Серафим Вуд, говорит он, стараясь скрыть свои глаза. Пожалуйста, выйдите на сцену.
Последним именем в списке приговоренных к казни было имя моего отца. В оцепенении смотрю на него, не чувствую своих конечностей. Кровь заледенела, и, не смотря на жаркий солнечный день, мне становится безумно холодно. Мурашки проносятся по коже со скоростью света. Протягиваю руку к отцу и теряю сознание.
На какое-то время погружаюсь в пустоту. Она кажется мне безопасной и успокаивающей. Но вскоре меня возвращают к действительности.
Ария! открываю глаза и вижу лицо склонившегося надо мной папы.
Он напуган не меньше меня. Но когда я открываю глаза, он облегченно выдыхает.
Почему они позвали тебя? спрашиваю я, пытаясь вернуться в прежнее положение, опираясь на локоть.
Слезы льются из глаз, не давая вздохнуть. Соленая жидкость попадает в рот, капает на платье, оставляя мокрые разводы. Мгновение отчаяния сменяется отрицанием реальности. Я отказываюсь признавать то, что отца могут убить. Голова гудит, как паровоз, мое измученное сердце вот-вот вырвется из груди.
Папа, шепчу я. Не уходи.
Ария, дочка, говорит он. Прости, что так вышло.
Но почему? спрашиваю я. За что?
Отец обреченно вздыхает. Он крепко обнимает нас с Эль, и как и Олдос за несколько минут до него, шепчет мне на ухо:
Мы с Олдосом хотели освободить наш город, говорит он быстро, понимая, что времени у него не осталось. Но не успели. Не знаю, какую вину вменит нам Совет, но знай, правда в том, что мы хотели, для вас лучшей жизни.
Сжимаю спину отца обеими руками как можно крепче, все еще не осознавая, что прощаюсь с ним навсегда. Слезы мешают мне говорить.
Кто еще знает правду о другом городе? спрашиваю я.
Все, кто на сцене. Кроме Леи, отвечает он.
В этот момент со сцены вновь раздается голос Каса. Он повторяет имя отца и просит его поторопиться. Мое отчаяние сменяется злостью. Я готова броситься на распорядителя и других советников и расцарапать им глотки за то, что они с нами делают. Отобрать иглы с ядом, вонзить в их вены и выдавить все до последней капли. Уничтожить это зло раз и навсегда.
Мы нашли дверь в стене, шепчет папа.
В третий раз до моих ушей доносится имя отца. Но теперь его произносит не Кас. Недовольный тон принадлежит теряющему терпение главе Совета Теодору.
Серафим Вуд, повторяет он сурово. Если вы сейчас же не выйдете на сцену, проблемы будут не только у вас, но и у членов вашей семьи.
В глазах отца застывает новый ужас. Он вновь крепко обнимает нас и целует.
Я люблю и горжусь вами, дети, говорит он, выпуская нас из объятий. Берегите себя.
На несколько секунд папа задерживает на мне свой взгляд, словно пытается что-то сказать. Затем разворачивается и идет на сцену. Эль вцепляется в мою руку, и мы опускаемся на землю, не в силах устоять. Падаем. Я глажу волосы сестры, плачущей на моих коленях, а сама пытаюсь прийти в себя. Разум усердно продирается сквозь непроходимые дебри ужаса, разросшиеся в моей душе. Олдос. Папа. Этого просто не может быть. Но, тем не менее, сейчас они стоят перед всем городом на сцене и готовятся выслушать свой приговор.
Зрители тихо перешептываются, некоторые смотрят на меня со слезами на глазах. Кто-то облегченно улыбается, ведь на этот раз смерть не коснулась их семей. А моя семья практически уничтожена. Теперь я, наконец, осознаю сполна, что испытала Эль в день казни своих родителей. Мое сердце вырвали, избили и выбросили в сточную канаву. Чувствую, как немеет левая рука и слабость распространяется по всей левой стороне тела. Сейчас я была бы даже рада сердечному приступу. Он избавил бы меня от этих невыносимых страданий.
Окидываю взглядом толпу, сама не понимая, что ищу. И внезапно натыкаюсь на Питера. Встречаюсь с ним взглядом и замираю. Этот мальчик, юноша, который всегда меня ненавидел, сейчас смотрит на меня сочувственно. В его лице я вижу неподдельную скорбь. Его глаза расширены от ужаса, и он не отводит их.
Итак, раздается голос Каса. Поскольку все обвиняемые этого года уже здесь, я должен зачитать приговор каждому из них.
Кас не отрывает глаз от своей бумажки, словно боится показать их зрителям.
Арон Пински, обращается он к первой жертве. Лицо Арона белеет от страха. Вы обвиняетесь в краже рабочих инструментов, принадлежащих Стеклянному городу. Молоток, гвозди и плоскогубцы, с которыми вы должны иметь дело в школе, были найдены у вас дома. Как вы можете это объяснить?
Итак, раздается голос Каса. Поскольку все обвиняемые этого года уже здесь, я должен зачитать приговор каждому из них.
Кас не отрывает глаз от своей бумажки, словно боится показать их зрителям.
Арон Пински, обращается он к первой жертве. Лицо Арона белеет от страха. Вы обвиняетесь в краже рабочих инструментов, принадлежащих Стеклянному городу. Молоток, гвозди и плоскогубцы, с которыми вы должны иметь дело в школе, были найдены у вас дома. Как вы можете это объяснить?
Арон удивлен. По его лицу вижу, что он не ожидал услышать подобные обвинения в свой адрес.
Это не было кражей, говорит он с возмущением. Я взял эти инструменты на время, чтобы починить домашнюю мебель. Я собирался вернуть их.
Кас переводит взгляд на главу города, и тот едва заметно кивает ему.
Хорошо, молвит он. Пойдем дальше. Игнат Симон и Лея Суарес. У вас одно обвинение на двоих: нарушение комендантского часа.
Молодые люди стоят на сцене, плотно прижавшись друг к другу. Они держатся за руки, и их лица больше не выглядят напуганными. Скорее уверенными. По глазам Леи читаю: жизнь вместе, умереть вместе. Она будто бы рада, что ее вызвали вместе с Игнатом. Наверное, девушка просто не представляет своей жизни без любимого. Вот это преданность.
Игнат Симон, вы также обвиняетесь в организации несанкционированных собраний, говорит Кас.
Игнат и Лея выслушивают его, не произнося ни слова, и когда Кас предлагает им напоследок выговориться, продолжают молчать. Следующий на очереди Олдос. Кас отрывает взгляд от своего листка и несколько долгих секунд безмолвно смотрит на него. Он подавлен тем, что ему приходится не просто видеть, как убьют его отца, но и быть распорядителем на его казни. Неподалеку от градоначальника стоит Валентин, второй сын Олдоса. В его лице не замечаю ни малейших эмоций: ни жалости, ни сочувствия, ни боли. Он настоящий правитель, властный и жестокий. Он отдает на казнь своего единственного оставшегося в живых родителя, и даже не сожалеет об этом. В его глазах читается скука и усталость от всего происходящего. Он окидывает взглядом толпу и зевает. Бесчувственная сволочь.
На сцене повисло молчание. Буквально кожей ощущаю, как Кас борется с собой, чтобы не слететь с катушек, и начать зачитывать обвинение Олдосу. Кто-то из кучки советников нарочно громко кашляет, и Кас приходит в себя.
Папа, дрожащим голосом произносит он, но сразу же исправляется, понимая, что ведет себя неподобающе. Олдос Непо, вы обвиняетесь в организации массовых собраний и распространении ложной информации среди населения Стеклянного города. Вам есть что сказать?
Кас поднимает на отца печальные глаза и взглядом просит у него прощения. Внезапно Олдос делает два шага вперед к краю сцены.
Да, говорит он, мне есть что сказать.
Члены городского Совета настороженно переглядываются.
Я жил рабом, но умру свободным, внезапно говорит Олдос. Затем он поворачивается к Касу. Я прощаю тебя, сынок.
Он произносит это с легкой улыбкой, и в глазах Каса снова вижу слезы. За поведением Олдоса с интересом наблюдает весь город. Совет заметно напрягся. Дядюшка поворачивается назад, находит в толпе советников второго сына, и адресует ему второе сообщение.
И тебя прощаю, произносит он.
На этот раз в его глазах замечаю горечь. Валентин выглядит удивленным.
Вы закончили? нетерпеливо спрашивает глава города.
Олдос бросает на него презрительный взгляд, затем поворачивается лицом к толпе, и ищет кого-то глазами. Когда его взгляд падает на меня, он замирает и подмигивает.
Передавай привет Тимофею, говорит он.
После этих слов к Олдосу подходят охранники и отводят назад к остальным преступникам. Хотя назвать их этим словом просто язык не поворачивается. Советники рассматривают толпу, выискивая того, к кому обращался Олдос. Я опускаю глаза вниз, делаю вид, что пытаюсь оттереть грязь на платье. Старый дядюшка предусмотрительно не назвал моего имени, чтобы правители не смогли вычислить адресата. Но все же он умудрился оставить свое напутствие. Почему-то теперь я почти не сомневаюсь в том, что его не пощадят.
Слезы перестали литься из моих глаз, будто вытекли все до последней капли, и запасы в слезных мешочках иссякли. Щеки все еще мокрые, соль раздражает кожу, но я не обращаю на это внимание. Эль прижимается ко мне, ее тело продолжают сотрясать рыдания. Внезапно ощущаю на своем плече чью-то руку и инстинктивно вздрагиваю. Рядом садится Виктор и обнимает меня.
Я с вами, шепчет он, и я пытаюсь ему благодарно улыбнуться, но не получается.
Очередь на сцене дошла до моего отца. Папа смотрит на нас, не отводя взгляда. Все внутри переворачивается, когда я вижу, как уголки его губ осторожно поднимаются вверх, и он подмигивает. Человек, идущий на казнь, пытается успокоить и ободрить свою остающуюся дочь. Слезы душат, но я не хочу показывать их ему. Если сегодня ему суждено умереть, пускай он увидит другие эмоции на моем лице, мягкие и нежные. Тереблю Эль и прошу ее успокоиться. Сестренка замирает и вытирает ладошкой красные опухшие глаза. Вместе с ней машем папе и стараемся выдавить из себя улыбки, но снова не получается. Губы словно онемели.
Серафим Вуд, произносит Кас, и мое сердце уходит в пятки. Вас также обвиняют в организации запрещенных собраний без утверждения плана мероприятия с Советом. Кроме того, вы виновны в создании заговора против правительства Стеклянного города. Вы нарушили запрет на приближение к стене, трижды комендантский час, и предприняли попытку влезть в дела городского Совета, хоть не имеете на это никаких оснований. По кровной линии полномочия советников не могут перейти к вам, поэтому вам также вменяется несанкционированное проникновение в устав города.
Я в ужасе выслушиваю речи Каса. Папу обвиняют едва ли не во всех смертных запретах. Попытка влезть в дела Совета? Организация тайных собраний? Заговор против правительства? Немыслимо. Я и представить не могла, что отец скрывал подобное. Лишь теперь понимаю, что они с Олдосом были заодно.