ-герой
и вредит державе, господа,
кто-то кое-где у нас порой,
а не каждый всюду и всегда.

Браво, наше старое кино!
Но иллюзий даром, враг, не строй 
марши несогласных всё равно
будут кое-где у нас порой.

Хоть не пчёлы мы, но строим
город наизусть,
если имя Бога  Фроим,
я не удивлюсь,
потому что как иначе
Бога назовёшь 
будь ты дева или мачо, 
не впадая в ложь?

Любовь к Израилю не продаётся,
поскольку кто в своем уме
такое купит?

А ненависть к Израилю  товар,
как и любовь к России,
между прочим.

Любовь к Израилю не продаётся,
поскольку кто в своем уме
такое купит?

А ненависть к Израилю  товар,
как и любовь к России,
между прочим.

Туда сойдя отседова
в критический момент,
он мёртвым проповедовал
о том, что смерти нет, 

назвав её химерою,
на ней поставив крест,
он одарил их верою
и лично сам воскрес,

а значит, был покойником 
что может быть подлей 
живым его поклонникам
пошли, судьба, елей,

в порядке снисхождения
смягчая круговерть,
на каждый день рождения,
а главное  на смерть.

Во время чумы  чума есть банальность 
такова обыденности реальность,
в которой мается естество,
но дух зато прозревает победно:
чума не появляется из ничего
и не исчезает бесследно.

Помех всевозможных сбивают шумы
с пути на голгофы и биеннале,
и если бы не было в мире чумы,
то мы бы о ней ничего не узнали 
и было бы знание наше бедней
во веки веков до скончания дней.

Ругать ли евреев за смерть Иисуса 
это, граждане, дело вкуса,
зато попрекать их блокадой Газы 
это благости метастазы,

то есть светло и ничуть не мутно
и посильнее, чем «Фауст» Гёте,
а если что непонятно кому-то,
то сразу ясно, кто этот кто-то.

Мы собой играем
не всегда от дури:
например, Кураев
ненавидит Пурим.

Управляя раем,
Бог, конечно, видит,
почему Кураев
Пурим ненавидит.

Из двух миллиардов лет
прошло уже пару десятков,
оставивших письменный след
и массу других отпечатков,

пастух подключает плеть
во славу амбиций стада 
конечно, всего не успеть,
но, в сущности, и не надо.

Кто его знает, что значит духовная рента,
правильно что и неправильно,
но разве Антихрист может быть кем-то,
кроме анти-Израиля?

Как бы то ни было, странно и то,
что в милой реальности сей,
имени Бога не знает никто,
а имя Христа знают все.

Конечно, начальство всегда виновато,
но если ты впрямь демократ,
то за диктатуру пролетариата
люстрируй пролетариат,
причину всех наших горчайших обид,
а то он стоял у станка и стоит,
как будто никто не в ответе
за всё, что творилось на свете, 

неужто, товарищи, в мороке дней
мы так и не стали начальства умней?

Камень я в него не брошу,
потому что он хороший,
а что было между нами 
во Втором осталось Храме,
во вселенской катастрофе
и, конечно, на Голгофе.

Так не бывает, но было бы дельно 
кесарь отдельно, котлеты отдельно,
чтоб за обед у себя на столе
тенью живой не болтаться в петле.

Мало ли что не умеет смотрящий 
космос и этак и так настоящий 
кто, господа, на какой из планет
любит котлеты, а кесаря нет?

Время хорошее или плохое,
разве нельзя обозначиться в хоре,
где, опасаясь за голоса медь,
можно в конце концов вовсе не петь?

Наши дела обязательно глухи 
кажутся данностью кесарь и мухи,
что пробиваются в частную жизнь,
как за неё иногда ни держись.

Нам не понять, как не канули в леты
кухни, где мамы готовят котлеты.

От эры к эре
канва сквозная 
народы верят,
евреи знают,
что хоть и сложно,
но благородно,
ведь верить можно
во что угодно.

Германия  гибрид,
и ничего не значит,
что Геббельс говорит 
нельзя ему иначе.

Стихи, конечно, это сумасшествие
поболее, чем первое пришествие, 
ещё, пожалуй, несколько сырое
в деталях всяческих а то и чем второе.

За столом у нас не лишний
и, пожалуй, даже пуще
Вездесущий и Всевышний,
да ещё и Всемогущий.

Космонацисты и космополиты
кровушкой, а не водою разлиты,
хоть их водою и не разольёшь:
нация  правда и космос не ложь.

И на войне, и в тюрьме, и в столовой
нет ничего, кроме честного слова,
и хоть до Лондона вырежь Париж,
только себя одного и казнишь,

будучи крайним в любой нумерации, 
но до чего хороши декорации,
смена которых не кажется сном,
ночь или всё ещё день за окном.

При фюрере всё будет, как в аптеке,
аптекарскими взвешено весами,
поскольку немцы  недочеловеки
и толком ничего не могут сами.

Пускай никто не забывает
ни до, ни после Заратустры 
религий мирных не бывает,
причём ни письменно, ни устно,
чему примером служит Сирия,
что освещают свитки Торы 
зато бывают перемирия
и мирные переговоры.

Жизнь настолько непроста,
что не знаешь, как не скурвиться:
есть евреи за Христа,
есть евреи против Гурвица.

Там, где шкаф, ищи скелет 
будут в той ли, в этой вере
через пару тысяч лет
и за Гурвица евреи.

И смешон мне твой вопрос:
«Что за Гурвиц, интересно?»,
словно кто такой Христос
всем давно уже известно.

Если фонд называется «Справедливая помощь»,
значит, в святость его не поверит лишь овощ,
за что дурака презирает элита 
этот стих посвящаю я Хиллари Клинтон,
а не тем, кто в чекистов стрелял из обреза,
что весьма осудила бы матерь Тереза.

Я фарисей, я фарисей,
я лучше вашей правды всей 
мирской, житейской и святой, 
которая всегда ацтой.

Известный автор Лев Толстой
бежал из клетки золотой,
в которой прожил весь свой век, 
какой Толстой, таков побег.

И отойдя от прочих дел,
весь мир за беженца болел,
но как писателя ни жаль,