Да что с тобой? у тебя такое праздничное лицо! Асессора, что ли, тебе дали или крест?
Александр мотал головой.
Ну, деньги?
Нет.
Так что ж ты таким полководцем смотришь? Если нет, так не мешай мне, а вот лучше сядь да напиши в Москву, к купцу Дубасову, о скорейшей высылке остальных денег. Прочти его письмо: где оно? вот.
Оба замолчали и начали писать.
Кончил! сказал Александр через несколько минут.
Проворно: молодец! Покажи-ка. Что это? Ты ко мне пишешь. «Милостивый государь Пётр Иваныч!» Его зовут Тимофей Никоныч. Как пятьсот двадцать рублей! пять тысяч двести! Что с тобой, Александр?
Пётр Иваныч положил перо и поглядел на племянника. Тот покраснел.
Вы ничего не замечаете в моём лице? спросил он.
Что-то глуповато Постой-ка Ты влюблён? сказал Пётр Иваныч. Александр молчал.
Так, что ли? угадал?
Александр, с торжественной улыбкой, с сияющим взором, кивнул утвердительно головой.
Так и есть! Как это я сразу не догадался? Так вот отчего ты стал лениться, от этого и не видать тебя нигде. А Зарайские и Скачины пристают ко мне: где да где Александр Федорыч? он вон где на седьмом небе!
Пётр Иваныч стал опять писать.
В Наденьку Любецкую! сказал Александр.
Я не спрашивал, отвечал дядя, в кого бы ни было всё одна дурь. В какую Любецкую? это что с бородавкой?
Э! дядюшка! с досадой перебил Александр, какая бородавка?
У самого носа. Ты всё ещё не разглядел?
Вы всё смешиваете. Это, кажется, у матери есть бородавка около носа.
Ну, всё равно.
Всё равно! Наденька! этот ангел! неужели вы не заметили её? Видеть однажды и не заметить!
Да что ж в ней особенного? Чего ж тут замечать? ведь бородавки, ты говоришь, у ней нет?..
Далась вам эта бородавка! Не грешите, дядюшка: можно ли сказать, что она похожа на этих светских чопорных марионеток? Вы рассмотрите её лицо: какая тихая, глубокая дума покоится на нём! Это не только чувствующая, это мыслящая девушка глубокая натура
Дядя принялся скрипеть пером по бумаге, а Александр продолжал:
В разговоре у ней вы не услышите пошлых общих мест. Каким светлым умом блестят её суждения! что за огонь в чувствах! как глубоко понимает она жизнь! Вы своим взглядом отравляете её, а Наденька мирит меня с нею.
Александр замолчал на минуту и погрузился совсем в мечту о Наденьке. Потом начал опять:
А когда она поднимет глаза, вы сейчас увидите, какому пылкому и нежному сердцу служат они проводником! а голос, голос! что за мелодия, что за нега в нём! Но когда этот голос прозвучит признанием нет выше блаженства на земле! Дядюшка! как прекрасна жизнь! как я счастлив!
У него выступили слёзы; он бросился и с размаху обнял дядю.
Александр! вскричал, вскочив с места, Пётр Иваныч, закрой скорей свой клапан весь пар выпустил! Ты сумасшедший! смотри, что ты наделал! в одну секунду ровно две глупости: перемял причёску и закапал письмо. Я думал, ты совсем отстал от своих привычек. Давно ты не был таким. Посмотри, посмотри, ради бога, на себя в зеркало: ну, может ли быть глупее физиономия? а неглуп!
Ха, ха, ха! я счастлив, дядюшка!
Это заметно!
Не правда ли? в моём взоре, я знаю, блещет гордость. Я гляжу на толпу, как могут глядеть только герой, поэт и влюблённый, счастливый взаимною любовью
И как сумасшедшие смотрят или ещё хуже Ну, что я теперь стану делать с письмом?
Позвольте, я соскоблю и незаметно будет, сказал Александр. Он бросился к столу с тем же судорожным трепетом, начал скоблить, чистить, тереть и протёр на письме скважину. Стол от трения зашатался и толкнул этажерку. На этажерке стоял бюстик, из итальянского алебастра, Софокла или Эсхила. Почтенный трагик от сотрясения сначала раза три качнулся на зыбком пьедестале взад и вперёд, потом свергнулся с этажерки и разбился вдребезги.
У него выступили слёзы; он бросился и с размаху обнял дядю.
Александр! вскричал, вскочив с места, Пётр Иваныч, закрой скорей свой клапан весь пар выпустил! Ты сумасшедший! смотри, что ты наделал! в одну секунду ровно две глупости: перемял причёску и закапал письмо. Я думал, ты совсем отстал от своих привычек. Давно ты не был таким. Посмотри, посмотри, ради бога, на себя в зеркало: ну, может ли быть глупее физиономия? а неглуп!
Ха, ха, ха! я счастлив, дядюшка!
Это заметно!
Не правда ли? в моём взоре, я знаю, блещет гордость. Я гляжу на толпу, как могут глядеть только герой, поэт и влюблённый, счастливый взаимною любовью
И как сумасшедшие смотрят или ещё хуже Ну, что я теперь стану делать с письмом?
Позвольте, я соскоблю и незаметно будет, сказал Александр. Он бросился к столу с тем же судорожным трепетом, начал скоблить, чистить, тереть и протёр на письме скважину. Стол от трения зашатался и толкнул этажерку. На этажерке стоял бюстик, из итальянского алебастра, Софокла или Эсхила. Почтенный трагик от сотрясения сначала раза три качнулся на зыбком пьедестале взад и вперёд, потом свергнулся с этажерки и разбился вдребезги.
Третья глупость, Александр! сказал Пётр Иваныч, поднимая черепки, а это пятьдесят рублей стоит.
Я заплачý, дядюшка, о! я заплачý, но не проклинайте моего порыва: он чист и благороден: я счастлив, счастлив! Боже! как хороша жизнь!
Дядя сморщился и покачал головой.
Когда ты умнее будешь, Александр? Бог знает что говорит!
Он между тем с сокрушением смотрел на разбитый бюст.
«Заплачу! сказал он, заплачу». Это будет четвёртая глупость. Тебе, я вижу, хочется рассказать о своём счастии. Ну, нечего делать. Если уж дяди обречены принимать участие во всяком вздоре своих племянников, так и быть, я даю тебе четверть часа: сиди смирно, не сделай какой-нибудь пятой глупости и рассказывай, а потом, после этой новой глупости, уходи: мне некогда. Ну ты счастлив так что же? рассказывай же поскорее.
Если и так, дядюшка, то эти вещи не рассказываются, с скромной улыбкой заметил Александр.
Я было приготовил тебя, а ты, я вижу, всё-таки хочешь начать с обыкновенных прелюдий. Это значит, что рассказ продолжится целый час; мне некогда: почта не будет ждать. Постой, уж я лучше сам расскажу.
Вы? вот забавно!
Ну, слушай же, очень забавно! Ты вчера виделся с своей красавицей наедине
А вы почему знаете? с жаром начал Александр, вы подсылаете смотреть за мной?
Как же, я содержу для тебя шпионов на жалованье. С чего ты взял, что я так забочусь о тебе? мне что за дело?
Эти слова сопровождались ледяным взглядом.
Так почему же вы знаете? спросил Александр, подходя к дяде.
Сиди, сиди, ради бога, и не подходи к столу: что-нибудь разобьёшь. У тебя на лице всё написано, я отсюда буду читать. Ну, у вас было объяснение, сказал он.
Александр покраснел и молчал. Видно, что дядя опять попал.
Вы оба, как водится, были очень глупы, говорил Пётр Иваныч.
Племянник сделал нетерпеливое движение.
Дело началось с пустяков, когда вы остались одни, с какого-нибудь узора, продолжал дядя, ты спросил, кому она вышивает? она отвечала «маменьке или тётеньке» или что-нибудь подобное, а сами вы дрожали как в лихорадке
А вот нет, дядюшка, не угадали: не с узора; мы были в саду проговорился Александр и замолчал.
Ну, с цветка, что ли, сказал Пётр Иваныч, может быть, ещё с жёлтого, всё равно; тут что попадётся в глаза, лишь бы начать разговор; так-то слова с языка нейдут. Ты спросил, нравится ли ей цветок; она отвечала да; почему, дескать? «Так», сказала она, и замолчали оба, потому что хотели сказать совсем другое, и разговор не вязался. Потом взглянули друг на друга, улыбнулись и покраснели.
Ах, дядюшка, дядюшка, что вы!.. говорил Александр в сильном смущении.
Потом, продолжал неумолимый дядя, ты начал стороной говорить о том, что вот-де перед тобой открылся новый мир. Она вдруг взглянула на тебя, как будто слушает неожиданную новость; ты, я думаю, стал в тупик, растерялся, потом опять чуть внятно сказал, что только теперь ты узнал цену жизни, что и прежде ты видал её как её? Марья, что ли?
Наденька.
Но видал как будто во сне, предчувствовал встречу с ней, что вас свела симпатия и что, дескать, теперь ты посвятишь ей одной всё стихи и прозу А руками-то, я думаю, как работал! верно, опрокинул или разбил что-нибудь.
Дядюшка! вы подслушали нас! вскричал вне себя Александр.
Да, я там за кустом сидел. Мне ведь только и дела, что бегать за тобой да подслушивать всякий вздор.
Почему же вы всё это знаете? спросил с недоумением Александр.
Мудрёно! с Адама и Евы одна и та же история у всех, с маленькими вариантами. Узнай характер действующих лиц, узнаешь и варианты. Это удивляет тебя, а ещё писатель! Вот теперь и будешь прыгать и скакать дня три, как помешанный, вешаться всем на шею только, ради бога, не мне. Я тебе советовал бы запереться на это время в своей комнате, выпустить там весь этот пар и проделать все проделки с Евсеем, чтобы никто не видал. Потом немного одумаешься, будешь добиваться уж другого, поцелуя например
Поцелуй Наденьки! о, какая высокая, небесная награда! почти заревел Александр.
Небесная!
Что же материальная, земная, по-вашему?
Без сомнения, действие электричества; влюблённые всё равно что две лейденские банки: оба сильно заряжены; поцелуями электричество разрешается, и когда разрешится совсем прости, любовь, следует охлаждение
Дядюшка
Да! а ты думал как?
Какой взгляд! какие понятия!
Да, я забыл: у тебя ещё будут фигурировать «вещественные знаки». Опять нанесёшь всякой дряни и будешь задумываться да разглядывать, а дело в сторону.
Александр вдруг схватился за карман.
Что, уж есть? будешь делать всё то же, что люди делают с сотворения мира.
Стало быть, то же, что и вы делали, дядюшка?
Да, только поглупее.
Поглупее! Не называете ли вы глупостью то, что я буду любить глубже, сильнее вас, не издеваться над чувством, не шутить и не играть им холодно, как вы и не сдёргивать покрывала с священных тайн
Ты будешь любить, как и другие, ни глубже, ни сильнее; будешь также сдёргивать и покрывало с тайн но только ты будешь верить в вечность и неизменность любви, да об одном этом и думать, а вот это-то и глупо: сам себе готовишь горя более, нежели сколько бы его должно быть.
О, это ужасно, ужасно, что вы говорите, дядюшка! Сколько раз я давал себе слово таить перед вами то, что происходит в сердце.
Зачем же не сдержал? Вот пришёл помешал мне
Но ведь вы одни у меня, дядюшка, близкие: с кем же мне разделить этот избыток чувств? а вы без милосердия вонзаете свой анатомический нож в самые тайные изгибы моего сердца.