Тут как раз молодой сосед-учитель купил пианино своим дочкам. Дважды в неделю специально приезжала из города учительница музыки. Вера с сестрой умоляли родителей, на колени вставали! Можно же было как-то договориться, на две семьи проводить репетиции
Но этот вопрос родителями даже не рассматривался. Казался чем-то фантастическим, как, скажем, просьба о полёте на Луну.
***
Часть сэкономленных денег мама с папой держали в сберкассе. Иногда оба садились за стол, надевали очки, раскрывали голубенькие книжечки. Что-то подсчитывали столбиками, какой-то процент.
Другая часть отложенных денег, как догадывалась Вера, хранилась дома в кубышке. Иначе почему их семейные поездки к тётке в соседнюю деревню превращались в «шпиёнский детектив»?
Первой делала вылазку мама как будто в продмаг а сама шмыгала на автобусную остановку. Следом не компанией, а с промежутком, шли один за другим дети. Операция «Конспирация».
Первой делала вылазку мама как будто в продмаг а сама шмыгала на автобусную остановку. Следом не компанией, а с промежутком, шли один за другим дети. Операция «Конспирация».
Им настрого наказывали: кто спросит куда мол, к тётке в гости. Подчеркнуть: без ночёвки. Туда и обратно. И обязательно добавить: «Папа остаётся домовничать». А папа, заперев избу, крадучись, огородами поспевал, чтобы впрыгнуть в отходящий автобус. Смешно: будто родители играли в странную игру, как маленькие.
На что копились деньги? Ради чего проводилась эта жесточайшая экономия? Это, в прямом смысле, держание детей в чёрном теле?
Вера уже поступила в институт. Однажды обронила в разговоре с квартирной хозяйкой, что её семья купила «жигули».
С шестью детьми?! Простые люди, не начальники? В жизнь не поверю!
Небось, поверила бы, узнай, что в Верином детстве манная каша была пределом мечтаний. Жили в основном на картошке. Вот и Вера выросла похожей на картошку: мешковатая, коренастая, приземистая, с серой шероховатой кожей.
И до слёз жаль родителей. Не обида нет, недоумение и боль за потерянную, погашенную, обесцвеченную, ущемлённую часть детства. Не оттого ли она всю жизнь проходила, ссутулившись, втянув голову в плечи?
Чем объяснить жгучую родительскую мечту: во что бы то ни стало купить автомобиль? По тем временам это было как купить экваториальный остров. Или так проявились крестьянские гены: безлошадная семья ущербная семья?
Лошадь (машина) свидетельство достатка, лада и крепости в семье, не хуже чем у людей. Даже лучше. Недосягаемая игрушка, розовая мечта, как для Веры златовласая кукла Лёля.
Отец, выбивая те «жигули» в районных кабинетах, объяснял: шестеро детей, разъедутся по институтам, потом переженятся, родят внуков. Автобусное сообщение плохое а он их будет встречать на железнодорожном перроне.
Так вот какая идиллическая картинка грела душу родителей. Когда-то потом, в светлом будущем, богато встретить детей, невесток, зятьёв, внуков. Обдав пылью, прокатить по сельским улицам. А пока перебьёмся, потуже затянем пояса.
***
Отец был уже пожилой, когда сдавал на права. Выезжал считанные разы, машина в основном стояла в гараже. Прошли годы. Верин брат сказал: «Пап, чего ей гнить? Перепиши на Димку». Димка был его взрослый сын.
Димка сразу сдал «жигулёнок» на лом, а себе купил иномарку. Всё. Вера видела этот скукожившийся кусок ржавого хлама: вот в заклание чему было брошено детство шестерых детей.
Для себя решила: буду стараться жить одним днём. Ещё в студенчестве прочитала у классика: «Человек припасает себя надолго, а не знает, жив ли до вечера будет». И ещё запомнила, из другой книги: «Балуйте детей ведь вы не знаете, что их ждёт».
***
Но вот у дочери на лице знакомое, значительное, жёсткое выражение. Цедит: «Обойдёмся. Сэкономим заживём. Накопим уж тогда».
Вера беспокойно двигается в своей коляске. Судорожно впивается скрюченными пальцами в подлокотники: того гляди лопнет кожа на костяшках.
Баб, ты чего, какать хочешь?
А она неимоверным усилием шевелит одеревенелыми губами. Безъязыко давится, мычит, заклинает: «Не копи Не копи. Не копи-и!».
Дочь осекается, они с зятем переглядываются. Зять недоверчиво присвистывает: «Ни фига себе, великая немая ожила!». Алка визжит и скачет козой вокруг коляски:
Бабушка заговорила! А что я вам говорила: она всё понимает! А вы не верили! А она заговорила!
ХЭППИ ЭНД БАБКИ АВГУСТЫ
Бабка Августа была простушкой не по годам.
Все ее подружки, тоже которые с небольшой пенсией, давно пристроились в разные места. Одна, например, по великому блату работала уборщицей в церкви. Там свора таких же злобных старушонок яростно возила швабрами по полу, лебезила перед молодым священником, у которого из-под рясы торчали джинсы, шипела на любопытную молодежь, грызлась между собой Весело жили. Не везло лишь бабке Августе. А ведь жизнь бабка прожила дай Бог каждому. Во-первых, пятьдесят четыре года назад Августу с ее носиком-огурцом и репутацией блаженной, чуть не дурочки, выдали замуж за здорового работящего парня в соседнюю деревню и раньше старшей сестры, красавицы Агнии.
Всего у Августы народилось девять детей. В живых остались двое: дочушка и сын. Как ни жалко было, а в голодном году все б сами померли. Любимца, сынка Борюшку, тоже потом Бог прибрал. Простудился мальчонка, бегая по двору в дырявой обувке, и на Покров схоронили сгорел нутряным огнем. По весне, когда во дворе сошел снег, Августа, воя, исползала, исцеловала жаркими губами вытаянные в черной весенней земле прошлогодние следышки от Боренькиных ножек.
Неведомая сила, подымавшая в то время многих деревенских, перенесла в город и небольшое Августино семейство. Ее взяли уборщицей при магазине «фрукты-овощи». Муж тут же работал грузчиком. Круглый год были при фруктах-овощах.
Началась война. Туго пришлось бы Августе с дочкой, кабы не бачки с овощной ботвой, с фруктовым гнильем. Они все это перебирали, отмывали, варили густое вонючее пюре выжили, слава тебе, Господи.
Мужа на войне убило. Августа сильно горевала. Но подоспели иные заботы: Валькино замужество хотя бы. Мужиков после войны негусто было. Дочь Валька росла груболицая, длинноносая, но характером не в мать: нахрапистая, злая, чего хочет, того добьется. Скоро она привела с завода, где сама работала, тихого тощего паренька Витьку с фанерным чемоданчиком. Занавесились на полкомнаты, составили вместе две раскладушки и стали спать не расписавшись. Это мало беспокоило Августу: она Вальку знала. Как дочь забрюхатела, сразу пошли в загс.
Народилась внучка Олюшка, в которой Августа души не чаяла. В то время она подрабатывала уборщицей при том же овощном магазине, и еще ездила в дальний район мыть подъезды в многоэтажном доме. Но бабку уломали: дала согласие походить за Олюшкой годик-другой. Все бы ничего жалко, Августа теряла прикормленное место. Но и это можно было потерпеть, потому что Олюшка росла сущая умница и красавица. Зять Витька ей тоже очень даже нравился: скромный, уважительный.
Потом все пошло наперекосяк. Витька что-то загрустил, начал попивать и, непутевый, кончил тем, что стащил у соседей телевизор. Он спрятал его в картонную коробку под раскладушкой и лег спать. Утром его забрали в участок. Горевала по нему одна бабка Августа. Олюшка была еще несмышлена, а стервоза Валька сразу оформила развод и выскочила замуж за нового хахаля (Августа сильно подозревала, что из-за ихнего давнишнего хахальства и грустил Витька).
Новый зять Колька привередничал. Ему не нравилась бабкина каморка в бараке, не нравились составленные вместе раскладушки. Самое нехорошее: зятю Кольке начинало не нравиться, что у Вальки уже есть Олюшка. Как на грех, Олюшка росла бойкой, языкастой, вечно в неподходящую минуту попадалась Кольке на глаза. Девчонку держали в невиданной строгости. Она мыла полы и посуду, стирала, бегала после школы в магазины и помогала бабке возиться с годовалым Димкой.
Когда Колька принимался поедом есть Олюшку, у бабки будто в груди что-то подымалось и каменело от жалости. Бабка Августа не выдерживала, вступалась. Но ее сразу отправляли спать на ее место под бараний тулуп под стол. Бабка хитрила: приподнимая краешек тулупа, зорко следила одним глазом за происходящим.
Колька выговаривал жене:
Ты ее не лупишь.
Бесстыдница и сволочь, Валька отмалчивалась.
Не лупишь, продолжал Колька, а лупить следует. Распустилась донельзя.
Бабка, сморкаясь, подавала из-под тулупа глухой голос:
Ак она и так вам все делат. За што лупить? Девка всех обстирыват. Ты, Валька, рази за Димкой штанки стирашь?
Очень скоро у Вальки завелось свое постельное белье, не в пример бабкиному тугое, отливающее синевой. Колька-павлин заимел дюжину рубашек, а к рубашкам пестрые галстуки. Все добро Валька запирала в шифоньер и ключ прятала.
Потом им от завода дали квартиру, бабка Августа осталась одна. Кряхтя и держась за поясницу, опять взялась за швабру.
Но тут от племянника из Кривого Рога пришло письмо умоляющего содержания. Оба они с женой были ученые, росла у них дочка Людочка, и еще скоро ждали ребенка. Племянник был родным сыном Агнии, которая сидела на пенсии, но мамашу в няньки не приглашал: знал ее золотой характерец.
Маленькая, как куколка, ужасно воспитанная сноха понравилась Августе. И квартира тоже понравилась. В комнатах с высокими лепными потолками было гулко и полутемно, как в церкви.
Долгожданную гостью сноха с почестями повела в казенную баню, потом только, брезгуша, выкупала с пахучим шампунем в ванне. Потом выдала, как в больнице, байковый халатик и показала ее угол за отодвинутым книжным шкафом.
Все шло как нельзя лучше, только однажды сноха услышала, как бабка за шкафом рассказывает Людочке историю в лицах. Мол, жил у них в деревне старик по прозвищу дед Огурец, и была у него длинная зеленая борода. Ребятишки искали у него в бороде, и он за это давал им копейку. Бабка Августа тоже искала и однажды принесла вшей на себе, за что ее излупили дома. Людочка хохотала и спрашивала, что такое «излупить» и просила нарисовать вошку, «ну хоть самую малюсенькую».
Все шло как нельзя лучше, только однажды сноха услышала, как бабка за шкафом рассказывает Людочке историю в лицах. Мол, жил у них в деревне старик по прозвищу дед Огурец, и была у него длинная зеленая борода. Ребятишки искали у него в бороде, и он за это давал им копейку. Бабка Августа тоже искала и однажды принесла вшей на себе, за что ее излупили дома. Людочка хохотала и спрашивала, что такое «излупить» и просила нарисовать вошку, «ну хоть самую малюсенькую».
Воспитанная сноха пришла в ужас. Вечером она рассказывала об этом мужу. Тот гудел что-то примирительно, и бабка с благодарностью думала, что племянник очень похож на ее непутевого Витьку, ни за что гниющего в тюрьме.