Ух ты! не удержался Валера. А покажи.
Ему давно хотелось посмотреть, как открываются эти заграничные пачки.
Мичман жеманно прихватывает кончик узенькой красной ленточки и тянет за него. Рука описывает окружность вокруг пачки, и ленточка отпадает вместе с верхом целлофана. Валера разглядывает сигарету, украшенную затейливым золотым вензелем. От неё исходит такой аромат, что не хочется прикуривать.
Ну, что. Отменят курёжку в двадцать первом веке? ехидничает Васька.
Откуда такая роскошь, Мичман?
К соседям сын приехал из армии.
Ты говорил: он где-то за границей служит.
На Кубе.
В отпуск?
Комиссовали. Он без ноги приехал.
Ух, ты! Как это?
Не говорит. Да я и не расспрашивал. Ему должны протез за государственный счёт сделать. Вот он и сидит, ждёт. Бухает. Я ему за бутылкой сбегаю он мне какую-нибудь мелочишку и подбросит.
А тебе и водку дают?
Мне всё дают. Шинелка выручает! Отггибает казённый лацкан и демонстративно целует. Они думают: я в ремеслухе учусь.
Хорошо устроился, хмыкает Васька. А летом?
А на лето у меня фурага есть. Ты разве не видел?
А-а, ну да. Из-за неё тебя «мичманом» -то и прозвали?
Не знаю.
А говорят, сейчас какие-то с фильтром появились, говорит Васька, указывая на сигарету.
Появились. Но за ними ходить далеко, к самой «пожарке». И дорого. На пять копеек дороже.
На пять копеек! присвистнул Васька. Трюльник добавить и пачка «Байкала».
Валера поиграл в кармане болтавшейся там второй день трёхкопеечной монетой так, как будто у него уже были эти пять копеек.
Привет, желтор-ротые!
Сквозь кусты, зажав в одной руке кирзовую сумку, а другой придерживая полы телогрейки, вламывается Керя мужчина неопределённого возраста и занятий. Ребятня сдвигается поплотней, но он, не садясь, нашаривает в сумке стеклянную банку и протягивает Валерию.
Задень воды, мой юный друг.
Валера направляется в дальний угол сквера, где из торчащей из-под земли трубы постоянно течёт вода. Летом сюда прилетают птицы, заворачивают вольноопределяющиеся кошки, собаки и гонимые жаждой прохожие кто знает про это место. Зимой посетителей почти что нет, вода течёт одиноко и, должно быть от скуки, развлекаясь, лепит причудливые формы, напоминающие не то сталагмиты, не то колонны в мавританском стиле, не то гигантской толщины манильские канаты. Фигуры эти сохраняются почти до конца лета, в июльскую жару радуя своей прохладной голубизной. Не успевают они растаять, как снова подступают холода, и всё повторяется сначала.
Вернувшись, Валера видит, как Керя вливает в бутылку содержимое двух небольших флаконов тройного одеколона. Затем достаёт из сумки небольшой, серой грубой бумаги, кулёчек и, стараясь не обронить ни крупинки, всыпает сахар. Наконец, всё хорошенько разболтав так, что кристалликов сквозь бутылочное стекло уже не видно, доливает, сколько умещается, воды.
Ну что, орлы! Ликёр «Шартр-рёз»! Прохлаждает летом, согревает в мороз!
В вырезе его видавшей виды тельняшки воробьями бьются две узловатые жилы.
Валерка мотает головой.
Парфюмерию не пью.
Пей «фурик», не будь дурик!
Керя выплёскивает из банки остаток воды и наливает молочно-белой пахучей жидкости. Мичман берёт банку и делает большой глоток.
Ну, как? интересуется Васька.
Ништяк. Вытирает губы рукавом шинели.
Вася отхлёбывает и застывает, раздумывая, проглотить эту гадость или всё-таки выплюнуть. Воспользовавшись этим, Мичман отбирает у него банку и допивает до дна.
Ну, как там Витя Лось, твой сосед?
Да как Я уж тут пацанам рассказывал. Сидит, бухает. Протез ждёт.
Только протез и заслужил? Э-эх!..
Может, потом и коляску дадут.
Даду-ут, тянет со вздохом Керя. Мотоциклетную «лягушку».
И, помолчав, добавляет.
А как мы с ним пацанами в футбол резались! Весь «Локомотив» нас уважал. А дрались с бановскими! Нас двое, а их десятка полтора. И ничего они с нами не сделали!
Полтора десятка и ничего?
Ага. Они так тусовались по одному, друг другу мешали только. А мы встали спина к спине, и уж как врежем так врежем! Что он, что я. Друг друга стоили! Тут главное не бояться. Одного-двух вырубили. А остальные смотрим топчутся, а подлезть рахаются. Так и разошлись потихоньку. Ага. Потом подружились. Даже иногда пили вместе. И с тренировки с тех пор в любой час идёшь спокойно: знаешь ни одна тебя тут не тронет.
Задрав тельняшку, Керя скребёт ногтями впалый живот, весь расчерченный шрамами. Вытаскивает смятую пачку «Севера». Лезет в неё пальцами в поисках уцелевшей папиросы.
Ты бы сходил к нему, говорит Мичман. А то он целыми днями всё один. Скучает.
Да
Керя взрывается кашлем. Словно там, внутри, схватились два зверя. Один хочет вывернуть человека наизнанку, а другой не даёт. Вцепились когтями и грызутся с рёвом, визгом, остервенением и не понять, какой приносит больше страданий.
Наконец звери соглашаются на краткую передышку. Керя прикуривает потухшую папиросу и безнадёжно усталым голосом заканчивает:
Да Как-нибудь.
Жалко мужика, говорит Мичман, когда ребята остаются одни.
Эх, был бы сейчас двухтысячный год! восклицает Васька. Ему не мотоколяску, а какой-нибудь выдали бы вездеход. Да что вездеход везделёт! Жжик и слетал куда надо. Скажи? Хоть на охоту, хоть на рыбалку. Хоть, если надо, в Москву. Или на море.
Двухтысячный! Да в двухтысячном ему бы и везделёт твой не понадобился. Ему б эту ногу как настоящую сделали. Какую-нибудь радиоуправляемую. А?
Или свою назад пришили бы.
Вообще-то, я про Керю, задумчиво произносит Мичман.
А что про Керю? опешили мальчики. Алкаш, он и есть алкаш.
Много вы знаете, «алкаш». Знаете, какой он был? Сам Витька Лось ему завидовал. Он и в офицеры-то пошёл для того, чтоб Керю переплюнуть. А Керя красавец, отличник, умнейший парень. Знаешь, как за ним девки ухлыстывали!
А ты-то откуда всё это знаешь?
«Откуда»! Я ж Витькин сосед. Да и Керины старики там недалеко жили. Это он уже после на Спутник переселился. А так Они меня везде брали.
И по девкам тоже?
Представь себе. Я же пел и плясал, пахан меня научил. Ка-ак сбацаю что-нибудь, они все аж обоссываются! За это дело да за кудряшки меня цыганёнком звали. Девки то яблок, то конфет насуют, что в карманы не помещаются. За пазуху складывал!
Он помолчал, наслаждаясь воспоминанием.
На футбол ходил, за них болеть. Между прочим, два раза чемпионами области были! И на Лысую гору
А на Лысую-то зачем?
Э-э, да вы маленькие у нас, раз не помните. Там раньше соревнования были по авиамоделизму. И Керя, если хотите знать, по этому делу кандидат в мастера.
Что-о?! И за это тоже кандидата дают? изумился Васька.
Ещё как дают. А он знаешь, какой конструктор! Изобретатель.
Иди ты. И что же такое изобрёл? Ракету?
А на Лысую-то зачем?
Э-э, да вы маленькие у нас, раз не помните. Там раньше соревнования были по авиамоделизму. И Керя, если хотите знать, по этому делу кандидат в мастера.
Что-о?! И за это тоже кандидата дают? изумился Васька.
Ещё как дают. А он знаешь, какой конструктор! Изобретатель.
Иди ты. И что же такое изобрёл? Ракету?
Хрен её знает, но что-то там на заводе изобрёл. Пахан рассказывал, как его поздравляли, премию вручали.
А что же случилось?
Случилось. Шёл со второй смены и нарвался. Восемнадцать ножевых. Секёшь? Полтора сантиметра до сердца не достали.
И кто же его так?
А никто не знает. Их так и не поймали.
А за что?
Да хрен их маму знает, за что. Сам он ничего не помнит, его без сознания нашли. Как бывает: подойдут что-нибудь, слово за слово Ничего не знают: ни кто такие, ни сколько их было. Ничего! Ему Франц операцию делал. С того света вытащил!
Ну, Фра-анц!.. протянул Валера. Это был волшебник. Профессор Сальватор! Интересно, где он сейчас?
Говорят, в Москву забрали Да. Так вот, Керя. Из больницы пришёл совсем другим человеком. На завод возвращаться не стал. С тех пор болтается. То грузчиком в магазин пристроится, то на станции чего-нибудь сшибёт. Старики померли, дом продал. Пропил Совсем другой. Даже разговор у него стал какой-то Вот это «гы-гы». Раньше никогда так не разговаривал!
А где это Его порезали-то?
А в Рабочей. Сейчас там хоть какое-то освещение сделали. А тогда было на весь курмыш полтора фонаря.
Бы-ыло полтора. А сейчас, может, два.
Чего делать-то будем? Темнеет уже.
У кого сколько?
У меня трюльник.
Валерка сжимает в кармане тёплую, как живая, монетку.
И у меня десятчик, говорит Мичман, так и не дождавшись, когда подаст голос Вася. На кино не хватает.
Пошли на улицу. Может, кого найдём.
В ателье, что в доме напротив, уже светят белым и розовым длинные лампы. Видно, как двигаются работницы в косынках и фартуках, с обнажёнными до плеч руками. На фоне окон темнеют несколько разнокалиберных силуэтов.
Здорово, шпана! обращается к силуэтам Мичман. Как насчёт кино?
Финансов не хватает.
Да нам добавить семнадцать копеек всего. Наберётся?
Семнадцать-то наберётся, воспрянули духом пацаны. И сколько это будет?
Сколько надо. Тридцать.
А вдруг сегодня сорок?
Не-е, отзывается малого роста пацанчик. Я сейчас мимо шёл, узнавал. Точно тридцать!
Ну, тогда вперёд! командует Мичман, и ватага валит за ним прямо по мостовой.
Выйдя из кассы с узеньким синим билетом, глазами отыскивает Ваську.
Держи. Сегодня ты идёшь.
Чё это я? хмуро осведомляется неплатёжеспособный Васька.
Ты сегодня самый солидный. Гля, лапсердак у него мохнатый, плечистый Орёл!
Компания одобрительно гудит. У джентльмена с билетом самая ответственная миссия. Когда начнётся сеанс, втихую достичь заднего выхода. Проскользнуть под портьеру. Бесшумно снять крючок и вернуться на место. Понятно, что он должен выглядеть более-менее «по-взрослому», дабы не провоцировать контролёршу на нежелательную бдительность.
Отправив «казачка» внутрь обживаться, Мичман присваивает оставшимся порядковые номера.
Значит, так. Толпы не делать, рассредоточиться. Первый прогуливается в районе заднего выхода, Второй за ним наблюдает. Как первый зайдёт, считает до ста пятидесяти и только тогда заходит сам. Не раньше! Третий считает от первого до трёхсот, четвёртый до четырёхсот пятидесяти и так далее. По залу зря не болтаться, в передние ряды не лезть. Уходить через задний выход, не дожидаясь, когда зажгут свет. И тихо как мышки. Всем понятно?
Все давным-давно это знают. Однако ж инструкцию выслушивают без шума, с полным вниманием. На её строгом соблюдении держится всё предприятие сегодня, завтра и всегда.