Ковшов прервался, бросил взгляд на Шаламова:
Михалыч?
Шаламов был готов и уже выложил на стол, отодвинув блюдце, вместительный короб, из которого извлёк и представил всем, как факир на обозрение, сверкающий длинным тонким лезвием нож, держа его сверху и снизу кончиками пальцев.
Однако оговорюсь. Ковшов подал команду приятелю, чтобы тот очистил стол. Это версия оперативников. Трупа пока нет.
Шаламов сел на место, убрав короб на колени. Ковшов перевёл дух. Кравцов подпёр подбородок кулаком.
Эпизод тот же, продолжал докладчик. Версия? Назовём её
Все молчали. Не подсказывал и архиепископ.
Назовём её?
Монаха! высунулся Шаламов.
Да. Взгляд со стороны отца Ефимия. Или, как я назвал его, священника.
Архиепископ Иларион добро кивнул Ковшову, посветлел глазами.
Несомненно, священник хорошо понимал, что встреча с чёрными кладоискателями ему смертельно опасна. Но он на неё согласился. Следовательно, она ему была нужна не меньше, чем жизнь. Уцелел вот этот клочок. Михалыч?
Шаламов снова подскочил, выложил на стол короб поменьше, раскрыл, сунув Ковшову прозрачную пластинку с упакованным в неё клочком бумаги.
Здесь остатки карты, может быть, схемы? Ковшов протянул пластинку Кравцову. Пока неизвестно. Однозначно это имеет отношение к встрече священника с незнакомцем. На пергаменте кровь, явно он порван, вторая часть отсутствует. Вероятно, осталась в руках убийцы. Однако, со слов оперативника, осуществлявшего наблюдение за священником, борьбы он не заметил.
Пергамент весь залит кровью. Повертев пластинку, Кравцов протянул её Игорушкину. Удалось что-нибудь прочитать?
Предварительно посмотрели, ответил Ковшов, но, как говорится, бегом. Кровь человека это однозначно. Там различим рисунок или план какой-то с текстом в несколько строчек. Необходимы специальные исследования. Напрашивается версия это информация о тайнике. Возможно, это и есть то, ради чего намечалась встреча, из-за чего совершено убийство
И вообще весь сыр-бор! резко и громко завершил за подчинённого Игорушкин.
Воцарилось молчание.
Поиски пропавшего без вести ничего не дали. Но оперативная группа столкнулась с непредвиденными обстоятельствами. Ковшов заинтриговал всех, особенно заволновался архиепископ.
Живой или мёртвый, но отец Ефимий исчез в подземелье. Ковшов замолчал, задумался. С утра техники, привлечённые майором Серковым, работают над секретом тайника в склепе, где ниша оказалась с двойным дном. Далее предстоит задача исследования самих подземелий, о которых нам ничего неизвестно.
Откуда взялись эти подземелья? засокрушался Игорушкин. Нигде о них не писалось? Не заикался никто? Свалились на нашу голову!
У вас всё? спросил Кравцов Ковшова.
Тот кивнул.
Присаживайтесь.
Ну, что скажете? окинул всех сидящих за столом Кравцов. Загадочные, я бы сказал, события у вас разворачиваются! Прямо сказки про Али-Бабу и сорок разбойников!
Проводились раскопки у нас в кремле, помню, продолжал своё Игорушкин. Несколько лет назад. В кремле останки грузинских царей переносили. Я тогда особенно не вникал. Марков, писатель наш, ещё книжку написал. Листал я её. Интересно. Но он не упоминал о подземелье. Тем более о тайниках подземных ходах кладах. А эти? Чёрные кладоискатели? Это ещё, извиняюсь, что за хрен с редькой? Видел я, Борис Васильевич, всякое, но такое!
У нас, в столице, в своё время под Кремлём тоже лазали, успокоил его Кравцов. Тоже искали. Читали, наверное, про клады белых эмигрантов? Библиотеку Ивана Грозного до сих пор ищут. Сумасшедших и фанатиков хватает. У вас, Николай Петрович, чувствую, конкретная криминальная банда. Здесь не обошлось без организованной операции. Люди серьёзные рыскают под землёй старого города. Ищут большие деньги, вероятно, древние драгоценности. Подземелью и его тайникам следует уделить серьёзное внимание.
Игорушкин помрачнел, забарабанил пальцами по столу, задумался.
А не оказать ли мне вам помощь, Николай Петрович? улыбнулся ему Кравцов. Вызову сюда своих орлов. Пока я здесь косточки грею, они в два счёта разберутся.
Это чего же? Игорушкин не знал, радоваться ему или горевать, взглянул растерянно на Колосухина, Ковшова, Шаламова. Не доверяете, Борис Васильевич?
Почему сразу? Доверяю не доверяю. Помочь хочу.
Справимся сами, Виктор Антонович? поднял на ноги Колосухина прокурор области.
Справимся, конечно, но помощь не помешает Колосухину давил шею воротник, опять пришлось гримасничать, опять крутить шеей, беда с этими новыми рубашками!
Вот! не дал заместителю договорить Игорушкин и метнул взор на Ковшова с Шаламовым.
А вы?
Нет сомнений!
Конечно!
Так что спасибо за помощь, Борис Васильевич! приподнялся и поклонился прокурору республики Игорушкин. Аппарат мой не нуждается в опеке.
Ты уже и обиделся, рассмеялся Кравцов.
С экспертизой бы помогли? вырвалось у Ковшова. Спелеологов тоже бы
Но Игорушкин грозно зыркнул на него, и Ковшов вовремя спохватился.
О подземельях кремлёвских немного ведомо и мне, вдруг подал голос архиепископ Иларион, когда тишина воцарилась над столом. Если позволите, поделюсь своим мнением. Чую, сии знания способствовать будут установлению истины.
Будем только благодарны, владыка, кивнул Кравцов старцу. Николай Петрович, а не угостишь-ка ты нас ещё чайком? Прекрасный чай у тебя готовят!
Страх и слёзы
Вторые сутки, не переставая, сильные боли в ногах и пояснице не давали сомкнуть глаз. Мучаясь, Лавр, привыкший за долгую свою жизнь ко всякому, перепробовал все средства: пошли в ход испытанные примочки, припарки, мази и настойки внутрь. Ничего не помогало.
Скрутило так, что старец уже и стонать не мог. Лежал в углу, близ перекосившейся печурки, древней, как он сам, обшарпанной, со следами былой белизны на впавших боках. Бабка Илария пробовала закрыть его от людских глаз шторкой полотняной, уже и верёвочку наладила, натянула на гвоздях и уже намеревалась задёрнуть, но дед смекнул её уловки, в последний момент поднял глаза из-под лохматых бровей, затряс гневно бородой и заорал ещё сохранившимся хриплым, но грозным когда-то басом:
Скрутило так, что старец уже и стонать не мог. Лежал в углу, близ перекосившейся печурки, древней, как он сам, обшарпанной, со следами былой белизны на впавших боках. Бабка Илария пробовала закрыть его от людских глаз шторкой полотняной, уже и верёвочку наладила, натянула на гвоздях и уже намеревалась задёрнуть, но дед смекнул её уловки, в последний момент поднял глаза из-под лохматых бровей, затряс гневно бородой и заорал ещё сохранившимся хриплым, но грозным когда-то басом:
Не замай, старая! На миру хочу быть! Мисюрь должен прийтить!
И добавил, переведя дух:
Подохну, так на глазах!
Сгинул твой Мисюрь, злилась бабка Илария, отбегала от шторки, пугаясь Лавра. Был бы где, давно прибежал. Я всех соседей оповестила. Опять, видать, в подземельях промышлят. Доползается. Доищет. Придавит, как жену его, Марийку!
Уймись, злыдня! Чего несёшь?
Непутёвые вы все! Ты сам руку там оставил! Марию подземелье сколечело до смерти! Мальчишки пропадают там день и ночь. Их сгубите!
Бес попутал старую! крестился Лавр.
Чего ищете-то? Полоумные!
Уймись, говорю, без сил уронил старец голову на лежанку.
Златку Донат таскает туда ж! Не дозволю, чтоб последняя радость моя
Илария залилась слезами, не сдержавшись, убежала в свой угол, махнув на старца рукой и бормоча про себя ругательства. Лавр отворачивается к стенке, стонет. Нет на этих баб никакой управы! Говори им не говори, чтоб язык за зубами держали! А к старости Илария совсем ополоумела.
В доме пусто. На улице жаром убивает. Дверь Илария остерегается лишний раз открывать. Занавеску привесила какую-никакую, а спасает: от мух злющих, воздуха горячего, старику и так дышать нечем от заразы какой. На Златку, дочку ненаглядную, хоть и приёмную (самой-то когда рожать было, да и врачи упреждали помрёшь!), с утра покрикивала, если та зазевается у дверей, но Златке не терпится, не сидится, да и надоело слушать шум и гам стариков, унесли её молодые ножки невесть куда. Давно уж не видят её ни Лавр, ни Илария, скучают, заждавшись, а друг от друга скрывают. Девчушка, что стрекоза порхает, подлетит, помелькает ресничками длинными, как бабочка крылышками, коснётся пальчиками прохладными и враз отлегло от сердца у Иларии и легчает деду, пуще лекаря боль унимают Лавру ладошки Златкины.
Где Златка-то? кряхтя, поворачивается он снова в сторону Иларии, трясёт бородой, забыв уже перебранку. Куда сгинула? Ты куда заслала?
Да здесь вот бегала, растерянно обводит глазами комнатку Илария. Кажись, никуда не собиралась. И мальчишки за ней давно не прибегали, как обычно. Ни Донат, ни Игнашка. Аль ты куда её спровадил?
Что мелешь, старая? Куда мне посылать?
Куда, куда? Известно, к Мисюрю своему ненаглядному! Илария взмахивает худющими руками, возмущается. Сил моих на вас нет!
И не думал, отворачивается старец к стене снова.
Когда особенно тошно, Лавр смотрит слезящимися глазами на почерневшую икону в углу над ним, молится Матери Божьей, заступнице. Да что просить? Уже всё, отпросился. Отвернулся от него и Спаситель. И то! Сколько помогать можно! Сколько себя помнит, столько и болят ноги. С молодости ещё пошло. Последний раз привалило их в подземелье под кремлём с Мунехиным, Мисюрь сам уцелел и его спас, откопал тогда, без врачей даже обошлось. Отлежался. А второй раз не повезло. Один полез, без Мисюря. Нашёл тогда почти совсем заветный тот тайник и к «каменному мешку» подступился, где корону свою Марина схоронила, да угодил в её ловушку. Не видать бы ему белого света больше, но спас его и второй раз Мисюрь, откопал, выволок наружу. Вот с тех пор спину перестал чуять. Постепенно отпускало. Ноги с кровати через полгода спускать начал. Снова заходил помаленьку, за стенки держась. Но под землю как отрезало! И мысли не появлялись. Какое там! Скоро снова слёг. Ещё год лежмя мучился. Снова заходил с трудом месяцев через семь-восемь. В подземелье больше не лазил. Все свои дела недоделанные надо было кому-то передавать. Не в чести у Лавра останавливаться на начатом. Дед ему завещал тайну ту про польскую панночку, царицу Марину. А тому деду его дед. А тому И бумагу оставили заветную И добрался уже сам он до тайны той Да не далась ему жар-птица в руки! Кроме Мисюря, положиться не на кого.