Известное заблуждение о драматургах и актрисах невозможно опровергнуть, потому пусть оно живет. Это придает скучной фигуре монументальность.
Случайный символ
Имя Путина не застрянет в памяти народной.
Даже в сопоставлении с уникальным коллаборационистом Ельциным он не так заметен. О нем нет анекдотов, кроме устрашающих и, в общем-то, банальных. Не банально в нем лишь одно: способность привлекать внимание.
Почему Путин стал символом народного доверия (не любви что важно) и как это произошло?
Известна история с дочерью зав. библиотекой юрфака ЛГУ, которая часто бывала у мамы на работе. Мама, желая привлечь внимание дочки к упорно занимающемуся студенту, всячески расхваливала его. Дочка осталась холодна к Путину.
Следовательно, у него не было тогда бесспорного обаяния. Обаяние появилось лишь тогда, когда он, став Президентом из рук крайне непопулярного Ельцина и обреченный поэтому на провал, вдруг стал вести себя алогично. Эта алогичность поведения вряд ли была врожденной. Она очень близка к сталинским образцам.
Сталину приписывается безмерная кровожадность. В то же время никто не отрицает того факта, что он был настоящий хозяин страны. Два этих качества несовместимы. Но то, что СССР при Сталине победил фашизм и создал вторую в мире индустрию факт. Значит, фактом является и то, что кровь, пущенная Сталиным в больших количествах, не была признаком сталинской патологии. Она, во-первых, не определена количественно. А если это не сделано до сих пор, то этого не хотят, очевидно, враги Сталина. На которых в таком случае падает большая ее часть. Во-вторых, Сталин, действуя перед войной предельно алогично (уничтожение командного состава) тем не менее выиграл войну. И теперь уже бессмысленно спорить: вопреки этому или благодаря.
Сталин мастер алогичных решений, о которых он всегда предупреждал общество, но никто ему не верил. Так пытался действовать и Путин. Но все поступки Путина были без предупреждения. Слова всегда были противоположного свойства. И эта загадочная непоследовательность держала в напряжении сюжет его правления. Особенно сильны были его непопулярные решения о Стабфонде, о льготах, о правительстве и персоналиях. В конце концов, последнее его своеволие (или исполнение) оказалось гибельным для репутации.
Выводя на сцену одних, задвигая других, Путин был последователен в одном: все яркие и независимые конкуренты оказались задвинуты в задние ряды. В особенности это касается «чужаков», так называемых патриотов (Глазьев, Рогозин, Б. Миронов). Но и со своими он особо не церемонился. Удачливые и уже навсегда неизвестные по потенциалу генералы Квашнин, Лебедь, чрезвычайно способный Примаков, энергичный Лужков были оттеснены в те же задние ряды и вмурованы в самый надежный янтарь на свете деньги.
Выводя на сцену одних, задвигая других, Путин был последователен в одном: все яркие и независимые конкуренты оказались задвинуты в задние ряды. В особенности это касается «чужаков», так называемых патриотов (Глазьев, Рогозин, Б. Миронов). Но и со своими он особо не церемонился. Удачливые и уже навсегда неизвестные по потенциалу генералы Квашнин, Лебедь, чрезвычайно способный Примаков, энергичный Лужков были оттеснены в те же задние ряды и вмурованы в самый надежный янтарь на свете деньги.
Путин и в этом его коренное отличие от Сталина использовал в качестве цемента своей власти ельцинский желтый металл. То, что, кстати, Сталин всю жизнь презирал и тем оказался бессмертен для простого народа. Правда, Путин лично себе демонстративно не брал. Костюмчик на нем скромно синий, галстука два и смешная «аляска». Но это для публики. Деньги являются его главным рычагом. Он понял их силу, общаясь с Семьей. Олигархи на десятилетия стали верной ее опорой.
Можно сказать, что коллектив Путина в отличие от сталинского скреплен не кровью, а деньгами. Но Сталин пользовался этим для всемерного усиления государства. Он использовал любую отдушину для лихорадочного строительства и ремонта. Путин, унаследовав от коммунистов безупречную оборону в виде угрозы всеобщего уничтожения, использовал громадные углеводородные и прочие деньги исключительно в рекламных личных целях.
Последний его поступок с назначением наследника иной национальности раскрывает его личную, но не государственную заинтересованность уже без дымовых завес алогичных решений. Это решение предельно логичное, поскольку выстраивает прежнюю алогичность в ряд безупречной антирусской логики поступков. И Фрадков, опустившийся как на парашюте в святую святых русской политики внешнюю разведку, и непотопляемый убийца российской армии и экономики Чубайс, и душитель престарелых носителей мысли Зурабов, и уничтожитель всех видов государственных денег Кудрин и многие, многие другие выстроились в колонну.
Эта колонна в очередной раз направлена рылом свиньи на Восток. Но даже всунутая в самое нутро России, она не сумела ее вспороть. Случайный символ вместе со свиньей лишь ускорил создание ядра. Он сыграл роль песчинки, куска грязи, ориентируясь на который Россия в очередной раз возродилась юной и готовой к вечной жизни ЖЕМЧУЖНОЙ по сути сущностью.
Мелочи жизни
В «Защите Лужина» у Набокова чудесные подробности, когда он осматривает предмет как бы боковым зрением, бегло: это рыжеволосая тетя и ее роман с отцом и сыном, партнеры по шахматам.
Но как только Набоков поворачивается на стуле и в упор пристально смотрит на персонаж или предмет, случается всегда почти ужасное. Видимо, сам Набоков так и не понял до конца, как он мертвящ и злобен. В нем нет даже сожаления о неразвившемся насекомом. Даже счастья от умения. Только слепой азарт натуралиста, знающего наперед, что в природе нет достойных экземпляров.
Его удивление перед книгой Саши Соколова было удивлением рыбака, закинувшего удочку в заплеванный прудик и подцепившего вдруг золотистого карася.
Набоков считает важными подробности, на которые никто внимания бы не обратил: маленький Лужин шагает по плитам разного размера, стараясь попадать на стыки и, не вытерпев, сходит в грязь. И это становится крайне интересно для читателя, помнящего свои такие же мелочи. Набоков бог мелочей. Но почему он решил, что мелочи боги жизни?
Конан-Дойл упорно писал психологические романы, не желая писать детективы и приключения, которые слишком легко ему удавались. Достоевский мечтал написать что-то смешное, умея из любого зевка извлекать страдание. Гоголь мечтал быть революционным демократом, умея выдувать перед собой живых человеков в любых количествах и в самых сказочных обстоятельствах. Чехов мечтал написать для солидности роман, умея писать суперроманы в 15 страниц.
И только Набоков с Бродским нагло сидели на жиле своего таланта и вычерпывали ее методично, как два насоса. Здесь есть какое-то бесстыдство.
Сдержанная горечь
Сдержанная горечь вот что ценится во всех правильных литературных проявлениях.
Кажется, это начинается с Шекспира, с его «жизнь это записки идиота, в ней много страсти, но нет смысла».
Кажется также, что первые богоборческие опыты создали столь упоительную форму для Чайльд-Гарольдов, что эта форма в дальнейшем даже не модифицировалась. В эту традицию полностью помещаются все новые литературы.
Сдержанная горечь
Сдержанная горечь вот что ценится во всех правильных литературных проявлениях.
Кажется, это начинается с Шекспира, с его «жизнь это записки идиота, в ней много страсти, но нет смысла».
Кажется также, что первые богоборческие опыты создали столь упоительную форму для Чайльд-Гарольдов, что эта форма в дальнейшем даже не модифицировалась. В эту традицию полностью помещаются все новые литературы.
Немногие ре шились выломиться из правильного ряда. Мелвилл, Платонов, Фолкнер, Мандельштам, рискнувшие вдохнуть вольный воздух океана, получили свои шпицрутены.
Чехов был столь тонок и изящен, что умудрился проскочить мимо критиков, как гладиатор мимо качающихся чугунных шаров с шипами, но они опомнились после его смерти и приписали ему безверие и тоску, то есть измену благородной сдержанной горечи.
Создается впечатление, что здесь не просто литературный вкус здесь нечто большее. Здесь укладка человеков во гробы, здесь обрекают на неподвижность, здесь отнимают надежду и страсть к жизни.
Это выгодно только Тому, кому это выгодно.
Сестра сдержанной горечи ирония. Она породирует гнев и хохот.
Недостающее звено
Состояние анархии и вседозволенности в современном мире возникло, конечно, не случайно.
Может быть, одной из основных причин сегодняшнего кризиса было выпадение целого поколения из непрерывного бега цивилизации. На месте людей, родившихся в 40-е годы 20 века образовался разрыв цепи.
Это требует отдельных исследований, но даже здесь мы можем привести некоторые параметры аварии, связанной со второй мировой войной.
Поколение 40-х практически не участвовало ни в политических, ни в иных общественных процессах. Вслед за Горбачевым и Ельциным пришел Путин. На Западе не было достойных фигур вслед за де Голлем, Кеннеди и Кастро.
Нарушенная преемственность отзывается сегодня вынужденным самозванством следующих поколений. И в политике, и в искусстве, и в экономике происходит захват вместо наследования.
Всё это следствия того, что родившиеся в 40-е годы дети были неагрессивны, внутренне замкнуты. Они совершенно интуитивно составили поколение пацифистов. Не пофигистов, пришедших следом, а именно непротивленцев. Книги, написанные ими, остались в столах. Их идеи, может быть, будут актуальны через двести лет, когда с человечества сойдет короста злобы.
Мы создаем театр Драматурга как недостающее звено.
Может быть, это самонадеянность, но разве может она быть поставлена в один ряд с предыдущими и современными воплями?
Мы всего лишь возводим некий барьер вкуса, где можно отдышаться и продолжить капитальные вековые человеческие труды.
Бросок на Запад в 1945 году. Сослагательное наклонение
После войны в народе долго и упорно ходил слух о том, что Жуков вместо встречи с американцами на Эльбе хотел устроить блицкриг до Бискайского залива, но Сталин не разрешил. Собственно, речи не шло о том, прилично ли, имея союзнические отношения, так вот рвать и кромсать. Вряд ли и другая сторона, если бы была такая возможность, задумалась на эту тему. Другое дело, что другой стороне надо было бы отчитаться перед собственным избирателем, а Жукову со Сталиным не надо было. Но Сталин все же не разрешил. Похоже, испугался затяжного противостояния, решил, что не потянет. А если бы решил, что потянет?