О стихах Александра он сказал, что не знает их и не слыхал
Наденька как-то странно посмотрела на Адуева, как будто спрашивая: «Что ж, брат, ты? недалёко уехал»
Александр оробел. Дерзкая и грубая мина уступила место унынию. Он походил на петуха с мокрым хвостом, прячущегося от непогоды под навес.
Вот в буфете зазвенели стаканами, ложками, накрывают стол, а граф не уходит. Исчезла всякая надежда. Он даже согласился на приглашение Любецкой остаться и поужинать простокваши.
«Граф, а ест простоквашу!» шептал Адуев, с ненавистью глядя на графа.
Граф ужинал с аппетитом, продолжая шутить, как будто он был у себя.
«Граф, а ест простоквашу!» шептал Адуев, с ненавистью глядя на графа.
Граф ужинал с аппетитом, продолжая шутить, как будто он был у себя.
В первый раз в доме, бессовестный, а ест за троих! шепнул Александр Наденьке.
Что ж! он кушать хочет! отвечала она простодушно.
Граф наконец ушёл, но говорить о деле было поздно. Адуев взял шляпу и побежал вон. Наденька нагнала его и успела успокоить.
Так завтра? спросил Александр.
Завтра нас дома не будет.
Ну, послезавтра.
Они расстались.
Послезавтра Александр приехал пораньше. Ещё в саду до него из комнаты доносились незнакомые звуки виолончель не виолончель Он ближе поёт мужской голос, и какой голос! звучный, свежий, который так, кажется, и просится в сердце женщины. Он дошёл до сердца и Адуева, но иначе: оно замерло, заныло от тоски, зависти, ненависти, от неясного и тяжёлого предчувствия. Александр вошёл в переднюю со двора.
Кто у вас? спросил он у человека.
Граф Новинский.
Давно?
С шести часов.
Скажи тихонько барышне, что я был и зайду опять.
Слушаю-с.
Александр вышел вон и пошёл бродить по дачам, едва замечая, куда идёт. Часа через два он воротился.
Что, всё ещё у вас? спросил он.
У нас; да, кажется, кушать останутся. Барыня приказала жарить рябчиков к ужину.
А ты говорил барышне обо мне?
Говорил-с.
Ну, что ж она?
Ничего не изволила приказывать.
Александр уехал домой и не являлся два дня. Бог знает, что он передумал и перечувствовал; наконец поехал.
Вот он завидел дачу, встал в лодке и, прикрыв глаза рукой от солнца, смотрел вперёд. Вон между деревьями мелькает синее платье, которое так ловко сидит на Наденьке; синий цвет так к лицу ей. Она всегда надевала это платье, когда хотела особенно нравиться Александру. У него отлегло от сердца.
«А! она хочет вознаградить меня за временную, невольную небрежность, думал он, не она, а я виноват: как можно было так непростительно вести себя? этим только вооружишь против себя; чужой человек, новое знакомство очень натурально, что она, как хозяйка А! вон выходит из-за куста с узенькой тропинки, идёт к решётке, тут остановится и будет ждать»
Она точно вышла на большую аллею но кто ж ещё с ней поворачивает с дорожки?..
Граф! горестно, вслух воскликнул Александр и не верил своим глазам.
Ась? откликнулся один гребец.
Одна с ним в саду шепнул Александр, как со мной
Граф с Наденькой подошли к решётке и, не взглянув на реку, повернулись и медленно пошли по аллее назад. Он наклонился к ней и говорил что-то тихо. Она шла потупя голову.
Адуев всё стоял в лодке, с раскрытым ртом, не шевелясь, протянув руки к берегу, потом опустил их и сел. Гребцы продолжали грести.
Куда вы? бешено закричал на них Александр, опомнившись. Назад!
Назад ехать? повторил один, глядя на него разинув рот.
Назад! глух, что ли, ты?
А туда не понадобится?
Другой гребец молча, проворно стал забирать веслом слева, потом ударили в два весла, и лодка быстро помчалась обратно. Александр нахлобучил шляпу чуть не до плеч и погрузился в мучительную думу.
После того он не ездил к Любецким две недели.
Две недели: какой срок для влюблённого! Но он всё ждал: вот пришлют человека узнать, что с ним? не болен ли? как это всегда делалось, когда он захворает или так, закапризничает. Наденька сначала, бывало, от имени матери сделает вопрос по форме, а потом чего не напишет от себя! Какие милые упрёки, какое нежное беспокойство! что за нетерпение!
«Нет, теперь я не сдамся скоро, думал Александр, я её помучаю. Я научу её, как должно обходиться с посторонним мужчиной; примирение будет не легко!»
И он задумал жестокий план мщения, мечтал о раскаянии, о том, как он великодушно простит и даст наставление. Но к нему не шлют человека и не несут повинной; он как будто не существовал для них.
Он похудел, сделался бледен. Ревность мучительнее всякой болезни, особенно ревность по подозрениям, без доказательств. Когда является доказательство, тогда конец и ревности, большею частию и самой любви, тогда знают по крайней мере, что делать, а до тех пор мука! и Александр испытывал её вполне.
Наконец он решился поехать утром, думая застать Наденьку одну и объясниться с ней.
Приехал. В саду никого не было, в зале и гостиной тоже. Он вышел в переднюю, отворил дверь на двор
Приехал. В саду никого не было, в зале и гостиной тоже. Он вышел в переднюю, отворил дверь на двор
Какая сцена представилась ему! Два жокея, в графской ливрее, держали верховых лошадей. На одну из них граф и человек сажали Наденьку; другая приготовлена была для самого графа. На крыльце стояла Марья Михайловна. Она, наморщившись, с беспокойством смотрела на эту сцену.
Крепче сиди, Наденька, говорила она. Посмотрите, граф, за ней, ради Христа! Ах! я боюсь, ей-богу, боюсь. Придерживайся за ухо лошади, Наденька: видишь, она точно бес так и юлит.
Ничего, maman, весело сказала Наденька, я ведь уж умею ездить: посмотрите.
Она хлестнула лошадь, та бросилась вперёд и начала прыгать и рваться на месте.
Ах, ах! держите! закричала Марья Михайловна, махая рукой, перестань, убьёт!
Но Наденька потянула поводья, и лошадь стала.
Видите, как она меня слушается! сказала Наденька и погладила лошадь по шее.
Адуева никто и не заметил. Он, бледный, молча смотрел на Наденьку, а она, как на смех, никогда не казалась так хороша, как теперь. Как шла к ней амазонка и эта шляпка с зелёной вуалью! как обрисовывалась её талия! Лицо одушевлено было стыдливою гордостью и роскошью нового ощущения. Румянец то пропадал, то выступал от удовольствия на щеках. Лошадь слегка прыгала и заставляла стройную наездницу грациозно наклоняться и откидываться назад. Стан её покачивался на седле, как стебель цветка, колеблемый ветерком. Потом жокей подвёл лошадь графу.
Граф! мы опять через рощу поедем? спросила Наденька.
«Опять!» подумал Адуев.
Очень хорошо, отвечал граф. Лошади тронулись с места.
Надежда Александровна! вдруг закричал Адуев каким-то диким голосом.
Все остановились как вкопанные, как будто окаменели, и смотрели в недоумении на Александра. Это продолжалось с минуту.
Ах, это Александр Федорыч! первая сказала мать, опомнившись. Граф приветливо поклонился. Наденька проворно откинула вуаль от лица, обернулась и посмотрела на него с испугом, открыв немного ротик, потом быстро отвернулась, стегнула лошадь, та рванулась по вперёд и в два прыжка исчезла за воротами; за нею пустился граф.
Тише, тише, ради бога, тише! кричала мать вслед, за ухо держи. А! господи боже мой, того и гляди упадёт: что это за страсти такие!
И всё пропало; слышен был только лошадиный топот, да пыль облаком поднялась с дороги. Александр остался с Любецкой. Он молча смотрел на неё, как будто спрашивал глазами: «Что это значит?» Та не заставила долго ждать ответа.
Уехали, сказала она, и след простыл! Ну, пусть молодёжь порезвится, а мы с вами побеседуем, Александр Федорыч. Да что это две недели о вас ни слуху ни духу: разлюбили, что ли, нас?
Я был болен, Марья Михайловна, угрюмо отвечал он.
Да, это видно: вы похудели и бледные такие! Сядьте-ка поскорей, отдохните; да не хотите ли, я прикажу сварить яичек всмятку? до обеда ещё долго.
Благодарю вас; я не хочу.
Отчего? ведь сейчас будут готовы; а яйца славные: чухонец только сегодня принёс.
Нет-с, нет.
Что ж это с вами? А я всё жду да жду, думаю: что ж это значит, и сам не едет и книжек французских не везёт? Помните, вы обещали что-то: «Peau de chagrin»[12], что ли? Жду, жду нет! разлюбил, думаю, Александр Федорыч нас, право разлюбил.
Я боюсь, Марья Михайловна, не разлюбили ли вы меня?
Грех вам бояться этого, Александр Федорыч! Я люблю вас как родного; вот не знаю, как Наденька; да она ещё ребёнок: что смыслит? где ей ценить людей! Я каждый день твержу ей: что это, мол, Александра Федорыча не видать, что не едет? и всё поджидаю. Поверите ли, каждый день до пяти часов обедать не садилась, всё думала: вот подъедет. Уж и Наденька говорит иногда: «Что это, maman, кого вы ждёте? мне кушать хочется, и графу, я думаю, тоже»
А граф часто бывает?.. спросил Александр.
Да почти каждый день, а иногда по два раза в один день; такой добрый, так полюбил нас Ну, вот, говорит Наденька: «Есть хочу да и только! пора за стол». «А как Александр Федорыч, говорю я, будет?..» «Не будет, говорит она, хотите пари, что не будет? нечего ждать» Любецкая резала Александра этими словами, как ножом.
Она так и говорила? спросил он, стараясь улыбнуться.
Да, так-таки и говорит и торопит. Я ведь строга, даром что смотрю такой доброй. Я уж бранила её: «То ждёшь, мол, его до пяти часов, не обедаешь, то вовсе не хочешь подождать бестолковая! нехорошо! Александр Федорыч старый наш знакомый, любит нас, и дяденька его Пётр Иваныч много нам расположения своего показал нехорошо так небрежничать! он, пожалуй, рассердится да не станет ходить»
Что ж она? спросил Александр.
А ничего. Ведь вы знаете, она у меня такая живая вскочит, запоёт да побежит или скажет: «Приедет, если захочет!» такая резвушка! я и думаю приедет. Смотришь, ещё день пройдёт нет! Я опять: «Что это, Наденька, здоров ли Александр Федорыч!» «Не знаю, говорит, maman, мне почём знать?» «Пошлём-ка узнать, что с ним?» Пошлём да пошлём, да так вот и послали: я-то забыла, понадеялась на неё, а она у меня ветер. Вот теперь далась ей эта езда! увидала раз графа верхом из окна и пристала ко мне: «хочу ездить» да и только! Я туда, сюда, нет «хочу!» Сумасшедшая! Нет, в моё время какая верховая езда! нас совсем не так воспитывали. А нынче, ужас сказать, дамы стали уж покуривать: вон, напротив нас молодая вдова живёт: сидит на балконе да соломинку целый день и курит; мимо ходят, ездят ей и нужды нет! Бывало, у нас, если и от мужчины в гостиной пахнет табаком