Вселенная есть разумно устроенная и вычислимая машина;
живой организм есть приспосабливающийся к условиям среды и, по крайней мере, частично зависящий от неё механизм;
природа бытия есть непрерывное взаимодействие электромагнитных потоков, которые можно измерять, регулировать, направлять.
До формулировки «естественнонаучного» объяснения мозга оставалось совсем чуть-чуть.
Уже были и художественные воплощения. Например, в романе ужасов Мэри Шелли «Франкенштейн, или Современный Прометей» (1818 год). Где под мозгом понималась некая смесь химических соединений, которая при правильной «сборке» давала эффект оживления.
А, скажем, 1843 годом датируется первая попытка формализации данного объяснения в рамках узкой специальности. Вильгельм Гризингер, судя по всему, первым из психиатров и невропатологов высказался о мозговой деятельности, подчинённой механическим принципам. Специалист писал о «психических рефлекторных актах». 33
Так что, во второй половине самого «естественнонаучного» столетия теория о механическом мозге не просто созрела: она перезрела.
И тогда, когда её наконец-то сформулировали главным образом, в виде рефлекторной теории и, отчасти, динамической психологии учение о душе перешло в разряд «гипотез, в которых не нуждались».
В 1863 году физиолог Иван Сеченов опубликовал научную работу «Рефлексы головного мозга».
В которой, по сути, объявил наш мозг электрической машиной. «Самая причудливая в мире», как писал Сеченов, сложно устроенная, но машина.21
Сеченов описал рефлекторную дугу: универсальный, по его мнению, физиологический механизм функционирования тела человека, не исключая головной мозг.
Существует два типа рефлексов: невольные (машинообразные) и произвольные. У первого типа два звена: то, что воспринимает сигнал из среды и проводит его (нейрон-рецептор), и то, что, получая сигнал, реагирует на него движением мышцы или, скажем, выделением какой-либо физиологической жидкости (нейрон-эффектор). У второго, более сложного, типа рефлексов есть ещё и промежуточное звено, которое располагается в коре головного мозга (центральный нейрон или, как сейчас его называют, «интернейрон»). Он срабатывает как переключатель, перекидывая электрический сигнал на соседние клетки. Те либо возбуждаются, либо тормозятся.
Таким образом, в коре головного мозга формируются очаги возбуждения-торможения, сочетание которых определяет в каждый момент времени состояние тела и поведение человека в целом.
В этой концепции объяснение когнитивных функций строилось по аналогии с электромагнитными феноменами. Которые не могут существовать без подводки внешней энергии.
Память есть возбужденные очаги (центры), которые можно сопоставить с «запоминанием» и «хранением» информации, а также угасающие очаги-центры в мозге, что согласуется с описанием процесса «забывания».
«Мысль» не что иное, как застойное возбуждение в центральном звене рефлекса. Который по каким-то причинам остаётся незавершённым.
В связи с этим Сеченов особо подчёркивал, что причина поступка не мысль сама по себе, а действие среды: «Первоначальная причина всякого поступка лежит всегда во внешнем чувственном возбуждении, потому что без него никакая мысль невозможна». 21
Дальнейшее развитие рефлекторная теория получила в трудах выдающегося физиолога Ивана Павлова.
В известных опытах по исследованию физиологии пищеварительной системы животных Павлов доказал существование двух типов рефлексов, которые постулировал Сеченов. Только назвал их будущий академик по-своему.
Машинообразные рефлексы «безусловные» (т.е. практически независящие от условий среды; например, различные инстинктивные реакции защиты), а произвольные «условные» (нужен внешний сигнал среды: постоянные условия, которые выработают полезную приспособительную реакцию; например, выделение слюны у собаки на многократно предъявляемый экспериментатором звонок, совмещенный с выдачей пищи).
За эту новаторскую работу в 1904 году Павлов получил Нобелевскую премию.
Однако только экспериментами по исследованию работы желудочно-кишечного тракта учёный не ограничился. Из просто физиолога он переквалифицировался в нейрофизиолога.
Теоретическое описание работы мозга, сделанное Сеченовым, Павлов счёл недостаточным. И попытался уничтожить даже намёк на идеалистический характер мозговых процессов (Сеченов позволял себе писать о «воле» и «самосознании», которые трудно согласовать с представлением о мозге-машине).
Павлов ввёл понятие «второй сигнальной системы», свойственной только человеку. И тем самым придал рефлекторной теории вид полного описания мозга без использования терминологии предыдущей модели и отсылок к ней.
Учёный рассуждал примерно так.
У развитых животных (допустим, собак) есть безусловные (выделение слюны на кусок мяса во рту) и условные рефлексы (то же выделение слюны, но натренированное, скажем, на звонок).
Однако у человека, наряду с этими двумя, есть ещё и третий тип рефлексов. Слюна может появиться на «сигнал о сигнале» например, картинку с изображением куска мяса. Мозг собаки на такой сигнал не реагирует, а человеческий ещё как.
Следовательно, нейроны коры нашего мозга формируют ещё более сложные условные рефлексы т.н. «условные рефлексы второй сигнальной системы». Для этого им надо объединяться в устойчивые очаги возбуждения, что является физиологической основой представлений и/или психических образов.
Эти образы, в свою очередь, могут соединяться, дополнять друг друга, накладываться и т. д. У животных образов-картинок в мозге нет, потому что нет ресурса для таких супер-рефлексов. А у человека есть: огромное число интернейронов в коре больших полушарий головного мозга.19
Академик Павлов экстраполировал описанные им «условные рефлексы второй сигнальной системы» на всё человеческое поведение. В 191617 гг. он выступил с рядом публичных докладов, в которых рассказал о «рефлексе цели» и «рефлексе свободы».
Под первым он понимал ни много ни мало универсальный инстинкт к жизни. В подтверждение приводил пример человеческой тяги к собиранию чего-либо (академик сам был заядлым коллекционером): «Ведь коллекционировать можно всё, пустяки, как и всё важное и великое в жизни: удобства жизни (практики), хорошие законы (государственные люди), познания (образованные люди), научные открытия (учёные люди), добродетели (высокие люди) и т.д.».
«Рефлекс свободы», по Павлову, есть врожденное стремление к преодолению разнообразных препятствий. Сообщая об одном случае с собакой, на примере которой он рассуждал о «рефлексе свободы», учёный не удержался от более широкого обобщения. Он заявил, что людям, например, в их политической деятельности, тоже свойственно испытывать «рефлекс свободы». Который, впрочем, всегда борется с «рефлексом рабства». 20
Довольно быстро у специалистов типа Сеченова и Павлова физиологов и нейрофизиологов появились конкуренты. Тоже специалисты и тоже приверженцы «естественнонаучной» картины мира.
Их стали называть «психологами» и «психиатрами». Они предложили свою версию мозга-машины.
Самый известный из них Зигмунд Фрейд, ставший основоположником целого направления в психологии и психиатрии.
Это т. н. «динамический» (от др.-греч. dynamis, означающего «сила»; имелись в виду мощные психические силы, обитающие в глубинах бессознательного) подход, популяризированный благодаря прикладному методу лечения психических расстройств, психоанализу.
Психиатр Фрейд так же, как нейрофизиолог Павлов, полагал мозг трёхмерной машиной.
Психиатр Фрейд так же, как нейрофизиолог Павлов, полагал мозг трёхмерной машиной.
Всё своеобразие которой сформировано средой (базовый конфликт, т.н. «Эдипов комплекс», по Фрейду, присущ каждому человеку и возникает у ребёнка при контакте с родителями или замещающими их фигурами). Ведь и конфликт в тёмных недрах бессознательного, и вполне различимый «сигнал о сигнале» невозможны без внешнего, социального, взаимодействия.
Примечательно, что Фрейд в своих поздних работах развивал идею противопоставления «влечения к жизни» и «влечения к смерти», 27 а также широко интерпретировал описанный им конфликт между бессознательным и реальностью в контексте общественных отношений и культуры.26
Напрашивается явная аналогия с рефлексами свободы, рабства и цели в изложении Павлова.
По мере распространения и утверждения теории о машиноподобном мозге, когнитивные специалисты чувствовали себя всё увереннее. Они составляли собственную профессиональную касту и всё меньше нуждались в помощи фундаментальной науки: среди них всё реже встречались те, кто разбирался в физике и математике.
Великий учёный Герман фон Гельмгольц, которого в равной степени можно назвать физиком, математиком, физиологом и врачом, был научным наставником Вильгельма Вундта (того самого, кто организовал первую в мире лабораторию экспериментальной психологии см. главу 2) и Ивана Сеченова.
Кроме фон Гельмгольца, Сеченов стажировался у известного физика и физиолога Эмиля Генриха Дюбуа-Реймона, брат которого Пауль Давид был не последним европейским математиком.
Иван Павлов, восхищавшийся трудами Сеченова, был учеником Вундта. Зигмунд Фрейд учился у невропатолога и психиатра Жана-Мартена Шарко, возглавлявшего знаменитую клинику для душевнобольных Сальпетриер, и чрезвычайно часто ссылался на объёмные труды того же Вундта.
Однако, если Сеченов и Вундт физиологи, то Павлов и Фрейд уже более узкие специалисты.
Так же, как другие ученики Вундта: психиатр Эмиль Крепелин (сформулировал классификацию психических расстройств, принципы которой используются по сей день) и психолог Гуго Мюнстерберг (изобретатель «психотехник», основоположник прикладной профессиональной психологии в США).
Как и ученики Шарко психиатр Эйген Блейлер (автор терминов «шизофрения» и «аутизм») и невролог Жозеф Бабинский (описал многие патологические симптомы и синдромы).
«Естественнонаучные» толкователи мозга неустанно бомбардировали обывателей новейшей терминологией и, в случае поломки объекта, составляли инструкцию для его починки.
Одни специалисты говорили о «высшей нервной деятельности», другие о загадочных, обитающих в бессознательном, «силах». «Соматики» спорили с «психиками», материалисты с идеалистами, физиологи с психологами, социалисты с дегенеративистами, неврологи с психиатрами, теоретики с экспериментаторами.