Брежнева, что ли?
Любого.
Не Я человек серый У меня в дипломе одной пятёрки не хватило для красной корочки. Ректор пригласил. Пересдайте, говорит. Разрешаю. Будет диплом с отличием.
Ну и что же?
Я обеими руками замахал. Слава мне чужда.
Зря, Михалыч.
Сам знаю.
А чего ж?
Правду сказать? Или сам догадаешься?
Ну как хочешь.
Мы помолчали. Старлей вышел к «Волге», постоял, но ему не стоялось, он заходил у дверей подъезда туда-сюда.
Нервный какой-то, сказал Шаламов.
Сейчас подъедут. Игорушкина с Кравцовым дожидается. Или своего генерала. Чувствую, начальство у нас собирается. Не иначе совет в Филях.
Действительно, штабист замер: подрулил на чёрной «Волге» Михал Палыч. Выскочил, хотел оббежать машину, открыть дверь Кравцову, но не успел, его опередил штабист. Открыл заднюю и переднюю дверцы автомобиля и вытянулся струной, а рука у козырька.
Во, Михалыч, как успевает!
А ведь среди наших таких не найдёшь?
Думаешь?
Нет. Я не то имел в виду, хмыкнул Шаламов.
Прытких таких сколь хошь, согласился и я.
Игорушкин широким жестом пригласил прокурора республики вперёд. Кравцов любезно кивнул, но дорогу уступил, показывай, мол, ты хозяин. Так они и прошли в подъезд один за другим, Игорушкин то и дело останавливался, что-то рассказывал, но всё-таки уступил дорогу начальству.
Однако нам, наверное, тоже поспешать надо, Данила, забеспокоился Шаламов. Могут поинтересоваться вчерашними событиями.
Я уверен, позовут.
Ты бы мне помог со стендами, попросил Михалыч. Один не управлюсь. Хотел перестановку сделать. Готовлю семинар по баллистическим экспертизам. Застопорился с нарезным оружием.
И мы с ним начали усердно двигать щиты на металлических ножках, где красовались теперь уже рассверленные, а когда-то опасные автоматы бандитов братьев Мамонтовых, укокошивших милиционера, пистолеты маньяка Шишова, уложившего навеки дюжину проституток, и оружие прочей, прочей и прочей нечисти, простое перечисление которых заняло бы больше времени, нежели то, что мы двигали железяки со щитами.
Мы взмокли и изрядно устали, когда Шаламов вдруг остановил меня жестом и поднял руку.
Что это? Слышишь?
В дверь кабинета деликатно постучали.
Ёлы-палы! вырвалось у Шаламова. Кого там принесло?
Ты же Федьку там оставил! вспомнил я с ужасом. А если это!..
Договорить я не успел. В дверь кто-то торкнулся и отворил. Что там происходило, можно было только догадываться. Мы оба, бросив треклятые щиты, рванулись к порогу. Но было поздно. Невообразимый шум, грохот, возгласы встретили нас впереди. Худощавый интеллигент с залысинами на голове и удивлёнными глазами покачивался в дверях. Из-за его спины выглядывало грозное лицо Игорушкина. На полу валялось окровавленное тело коварного манекена Федьки.
Мы застыли.
Догадки и прозрения
Шесть розовых маленьких блюдечек изящного английского фарфора прижались к полированной, без единой царапинки поверхности просторного стола. Замерли в блюдечках того же неземного нежного цвета аккуратные лёгкие чашечки. Стыл в них чай, испуская душистый аромат неведомых пальмовых стран. Лучи света через большие окна падали на паркетный пол, мерцали светлыми бликами на стенах. Шесть человек сидело за столом. Тишина плыла над их головами.
Ёлы-палы! вырвалось у Шаламова. Кого там принесло?
Ты же Федьку там оставил! вспомнил я с ужасом. А если это!..
Договорить я не успел. В дверь кто-то торкнулся и отворил. Что там происходило, можно было только догадываться. Мы оба, бросив треклятые щиты, рванулись к порогу. Но было поздно. Невообразимый шум, грохот, возгласы встретили нас впереди. Худощавый интеллигент с залысинами на голове и удивлёнными глазами покачивался в дверях. Из-за его спины выглядывало грозное лицо Игорушкина. На полу валялось окровавленное тело коварного манекена Федьки.
Мы застыли.
Догадки и прозрения
Шесть розовых маленьких блюдечек изящного английского фарфора прижались к полированной, без единой царапинки поверхности просторного стола. Замерли в блюдечках того же неземного нежного цвета аккуратные лёгкие чашечки. Стыл в них чай, испуская душистый аромат неведомых пальмовых стран. Лучи света через большие окна падали на паркетный пол, мерцали светлыми бликами на стенах. Шесть человек сидело за столом. Тишина плыла над их головами.
Заговорил один.
Я, может быть, удивлю вас несказанно тем, что предстоит сейчас услышать, но повторюсь, в словах никогда не верующего отступника Божьего. Весь седой, в пронзительной белизне и лица, и длинных ниспадающих на плечи волос и благородной бороды архиепископ Иларион обвёл сидящих за столом добрым медленным взором молодо-синих глаз и остановил их на Кравцове, напротив взирающего на него с нескрываемым интересом. Вы, глубокочтимый мной, Борис Васильевич, надеюсь, со мной согласитесь.
Извольте, кивнул, не задумываясь, Кравцов, взял в руки чашку, слегка дунул на неё и прихлебнул звучно, со вкусом.
Это враз оживило присутствие, послужило сигналом, все задвигались облегчённо, потянулись за своими чашками, вдруг проголодавшись, за печеньем и кусочками крошечных пирожных в изящных вазочках.
Часы на стене, тоже словно осмелев, очнулись и благородно пробили десять.
Сколько времени-то! обернулся на них Игорушкин, громогласно удивился: К середине дня уже!
Два года будет как виделись мельком, а пообщаться-то не привелось, напомнил Кравцов и испытующе, серьёзно посмотрел на архиепископа. И здесь нелепость столкнула!
Провидение Божие во всём, Борис Васильевич, поправил старец прокурора ненавязчиво, мягко, едва слышно, не прикасаясь к чаю. Господь один ведает пути наши. Нам только следовать им, не перечить.
Да кабы знать! Игорушкин хохотнул ненароком, на весь кабинет, от души. Я б соломинки вчерась подстелил!..
Все снова задвигались, потянулись за угощением, застучали чашками. Шаламов незаметно под столом толкнул ногой Ковшова, скосив глаза на архиепископа:
А ничего мужик, а?
Солидный, согласился Данила.
Мне хотелось бы обратить ваше внимание на следующее, возвратился к начальным своим словам старец. Мы вот вас дожидаючи, Борис Васильевич, с любезным Виктором Антоновичем
Архиепископ повернулся к сидящему рядом с ним Колосухину, кивнул ему слегка чёрной шапочкой с сияющим крестом, даже прикоснулся пальчиками сухой ладошки к рукаву его строгого кителя с внушительными петлицами в звёздочках:
Он разделил мои воззрения. И мне это радостно. Слуга закона иначе думать не должен. Прав не имеет.
Интересно. Кравцов улыбнулся Колосухину. Любопытно услышать.
Колосухин слегка заёрзал на жёстком высоком стуле, заворочал шеей, высвобождая её из неудобного, стискивающего воротника рубахи, даже короткую гримасу изобразил незаметно.
Свобода состоит в том, чтобы зависеть только от закона[7], друзья мои. Архиепископ Иларион привстал и даже поднял правую руку, согнув ее, будто благословляя всех в кабинете. Зависеть только от закона! Вам ли не понять и не помнить суть сию?
А с происшедшим вчера это как-то связано? тут же оглядел всех Кравцов. Я в курсе событий, владыка.
Надеюсь, напрямую нет, уловил беспокойство прокурора архиепископ. Я не имею пока никаких претензий к присутствующим. Наоборот, визит мой обусловлен собственными тревогами и почти полным неведением.
А как вы смотрите, владыка, если мы вместе послушаем людей, непосредственно побывавших на месте происшествия? вдруг пристально взглянул Кравцов на Ковшова и Шаламова и, пробуравив их взором, обернулся к Игорушкину: Как, Николай Петрович?
Я не против, смутился тот, глянул на Колосухина заместитель слегка кивнул. Единственное, дело ещё не возбудили Мне ещё, признаться, толком-то не докладывали
Вот и услышите доклад. Кравцов был настроен решительно и для себя, видимо, вполне определился.
«Некстати повеселил его Михалыч этим злосчастным манекеном. Ох, некстати!» зашевелилась, забегала назойливая мыслишка у Ковшова, он напрягся, глянул на Шаламова, тот на него кроликом, с острой тревогой в глазах шепнул:
Федьку припомнит сейчас! Если что, начинать тебе, Данила.
Кравцов, однако, уставился на криминалиста:
Готовы?
Тот совсем съёжился.
Можно мне? вскочил Ковшов.
Ну что же Кравцов перевёл жёсткое лицо на него. Послушаем, Николай Петрович, заместителя начальника следственного отдела?
Данила Павлович, подсказал Игорушкин, досадуя неизвестно на кого.
Вот-вот, скомандовал Кравцов. Пожалуйста, Данила Павлович.
Ковшов взглянул на безоблачное небо за окном. До чего благостно день начинался! Отоспаться удалось. Очаровашка с кофе подоспела. И солнышко, и ветерок в спину А сейчас? Несколько часов прошло. Всего ничего. И всё скукожилось. Жарковато даже. Рубашка на спине повлажнела Не любит прокурор области кондиционеры! Новые это игрушки для него. Греметь начинают через месяц-два. Азербайджанские. Баку штампует. Качество не то. Обычно Ирэн, длинноногая секретарша, вентилятор ставит шефу. Он доволен и все довольны, что шеф не мечет гром и молнии на подвернувшихся под руку подчинённых. Но сегодня Ирэн подняли, как по тревоге. Когда она в выходные здесь появлялась! А тут забегала, столы накрывая. Позабыла про вентилятор. Страдай теперь! Но это ещё не всё. Это только начинается
Данила Павлович! Кравцов допил чай, брякнул чашкой по блюдцу.
Данила! толкнул ногой Шаламов, заволновавшись. Ты чего?
Ковшов глубоко вздохнул, как водолаз последний раз перед тем, как ахнуться на дно, и начал:
Если всё, что произошло вчера, обобщить, мне представляется ситуация, подобная той, которую в уголовном праве мы называем эксцессом исполнителя.
Наукой занимается хлопец? склонился Кравцов к Игорушкину, кивнув на докладчика. В аспирантуре?
Не знаю, смутился тот, да нет вроде.
Причём заметим: и с той, и с другой, и с третьей стороны, продолжал Ковшов, пропавший без вести священник, я буду так называть отца Ефимия, должен был встретиться с неизвестным лицом. Обозначим его
Совратитель! подсказал, не сдержавшись, архиепископ Иларион, всем телом развернувшись к Ковшову и даже стул передвинув удобнее. Злодей!
Пусть будет по-вашему злодей, быстро согласился Ковшов со старцем. Итак, Злодей совершает действия, о которых сам не догадывался и уж, конечно, не планировал. Почему я так думаю? Потому что, собирайся убивать, не стал бы он этого делать в таком опасном и многолюдном месте и уж, конечно, не оставил бы отпечатков пальцев на орудии преступления.