История в лицах: портреты в стихах - Вадим Пряхин 6 стр.

Посвящается Николаю Степановичу Гумилеву

На фронте храбростью и доблестью блистал
(Ушёл он добровольцем на войну).
Георгиевским кавалером дважды стал
И даже чуть не побывал в плену.
Он акмеистов клуб возглавил 
Стиха он стиль и форму защищал.
И «Цех поэтов» к ясности направил 
Реальность жизни он в стихах вещал.
Он монархистом не был никогда
Пел тихо всё же «Боже, царя храни».
Перед расстрелом весел, как всегда 
Он не дожил до утренней зари
Пересмотрели дело через семь десятков лет,
Но он давно ушел в небесный лазарет!

 Видать, ты с дамочками не был смел 
Лишь с курицею только грех имел, 
Сказала юная мадам,
Пухла которая не по годам.
 Ложись-ка поперёк на ляжку.
Тебя отшлёпаю с оттяжкой,
Слегка грудями придушу,
Сломаю нос, в утиль спишу
Мораль сей басенки проста 
Коль дамочка весьма толста,
И ты не хочешь быть побитым,
Не льстись на дамы габариты 
Старайся сердца жар отдать
Лишь той, с которой сможешь совладать!

 Видать, ты с дамочками не был смел 
Лишь с курицею только грех имел, 
Сказала юная мадам,
Пухла которая не по годам.
 Ложись-ка поперёк на ляжку.
Тебя отшлёпаю с оттяжкой,
Слегка грудями придушу,
Сломаю нос, в утиль спишу
Мораль сей басенки проста 
Коль дамочка весьма толста,
И ты не хочешь быть побитым,
Не льстись на дамы габариты 
Старайся сердца жар отдать
Лишь той, с которой сможешь совладать!

Тучные бёдра в тонком капроне.
Они устрашают иль радуют взор.
Кто к ним летит во весь опор,
А кто, томясь, печально стонет
Как стан извивается в сладкой истоме!
Но до каких же можно пор
Лелеять брачный договор
И мужичков гонять, супруга кроме?
А партнёр уж еле дышит 
Парализован грудью полной.
Но она и он довольны:
Она легко колышет плоти волны,
А он сопит и, счастьем переполнен,
Уж не боится, что его услышат!

Посвящается Марине Ивановне Цветаевой

Вдохновенье приходит нечасто.
Так, если по Райкину, лови момент!
Дабы удачно провести эксперимент,
Усилия должны быть не напрасны.
Однако в наши чудо-времена
Чтоб писаниной народ удивить,
За публикацию надо платить,
И чашу творчества тогда вкусишь до дна
Вот так и получается всегда 
Создал шедевр, но кушать тоже надо.
Когда придёт теперь печатная награда?
Скорей всего, на склоне лет!
Иль с голоду когда уйдёшь в небесный лазарет.
Но виршам после смерти жить да жить года!

Посвящается Александру Ивановичу Герцену

Однажды скромненький и хиленький пацан
Увидел зрелую и пышную матрону
Не стал бы он, конечно, отрицать,
Что кванты чувств летели, как патроны
Кому-то должен был доверить он
Секреты сердца своего, конечно.
Решать обязан был вопрос извечный 
В кого же будет (хоть и временно) влюблён:
«Вот эта тётенька меня согреет
И успокоит лаской и заботой,
О сокровенном, знать, она трепаться не умеет,
В объятья может заключить не без охоты?»
Коль девственность решил утратить,
Точнее выбирай, пацан, кого потрафить

Посвящается Ги де Мопассану

О, Франции великой славный сын!
Как много воспевал ты женских тел
И лишь свободы драгоценный апельсин
Ты, вечный холостяк, отдать не захотел.
Твои произведенья потрясают
Умы пытливые, и души, и сердца!
Ребёнком ты переживал уход отца.
Однако матери любовь тебя спасает
В наследство получил ты страшную болезнь,
Которая свела-таки в могилу!
Как многим были твои строки милы,
Слились которые в божественную песнь
Но помнят дамы, как ты мог в любой момент
Наполнить силой свой любовный инструмент!

Посвящается Джону Фицджеральду Кеннеди

Привык быть первым с детских лет.
Недуги этому мешали сильно.
Природы строго выполнял завет 
Он был всю жизнь любвеобильным.
Опасно было с Джоном оставлять
Любую девушку иль даму тет-а-тет.
Будь то жена, сестра иль даже чья-то мать 
Любой из них он мог послать «интим-привет»
При жизни Джона его страсти
Сокрыты прочно были для людей.
Однако после  те, кто был у власти,
Откинули покров с его «интим-идей»
Но самой пламенной из них
Была с Монро  великой страсти стих!

Посвящается Энрико Карузо

В трущобах Неаполя вырос Энрико.
Он начал петь в церковном хоре
И стал певцом воистину великим,
Имея голос золотой и обаянья море
Невысок, довольно даже коренаст;
Усы всегда носил и был подвижен.
На удивленье гибок, как гимнаст;
Куреньем зверским зубы словно выжег
Поклонницы его сопровождали
На всех концертах по Америке, Европе
Их заводил Энрико голос в сладостные дали.
Однако сколько денежек Карузо в них ухлопал!
На склоне лет с трудом превозмогал недуги 
Под пятьдесят навечно снизились надбровий дуги

Посвящается Джеймсу Дину

Он танцы страстно изучал, скульптуру;
Поэзию любил, а также автогонки
Он совершенствовал, как мог, свою натуру:
Характер сложный был его и ломкий
На съёмках был неистовым и страстным.
Противоречий ком раскручивал умело.
Для женщин был всегда опасным 
Он делал мастерски своё мужское дело!
Ходили слухи, Дин, мол, мазохист 
Об его тело тушат сигареты
И даже, будто, любит плётки свист 
Он часто отдаёт досуг привычке этой!
Джеймс Дин погиб в двадцать четыре.
Однако всё ж успел раскрыться в киномире

Посвящается Кларку Гейблу

Был рыцарем без страха и упрёка
И в «Унесённых ветром» был прекрасен!
Секс-магнетизм его киношного урока
Для женщин был волнующе опасен.
Любая дама, коей подавал он знак,
Была, как правило, на всё готова
Для Кларка связь  почти всегда пустяк.
Однако дам к нему всегда тянуло снова
Он был охотником и рыболовом.
Особенно любил стрелять он в уток.
Без напряженья находил он слово,
Чтоб ранить светских львиц иль проституток.
Всех женщин Кларк безумно волновал.
Лишь только труп сразить не смог бы наповал

Посвящается Вирджинии Вулф

Ты сама говорила, и даже не раз:
«Я и не женщина и не мужчина»
Фригидность ты не выставляла напоказ,
Но лишь пред женщинами выгибала спину.
Припадки случались с тобой постоянно.
И редкий год ты обходилась без больницы.
Не все подруги оставались безымянны,
Хоть Вита, Вайолет и Мэдж к тебе тянулись вереницей
Однако страсть твоя к литературе
Легко преодолела все преграды.
И ты внесла в английскую культуру
И страсть, и жизни шарм, и даже муки ада
К шестидесяти годам ты приняла решенье 
Найти конец пути в речном забвенье

Посвящается Джорджу Байрону

Ты в десять лет страдал ужасно 
Нога болит, спасенья вроде нет.
Однако спортом начал заниматься страстно,
Чтобы на все вопросы получить ответ:
Как быстро сбросить лишние кило,
Что делать, чтобы ногу не свело
Ты много плавал, боксом увлекался.
И, наконец, поэзии всерьёз отдался
На путешествия и дам часов не было жалко!
И всё-таки права была гадалка 
Ты умер в тридцать шесть от малярии
Оплакивала тебя точно вся Европа!
И яства на столе твоём остыли 
Картошечка с грудинкой и укропом

Посвящается Дженис Джоплин

Ты стоишь спокойно (в силе!),
Мощная и славная Рябина
Голову чуть-чуть склонила
(Больше шея не пустила)
Трудно мне, поверь, Рябине
Дуб найти себе по нраву 
Чтоб опорой всегда был мне,
Не сломавшись (жалко будет, право!).
Я к тебе, родной, стремлюся
Всеми фибрами моей души.
Больше смерти я боюся,
Ласки будут слишком хороши.
Рассчитать смогу ли свою силу я?
Чтоб не смять тебя, усиленно любя!

Посвящается Бенджамину Франклину

Ты был десятым из семнадцати детей
Бостонского простого мыловара.
Печатник, клерк, почтарь округи всей,
Ты стал Америки послом  носитель славы.
И женщины не раз тебя спасли,
Любимца философии Платона
А репутация и состояние росли
В стенах Филадельфии и Бостона.
Ты солнечные ванны на балконе принимал.
И обнажён был, как Адам пред Евой.
Когда же секс-советы раздавал,
То воспевал отнюдь не молодую королеву.
Людское море провожало тебя в последний земной путь.
И слёзы очи застилали, мешая на тебя взглянуть

Посвящается Карлу Марксу

Потомок поколения раввинов, он крещён
Шести лет от роду в евангелической церквушке.
Однако позже был раскрепощён,
Освободившись от религии  людской ловушки
Был изгнан после ряда публикаций
Он из Парижа, Кёльна и Брюсселя,
Не ожидая похвалы, оваций
И в Лондоне, где справил новоселье.
За смуглость Мавром прозван был,
А бородой он походил на Зевса.
И мифом этим путь свой освятил,
Но лишь в мученьях жизнь проходит вся
Больным и желчным в конце жизни стал.
Однако всё же завершил свой «Капитал»!

Посвящается Екатерине Великой

Смешалось всё в персоне страстной этой:
Пытливый ум и сластолюбия порок,
Великие дела, любовников приветы 
За длительный правления Россией срок
Политик тонкий и она же литератор
Меняла фаворитов аж тринадцать раз!
Прославившись как неплохой оратор,
В свет выносила море кружев напоказ
А в шестьдесят любовью воспылала
К совсем младому Зубову Платону.
И поцелуями гвардейца осыпала,
И до конца верна была любви закону
Непросто было этакой лихой натуре
Порядок наводить в стране и развивать культуру!

Посвящается Эдварду Кеннеди (Дюку) Эллингтону

Дюк  герцог (перевод с английского),
Такую кличку заработал как-то он,
Когда, как денди, в окруженье близких
В одежды щёголя был вечно наряжён.
Сначала увлечён был рисованьем.
Затем рэг-тайма признан виртуозом 
Ночные клубы одарил вниманьем,
А публика ему в ответ бросала розы
Мерсер, сын Дюка, скажет об отце,
Узнав об его раком вызванном конце:
«Пошёл отец и в шоу, видно, потому,
Что стоит сесть ему за пианино,
Десятки, сотни глаз уж улыбаются ему,
Казалось бы, без видимой причины»

Посвящается Этель Лилиан Войнич

Дочь Джона Буля, математика английского,
Революционера польского жена.
Плеханова и Энгельса знавала близко 
Знакомствами вся жизнь напряжена
Ах, кто ж не знает книгу «Овод»?
В особенном восторге молодёжь!
Она всегда давала и даёт нам повод
Порассуждать, где правда, а где ложь
Какие взять в резерв нам идеалы?
К чему стремиться в жизни нашей?
Какие разобрать нам ханжества завалы?
Чтоб стала жизнь привольнее и краше!
Все фильмы, оперы, спектакли
Не зря по «Оводу» поставлены, не так ли?

Посвящается Клименту Аркадьевичу Тимирязеву

Характером колючий, даже желчный,
К тому же угловат, нетерпелив
Он в то же время был сердечен,
Да и отходчив, как морской прилив
Науку излагал спокойно, объективно.
Однако популярную литературу
Писал живей и более активно,
Чтобы привить читателю культуру,
Богатства языка достичь и стиля,
К тому ж характера и полноты задачи,
И чтобы эти книги несомненно были
Лишь с полной авторской отдачей.
Паразитическую жизнь он презирал
И потому он часто создавал искусственный аврал!