Я покачала головой. Какие подруги? Как только у меня появлялась какая-никакая подруга, Матвей тут же перетаскивал ее в стан моих врагов самым пошлым образом. Если не считать все того же брата, я была одна. Но видеть брата в Москве в сложившихся обстоятельствах я хотела в последнюю очередь. Так что оставалось смириться с одиночеством.
На похоронах ко мне подошла сестра Матвея. Она подбадривала меня и похлопывала по предплечью, но я точно знала, что вижусь с ней, вероятно, в последний раз. Матвеева родня не из тех, кто держится за сомнительных родственников. Были бы у нас дети, тогда другое дело. А так я для них практически посторонний человек. Бездетная вдова немногим лучше, чем любовница.
Я очень боялась, что кто-нибудь из людей Шлыкова придет на кладбище, чтобы подмигнуть мне из-за какой-нибудь одинокой березки. «Что, мол, доигралась, девочка? А мы говорили Предупреждали Так что сама виновата. Считай, что убила мужа собственными руками». Но никто не пришел, или я просто не заметила сквозь слезы. Народу пришло слишком много для того, чтобы фиксировать каждого скорбящего. Кроме того, горе мое было искренним и неподдельным. Увеличенная фотография Матвея в черной рамке притягивала мой взгляд.
Меня заставили бросить первую горсть земли на крышку гроба. Хотя я бы предпочла положить цветок. Потом ко мне по очереди подходили люди, чтобы выразить свои соболезнования. Я со страхом вглядывалась в каждое незнакомое лицо, опасаясь, что оно может превратиться в многозначительную гримасу. Но никто в тот день меня не побеспокоил.
Возвратившись домой, я первым делом вставила в рамку фотографию брата и племянников, отчетливо понимая, что прочно сижу на крючке. У меня не было иного выхода, кроме как начать закладывать Горчакова. Прямо с понедельника. Три оставшихся дня я собиралась предаваться скорби.
Однако вместо скорби во мне начала копиться злость. Не такой я человек, чтобы покорно склонить голову перед неприятностями! Тем более что моя злость была персонифицирована. Я знала в лицо и поименно убийц моего мужа и не собиралась нести это знание дальше, ничего не предпринимая.
«Что можно сделать?» спрашивала я себя. Действительно, что я могла? Рассказать все Горчакову и подвергнуть таким образом опасности и его самого, и его семью? Поехать к своему брату и посоветоваться с ним? Правда, толку будет мало. Я могу попытаться найти покровителей покруче тех, что на меня наехали. Но сколько я ни размышляла, ни одного стоящего варианта в голову так и не пришло. По всему выходило, что у Шлыкова на руках одни козырные карты.
В субботу утром я обратила внимание на то, что до сих пор разгуливаю по квартире в траурном платье. Видимо, я в нем и спала, и ела. Нет, насчет еды я не права. Я ничего не ела, причем уже давно. Моя талия становилась все тоньше, но разве сейчас это имело хоть какое-то значение? Я жаждала справедливости! Чтобы ее добиться, необходимо срочно взять себя в руки.
Я вылезла из платья и приняла душ. Потом сварила курицу, выпила чашку бульона и прикончила ножку. Чтобы хоть чем-то заняться, решила вынести мусор.
На лестничной площадке между этажами стоял мужчина и курил. Я замерла на месте, с подозрением глядя на незнакомца. Тот суетливо отодвинулся от мусоропровода и, улыбнувшись, произнес:
Я уже ухожу.
Он не был похож на фээсбэшника. Грузный брюнет с маленькой щеточкой усов держался очень обыденно, и я, успокоившись, смело спустилась вниз. Запах голубоватого дыма, плававшего в воздухе, подсказал, что парень курит «Кент» эти сигареты нравились Матвею. Знакомый запах тут же вызвал у меня очередной приступ щемящей тоски. Я возвратилась в квартиру совершенно разбитой.
Я уже ухожу.
Он не был похож на фээсбэшника. Грузный брюнет с маленькой щеточкой усов держался очень обыденно, и я, успокоившись, смело спустилась вниз. Запах голубоватого дыма, плававшего в воздухе, подсказал, что парень курит «Кент» эти сигареты нравились Матвею. Знакомый запах тут же вызвал у меня очередной приступ щемящей тоски. Я возвратилась в квартиру совершенно разбитой.
Было всего лишь десять утра, когда в дверь позвонили. Я открыла, не глядя в «глазок». Если это Шлыков или кто-то из его подручных даже лучше. Все будет сказано и выяснено немедленно. Но на пороге стояла парочка, которую я ожидала увидеть меньше всего, Липа и Горчаков.
Вот что, не здороваясь, сказал шеф. Нам с Липой сегодня предстоит поработать, и я подумал, почему бы вам не поехать с нами.
Куда? растерянно спросила я.
Ко мне на дачу. Вы немного отвлечетесь и смените обстановку.
Липа ободряюще подмигнула. Я была по-настоящему тронута. Перспектива увидеть своего идола в нерабочей обстановке вытеснила все остальные мысли, и я побежала переодеваться. Горчаков донес мою сумку до машины, положил ее в багажник и придержал для меня дверь. Липа предпочла сесть сзади.
Пристегнитесь, велел шеф. Какую музыку вы любите? У меня в бардачке есть кассеты.
Я выбрала самую романтическую группу из тех, что знала, и подала кассету Горчакову. Он сидел так близко и казался таким досягаемым, что у меня перехватило дыхание. Раньше я никогда не ездила с ним в машине. Липа задремала, свесив голову на грудь, и тихонько посапывала у меня за спиной. Ее сопение весьма органично вплеталось в музыку. В сущности, я не знала, о чем говорить с Горчаковым он мой шеф, он женат, и до сих пор мы всегда соблюдали субординацию.
Знаете, о чем песня? спросил он, слегка повернув голову и глядя на меня своими потрясающими глазами.
Должно быть, о любви, усмехнулась я. Судя по надрыву.
По-английски вы, выходит, не говорите?
А вы?
Я нормально говорю.
Я тут же вспомнила, что им интересуется ФСБ. Может, он и в самом деле шпион?
Вы бывали за границей? спросила я. Горчаков с улыбкой кивнул. А где?
В Англии, во Франции, в Германии, в Америке, в Австралии, в Африке, в Индии.
Ого! А что вы там делали?
Отдыхал, навещал друзей, иногда по работе ездил.
Ничего себе!
А вы где успели побывать?
Только в Испании и в Болгарии.
Мне нравится путешествовать, признался он. Вот сынишка подрастет, покажу ему мир.
Мне не нужно было вздрагивать и приходить в себя. Я ни на секунду не забывала о том месте, которое занимаю в его жизни. И это место стол в его приемной.
Еще полчаса пути, и я наконец увидела ее, женщину, которая владела мужчиной, грезившимся мне ночами. Первое впечатление было сокрушительным красавица! Высокие скулы, ярко-синие глаза, выгодно выделяющиеся на фоне темных волос, потрясающая фигура. На ней был желтый ансамбль шорты и топ. Малыш, побежавший навстречу отцу, растопырив ладошки, тоже одет во все желтое. Очаровательный, потрясающий мальчишка.
Нас представили друг другу. Мальчик по очереди сунул нам с Липой ручонку, испачканную в песке, и умчался с полным пакетом подарков, которые привез отец. Альбина сначала обняла Липу, потом повернулась ко мне.
Примите мои соболезнования, сказала она. Вероятно, муж заранее посвятил ее в подробности моей биографии. Я рада, что вы согласились приехать. У нас все запросто. Надеюсь, вы немного отвлечетесь.
Я тоже на это надеялась. Главное, что не останусь ночью одна здесь столько людей. Кстати, через некоторое время в окрестностях обнаружилась еще и няня дама средних лет с классическим пучком на затылке и ласковым лицом. Все звали ее просто Таней, так же она представилась и нам.
Из выделенной мне комнаты на втором этаже коттеджа я смотрела вниз на Горчакова, который, устроившись в плетеном кресле на веранде, диктовал что-то Липе. Та сидела за столом, уткнувшись в ноутбук.
Меня раздирали противоречивые чувства. Боль, связанная со смертью Матвея, собственная вина, любовь к Горчакову, осознание безнадежности этой любви, плюс ревность к его жене. Над всей этой гремучей смесью витала жажда мести, приправленная страхом, я мечтала вывести людей Шлыкова на чистую воду и одновременно боялась их. Я боялась, что они причинят вред моему брату и его семье, если я буду упорствовать в своем нежелании доносить на шефа.
Я смотрела на макушку Горчакова, еле сдерживая слезы. В этот момент я отчетливо осознала, что люблю его. И что в понедельник мне придется запротоколировать все его телефонные звонки и визиты и передать эти сведения убийцам собственного мужа.
Обедали на веранде. Я чувствовала себя диверсанткой, и поэтому ароматный суп, поданный в глубоких пиалах, мой организм принимать отказывался.
Вам надо поесть, серьезно сказал Горчаков, с тревогой глядя на меня. У вас под глазами синяки. И вы очень сильно похудели за последнее время.
Может быть, вам хочется чего-то другого? заботливо спросила Альбина. Что вы больше всего любите?
«Вашего мужа», хотелось ответить мне, но вместо этого я пробормотала:
Спасибо, суп очень вкусный. Я с удовольствием поем.
Люди Шлыкова обязательно спросят, чем занимался Горчаков в выходные. Поэтому после обеда я осталась на веранде, чтобы подслушать. Шеф просчитывал рентабельность нового оборудования, которое собиралась закупать его фирма. И еще прикидывал возможности расширения. Время от времени он поглядывал на меня, словно проверяя, в каком я состоянии. Видимо, мой вид его не радовал, потому что он то и дело хмурился. Иногда даже замолкал на полуслове. В конце концов Липа не выдержала и с присущей ей прямотой заявила:
Сергей Алексеевич, если вы хотите все закончить сегодня, Маришу нужно прогнать. Она вас отвлекает.
Я бросила на нее испепеляющий взгляд, но она только пожала плечами:
Ну, правда. Ты сидишь, как русалка, от тебя глаз не оторвать.
Горчаков усмехнулся:
Липа, ваша прямолинейность иногда просто шокирует.
Кого это? тупо спросила та.
Допустим, меня. Шеф улыбнулся, что слегка сгладило пикантность ситуации.
Шокировать может только правда, не сдавалась глупая Липа.
Я с вами полностью согласен. Все сказанное вами правда. Марина меня действительно отвлекает. Она прекрасна, словно русалка, я не могу отвести от нее глаз и сбиваюсь с мысли.
Я мгновенно поднялась, чтобы ретироваться, но Горчаков внезапно поймал меня за запястье и, поглядев в глаза, произнес:
Останьтесь, не уходите.
Липа демонстративно вздохнула. А я, если честно, просто не знала, как реагировать.
Спасибо, вы очень чуткий человек, наконец нашлась я, проследив глазами за Альбиной, которая шла по садовой дорожке. Но лучше я пойду отдохну.
Горчаков тоже встал и, засунув руки в карманы, болезненно поморщился:
Не знаю, как вам помочь. Мне не хочется, чтобы вы уединялись и страдали в одиночестве.
Но я все-таки уединилась. Сердце мое обливалось кровью. Если он будет и дальше проявлять свое расположение и хватать меня за руки, я прореву всю оставшуюся жизнь.