Так ведь страшно им в первые дни, проводить их надобно, плачут они.
Опешили мужики и покинули молча его избушку.
А однажды зимой мальчонка на реке тонул, в полынью провалился, так откуда ни возьмись Прошенька там оказался, прямо вот на глазах бегущих к реке людей появился, как из воздуха, да и вытащил мальчонку.
С той поры оставили люди Прошеньку в покое, поняли окончательно, что непростой он человек, а особенной. Зла нет от него. Многое было за эти годы, и от волков он путников спасал, и грозу заговаривал. Да однажды, это уж лет двадцать назад было, не видно его стало. Пошли люди к нему в лес, проведать, мало ли чего, старый ведь человек. Там и нашли, на лавке лежал под образами, да не в своём рванье обычном, а в белоснежной вышитой рубахе, и откель только она взялась у него?
Не дышит, не слышит, холодный уже стал. Обмыли его, в гроб уложили, да оставили, наутро с молодым попом вернулись. Хоронить пришли всем селом Прошеньку, только тогда уж имя-то его все забыли, все Смотрителем его величали. Проводили. Крест на могилку поставили. А на третий день деда Игната хоронили, и тут тётка Маланья и увидела его.
Кого его, бабушка?
Как кого? Прошеньку! Ходит как давеча бывало меж могил, улыбается, остановился у креста на свежей могиле и погладил крест-то рукой, да кивает кому-то, будто деда Игната встречает. Испужалась тётка Маланья да вон оттуда. Вот так-то, робятки. И после смерти своей Прошенька тут остался, людям помогать, добрые дела творить. Святой был человек
Валюшка, Николаша и Егорка притихли, слушая необыкновенный, удивительный рассказ прабабушки. В конце улицы показалось деревенское стадо, запылило по дороге, замычало, загудело.
Вон и Зорьку нашу ведут, улыбнулась бабушка и поднялась навстречу.
Здорово, Пантелевна! окликнула бабушку соседка Митревна, вышедшая ко двору встречать свою Звёздочку, Слыхала ли новость-то? Бабка Фотинья нынче померла.
Евдокия
В деревне нашей, сказывают, жила семья одна, муж да жена. Мужа Николаем звали, а жену Евдокией. Жили как все, в колхозе работали, дома хозяйство опять же коровка да овцы, три козы да курочки с поросятами. Евдокия всё успевала, хорошая была хозяйка.
Да вот только одна была у них беда детей никак не могли народить. Что тут поделаешь? Ездили они в город к врачам и даже к какому-то именитому профессору попасть сумели, однако же ничем те помочь не могли. А там и война началась
Николая в первых же рядах призвали, как и многих деревенских мужиков, а Евдокия в колхозе работать осталась, для передовой хлеб да молоко поставлять, носки и варежки вязать для мужей на фронт.
Тяжело было, горько, да и хозяйство своё сдала Евдокия в колхоз, на общее дело, себе лишь одну козочку оставила, вовсе стало уныло, одиноко дома. Тишина кругом да стены стылые.
То ли от томительной неизвестности, то ли от усталости вечной понесло Евдокию не в ту степь, неизвестно, а только начала она нехорошими делами заниматься. Ворожить да заговоры читать.
То ли от томительной неизвестности, то ли от усталости вечной понесло Евдокию не в ту степь, неизвестно, а только начала она нехорошими делами заниматься. Ворожить да заговоры читать.
Бабка ейная умела это дело. А от неё осталась после смерти книжка самописная с разными записями. Бабка Евдокии хоть и была из крестьян, да грамоту знала, в церковной школе училась, будучи в малых летах.
А уже под старость, когда пришла пора помирать, позвала она внучку к себе да велела рядом сесть и руку подать. Испугалась тогда крепко Евдокия, баушку она и при жизни побаивалась всегда тёмная, строгая, а тут и вовсе страшно девчонке сделалось, лежит перед ней старуха, что чёрная обгорелая головешка, стонет, руку костлявую к ней тянет.
Помотала Евдокия головой и у двери осталась. Долго бабка её упрашивала и так и эдак, а когда поняла, что не подойдёт та, выплюнула :
Книжка Книжка на подловке спрятана, под тряпьем, в щели, в стене. Возьми На память.
Тут начало старуху крутить, завертелась она на кровати волчком, да всё кричит:
Жарко, жарко, горю я!
Бросилась Евдокия вон из избы. А через день и померла старуха. Про книжку ту маленькая Дуняша и забыла напрочь. А вот сейчас, спустя годы, на тебе вспомнила. Всё до слова вспомнила, что бабка наказывала, и где та книжка лежит тоже вспомнила.
В осенних потёмках, под моросящим пронизывающим дождём, отправилась Евдокия в бабкин дом. Он так и стоял по сей день крайним в улице, нежилой, мёртвый, глядя пустыми глазницами окон на живой мир.
Крыша в одном месте провалилась, а в остальном изба ещё была крепка. Вспомнила Евдокия, как мамка её слёзно умоляла дядьку Мирона да других мужиков разобрать крышу в том месте, а то, дескать, не помрёт мать. Сломали мужики. В тот день бабка дух и испустила.
Евдокия, не зажигая свечи, в полной темноте прошла по холодной сырой избе, жутко тут было, в нежилых домах оно завсегда неприятно, а тут особая тишина стояла, страшная. Словно бы не один ты тут, а есть кто-то кроме тебя в этих провалах глубоких чёрных углов, где царствовала сама тьма. Большая печь белела в темноте горбатой громадиной, затаившимся зверем, зияла разверзнутой пастью-устьем.
Поёжилась Евдокия зябко да вышла в сенцы. Из сенцев лаз на подловку вёл. Поднялась Евдокия по скрипучей лестнице, а наверху ещё темнее, сквозь разлом в крыше дождь моросит. Постояла Евдокия и вдруг уверенно пошла к одному месту, ровно как позвал кто её. Сунула руку да и вытащила из укромного угла книжонку ветхую, пропахшую всю тленом и сыростью.
И лишь только взяла она в руки книгу, зашуршало кругом, поползло, зашептало, словно сотни голосов враз заговорили, была да нет бросилась оттуда Евдокия сломя голову. Не помнит как и до дома своего добежала.
Дверь заперла, отдышалась, скинула телогрейку и села к печи. Трясущимися руками подкинула дровишек в топку, а как разгорелся огонь да запрыгали, заплясали язычки пламени по поленьям, подсела поближе да раскрыла книгу
Потекли дни. Не всё и не сразу понимала Евдокия из написанного. Что-то не разобрать было вовсе, что-то в голове не укладывалось, а что-то временем стёрлось, размылось, затуманилось. Но многое читалось так, словно не новое это, а хорошо забытое старое, словно знала уже это всё Евдокия, видела, слышала, да подзабыла с годами, подрастеряла
Замкнулась Евдокия в себе, с людьми перестала общаться. А в деревне вся жизнь на виду, заподозрили люди неладное. Навещать принялись бабы Евдокию, да та им не рада, молчит как бирюк, на дверь с тоской глядит, будто намекая гостям на уход. Кому такое по душе? Перестали бабы ходить. Нешто своих забот да горестей мало. Авось оклемается соседка. У кого сейчас горя нет? В каждой избе вон кто-то на фронте.
Однажды подруга близкая заглянула проведать Евдокию, та на себя не похожа, отвечает вскользь, мыслями далёко где-то, чаю не предлагает, раньше всё бывало заварят зверобоя да душицу, беседу заведут, а тут нет, бирюком Евдокия глядит.
Смотрит подруга, а в красном углу иконы пропали, одни полки пустые да занавесочка на бок сдвинута висит сиротливо.
Душка, а где ж иконы-то у тебя? спрашивает.
Убрала я их, буркнула Евдокия, Не могу с ними.
Батюшки, дак как это? Чем они тебе помешали?
Тяжело мне от них, глядят они на меня, жгут будто.
Похолодела внутри подруга, замолчала, не по себе ей сделалось от таких слов, да потихоньку и домой ушла. Опосля и заходить перестала, боязно.
А Евдокия ничего не замечает, днём допоздна на работе, а ночью, как вернётся домой, так за книгу сразу. Исхудала вся, высохла, почернела. От прежней пышной да весёлой Дуняши одна лишь тень осталась.
Многому научилась она из той книжки, а после стали к ней уже сами бесы являться да науку свою передавать, подначивать. Всё глубже затягивало то болото Евдокию. Люди опасаться стали по вечерам мимо их избы ходить, тени чёрные вокруг летали, а несколько раз видали как в трубу печную огненный шар залетал. Старые бабки судачили, что к Евдокии летун повадился.
Как-то раз в коровнике поспорили о чём-то Евдокия с Полей, так тем же вечером Полю хворь прихватила, лихорадка такая, что несколько дней не могла она головы поднять. В другой раз соседского ребятенка яблоком угостила Евдокия из своего сада. На другой день дурной мальчишка сделался, кричит, как режут его, и всё пальчиком тычет в угол:
Боюсь, боюсь его, уберите его!
Кого он там видел, Бог весть. Позвали батюшку из соседнего села. Окропил он избу святой водой, молитвы прочитал, отпустило мальчонку, ушёл морок.
После того стали люди на Евдокию косо посматривать, наблюдать. И заметили, что как с кем Евдокия поговорит или подаст чего из рук в руки, так неладное начинается. Побаиваться её стали.
Подошла как-то Евдокия к Надежде, что через два дома от неё жила, да и говорит, готовься, мол, через четыре дня у тебя радость будет, а через десять горе. Испугалась та, глядит молча на Евдокию. А та усмехнулась недобро, да и пошла дальше.
А через четыре дня муж у Надежды приехал домой, после тяжёлой контузии и ранений списали его в запас. Вот и радость. А ещё через десять дней дочка их единственная утонула на речке. Никто не видал, как это случилось. Долго искали её всей деревней, а вскоре тело всплыло, так и нашли.
Ополчился народ на Евдокию, уж не она ли девчонку и сгубила, коли кончину предрекла? Свидетелей-то ведь нет. Собрались толпой да пошли к ней на разговор.
Сама она утонула, оступилась на берегу, а там высоко, возле Матрёниной сосны это было, отвечает им Евдокия.
Откуда ж ты знаешь, коли там тебя не было, а? кричит народ, Отвечай, не то народным судом тебя судить станем!
Достала молча Евдокия книжку чёрную из-за печи, на стол перед всеми бросила.
Да ведь то Маланьи, бабки её книга, ахнула одна из старух.
Попятились люди, жутко им сделалось, вышли из избы. Одна лишь Надежда стоять осталась. Пристальным, немигаюшим взглядом смотрит прямо в глаза Евдокии. Несколько минут так стояла, а после резко вышла.
А ночью полыхнула Дунина изба. Сбежался народ, вроде как тушить надо, а все стоят. Смотрят только на огонь, понимают, чьих рук дело. Никто Надежду не осудил. Как вдруг громыхнуло в небе, зарокотало и хлынул разом такой ливень, что огонь и потух, почти и не затронуло избу, лишь почернела вся, закоптилась, как сама Евдокия ходила чёрная.