Одно дело-то можно
А вы знаете, сколько нераскрытых убийств в области, Валентин Степанович?
Ну, сводки читаем Но такого, чтобы священника убивали, ещё не было, Данила Павлович.
Такого нет. И Ковшов смолк, услышав наконец, что вызываемый им абонент освободился; до этого пипикали короткие гудки в трубке, заместитель прокурора области с кем-то разговаривал, редкое явление.
Когда они спускались вниз, майор, всё время поглядывающий на Ковшова, не выдержал, спросил:
Ну как?
Игорушкина на месте нет. Занят другими вопросами. Поедем на место этим составом. Старших следователей и важняков пока беспокоить не будем, районные тоже.
Уже кое-что, посветлел майор. А вот и Владимир Михайлович нас поджидает.
Шаламов покуривал возле уазика, о чём-то мирно беседуя с шофёром.
Вперёд и с песней? кивнул Ковшов приятелю.
Получил ценные указания? не упустил момента подколоть его тот, занимая прежнее место в машине.
Виктор Антонович распорядился больше никого не брать.
А районников?
Обойдёмся.
Значит, расхлёбывать нам до конца?
Начальство решит потом. Игорушкина на месте нет.
Знамо дело, нам.
А мы на что, Владимир Михайлович? заулыбался Серков, обернувшись, и кивнул шофёру. Гони, Сашок, к храму.
От вас пользы, как от козла молока, нахмурился Шаламов. Неделю побегаете, а там сгинете. Знаю я оперов.
Обижаете, Владимир Михайлович. За милицией, может, и водятся такие грешки, а мои орлы не подведут. Пока все точки не расставим
Ладно. Ловлю на слове. Вашими молитвами
Ковшов не мешал их «объяснениям в любви», размышляя над услышанным от заместителя прокурора области, хотя Колосухин и был, как обычно, лаконичен. Озадачивала неординарность ситуации. Выходило, что они ещё до трупа не добрались, а высшие лица области уже все на уши поставлены. Генерал Комитета Марасёв доложил Боронину в обком партии, Торину в облисполком и в прокуратуру области в первую очередь. Событие действительно чрезвычайное. Даже из того, что поведал майор, видно невооружённым глазом. Но всё ли он поведал? Гэбэшники не могут без секретов. Своих тайн они не открывают никому. Однако самое неудовлетворительное было то, что на месте происшествия, кроме опера Волошина, никто ещё не был. Даже они, которым поручалось это сделать, не знали толком ничего. И только добирались туда, поспешая. Объективности никакой, а наверху уже всё известно
Вот мы и на месте, вернул Ковшова на грешную землю Серков. Приехали, Данила Павлович. Вы что-то задумались?
Тихо однако, подал голос и Шаламов. А вы, товарищ майор, о какой-то суматохе беспокоились?
Прекрасно, если я ошибаюсь, тревожно оглядывал церковь и прилегающие служивые строения Серков. Странно, но и праздношатающейся публики не видать
Какой, какой публики? разинул рот Шаламов от неожиданной тирады майора.
Шляющейся! в сердцах бросил тот. Нам бы теперь побыстрей лейтенанта Волошина отыскать!
Он не договорил. Из дверей храма торопливо вышел высокий сутулый человек в чёрной рясе и колпаком на голове, поклонился приехавшим и, выбрав Серкова, соскочившего с переднего сиденья, двинулся к нему навстречу, внятно произнёс, не поднимая головы:
Доброго здравия вам, люди державные.
Приехавшие закивали в ответ.
Следом за служителем церкви на пороге появилась статная фигура второго. Этот был крепок, дороден телом и обличием, в два-три раза толще первого, хотя и на две-три головы ниже ростом. Одет он был гораздо величавее, впечатлял выпуклыми глазами, заметными даже в больших роговых очках, длинным волосом и окладистой седеющей книзу бородой. На груди его возлежал отливающий благородным серебром увесистый крест с распятием.
Отец Никон, представил суетливо, ещё более ссутулившись, первый второго, хотел что-то добавить, но, взглянув на величавого, только и смог сказать: Священник храма
И отодвинулся за спину главного.
Здравствуйте, батюшка, за всех троих выдвинулся к священнику майор Серков, это работники областной прокуратуры.
Он отвёл руку, указывая на переминающихся с ноги на ногу Ковшова и Шаламова, и умолк: видно, запас красноречия и опыт общения с такой аудиторией у него иссяк. Священник почтительно склонил голову в сторону прокурорских и тоже едва кивнул.
Здравствуйте! вразнобой сказали Ковшов и Шаламов; получалось совсем как-то несуразно, но ни тот, ни другой никак не могли найти нужной манеры поведения, с церковнослужителями, как их именовал майор Серков.
Здесь у вас наш товарищ, как к глухому, обратился майор к священнику. Нам бы к нему?
Благословляю. Не дождавшись продолжения от майора, отец Никон поднял руку к груди, помедлил, раздумывая, выражение величавости на его лице разгладилось, обнажив личность, отягощённую своей, ему одному известной тревогой земного человека, он пригласил рукой ко входу в церковь и произнёс: Пожалуйте в Божий храм.
И сам, развернувшись и перекрестившись, пожаловал первым. Майор и Ковшов с Шаламовым двинулись было за ним, но их ловко обогнал и забежал за спину священника встречавший их, ещё больше сутулясь и неистово крестясь. Но ходу он бросил приехавшим:
Товарищ ваш зело чаяти.
Что он сказал? как к переводчику, сунулся Шаламов к майору.
«Зело» со старославянского означает «очень», поразмыслил Ковшов, а второе слово не знаю. Скорее всего, заждался нас лейтенант.
Так и есть, добавил Серков. Сколько времени прошло-то! Заждёшься тут с ними. Видишь, как принимают!
А ты хлеб да соль хотел, Валентин Степанович?
Ну не нашёлся ничего ответить Шаламову Серков. Не понимают, наверное, кто к ним приехал.
Они уже вошли в церковь и сразу притихли.
Священник остановился перед иконостасом, перекрестился почтительно несколько раз (то же, только поспешнее, проделал и его сутулый служитель), повернулся к следовавшим за ним и, качнув широким и длинным рукавом, мол, следуйте за мной и далее, двинулся вперёд через весь храм в дальний тёмный угол. Ковшов, натыкаясь на Серкова, оглядывался исподтишка по сторонам. Сзади, так же неловко озираясь, наступал ему на пятки Шаламов, тяжело пыхтя, боясь отстать. Отовсюду за молчаливой процессией, и в особенности за незнакомой троицей, поглядывали настороженные глаза с тёмных, посвёркивающих в свечах позолотой икон.
Михалыч, держи интервал, не выдержал и шепнул Шаламову Данила, когда приятель в очередной раз ткнулся в его спину. Ноги все отдавил.
Не видно ничего со света, пожаловался тот. Свечи только коптят. И ещё эти! Допекают!
Кто? не понял Ковшов.
Со стен. Не видишь, что ли?
Первый раз в церкви-то?
Как будто ты здесь частый гость!
Тёмный угол, куда они проследовали, оказалось, имел узкий, низкий и ещё более темный вход, вернее, туннель, или длинный коридор, который несколько раз поворачивал то вправо, то влево, при этом пол заметно уходил вниз, пока не завершился десятью каменными ступеньками, совсем упёршимися в окованную железными полосами дверь с массивным старинным металлическим кольцом. Если в редкие, маленькие, замазанные грязью и пылью оконца сверху, с боковых стен, когда шли, путь указывал тусклый свет, протискивающийся сквозь решётки, то в тупике у двери он совсем померк. Тошнотворно запахло сыростью и ещё чем-то неприятным и неживым.
Не видно ничего со света, пожаловался тот. Свечи только коптят. И ещё эти! Допекают!
Кто? не понял Ковшов.
Со стен. Не видишь, что ли?
Первый раз в церкви-то?
Как будто ты здесь частый гость!
Тёмный угол, куда они проследовали, оказалось, имел узкий, низкий и ещё более темный вход, вернее, туннель, или длинный коридор, который несколько раз поворачивал то вправо, то влево, при этом пол заметно уходил вниз, пока не завершился десятью каменными ступеньками, совсем упёршимися в окованную железными полосами дверь с массивным старинным металлическим кольцом. Если в редкие, маленькие, замазанные грязью и пылью оконца сверху, с боковых стен, когда шли, путь указывал тусклый свет, протискивающийся сквозь решётки, то в тупике у двери он совсем померк. Тошнотворно запахло сыростью и ещё чем-то неприятным и неживым.
В преисподнюю завёл монах, наткнувшись опять на Ковшова, дохнул в ухо Шаламов.
Ковшов промолчав, только поёжился, Серков передёрнул плечами, словно что-то тяжёлое сбрасывая с себя.
Мне как-то приводилось однажды, обернувшись, тихо сказал он. Насмотрелся
Это где же? Шаламов совсем прилип к Ковшову.
В семьдесят третьем. Археологи в Успенском соборе раскопки производили. Насмотрелся там всякого.
Кого раскапывали-то?
Останки архиерейских захоронений. Аж с шестнадцатого века!
Впереди священник возился с кольцом, пытаясь отворить дверь. Ему помогал служивый.
Где Волошин-то? не выдержал майор.
Вот, зрите! зычно, видимо, услышав Серкова, провозгласил отец Никон, распахивая наконец непослушную дверь. Ваш детина?
Перед сгоравшими от нетерпения и неизвестности глазами Серкова, Ковшова и Шаламова предстала мрачная усыпальница с тремя гробницами, уставленная горящими свечами. Дальний дневной свет, проникающий из ещё одной открытой в противоположном конце склепа маленькой двери, позволял различить две фигуры, вскочившие на ноги с одной из гробниц при их появлении. Колыхнул в лица сквозняк. Дальняя дверь скрипнула жалобно и с грохотом захлопнулась. Свечи разом потухли. Мрачная тишина навалилась на всех.
Отворите дверь, негодники! огласил подземелье бас отца Никона. Заклёпы не поставили, бестолочи! Зрить нельзя!
Кому адресованы были слова возмущения и гнев священника, можно было только догадываться, но в темноте что-то задвигалось, заворочалось, заскрежетало, и по мере завершившихся звуков скрежета усыпальница замерцала тусклым дневным светом. Перепуганный служка бегал, зажигая одну свечу за другой и ставя их на гробницы. Серков рванулся вперёд.
Волошин! окликнул он одну из фигур, поднявшуюся с гробницы. Лейтенант! Жив-здоров?
Так точно, товарищ майор! отчеканил Волошин, а Ковшову бросилось в глаза осунувшееся лицо молодого парня в тёмном длинном, почти до пят, плаще.
Разрешите доложить, товарищ майор? Лейтенант бодро вытянулся перед Серковым.
Погоди. Это кто с тобой?
Это? Подозреваемый.
Подозреваемый?
Задержанный.
Данила Павлович, обернулся Серков к Ковшову. Как поступим?
Ковшов отыскал глазами священника, заметив, как снова спрятался за его спину служка, покончив со свечами; попробовал разглядеть неизвестного, поднявшегося с гробницы вместе с Волошиным, но тот, кутаясь в одеждах, намеренно или обескураженно прятал лицо от света.