И что же, пошли? спросил Пушкин.
Как не пойти, барин. Охотников тогда много нашлось. Да, вот ещё что вспомнил! Как он, окаянный, в Казань-то вошёл. Прямо здесь вот, что против Шарной горы, он пушку поставил, а сам подошёл лесом, рассыпался по Арскому полю да по третьей горе и ворвался в Казань. Что тогда творилось, Господи помилуй! Ловили кого ни попадя, саблями рубили, сильничали, на кол сажали, за ребро вещали. Веришь ли, барин, сказывают, рели лет десять после Пугачёва стояли и петли болтались, пока не сгнили. Да, вот ещё. Фабриканты, кулачные бойцы приняли было худо вооружённую сволочь в рычаги, в ружья да сабли, а Пугачёв как жахнет с Шарной горы картечью, так все и разбежались. Вениамин, преосвященнейший митрополит Казанский, успел тогда из архиерейского дома сбежать и спрятаться в крепости.
Война ить кому мачеха, а кому и мать родна. Народ-то, возвратясь из плена, нашёл всё вверх дном. Под сурдинку-то кто богач был, стал нищим, а кто скуден был, разбогател.
Ещё батюшка сказывал, что казак один при Пугачёве стал сымать башмаки с отца, и как не пришлись они ему впору, бросил их в лицо. Вот, барин, что знал, то и рассказал. А не поднесёте ли, барин, мне ещё чарочку за моё усердство?
День уже клонился к закату, когда ямщик, показывая на поблёскивающие маковки церквей, сказал:
Подъезжаем, барин. Симбирск. Куда править-то?
А знаешь ли ты дом губернатора?
Как не знать, знаю, многих господ туда подвозил.
Так не мешкай, надо до темноты успеть устроиться. Есть ли тут фонари?
Ямщик усмехнулся:
Сами увидите, барин.
Дороженька первая. Глава 2
«Как и молодец шёл дорожкою,
Разудаленький шёл широкою;
Пристигала молодца ночка тёмная,
Ночка тёмная, ночь осенняя»
Народная песня.На этот раз Емельян Пугачёв поостерёгся сразу появляться в станице. Степью он незаметно проехал на свой хутор и задами, ведя коня в поводу, пробрался к сараям и куреню. Зима ещё не заснежила, но уже стояли лёгкие морозы. Он привязал коня к коновязи под навесом, дал ему овса и налил в корыто воды. Подошёл к изгороди, долго вглядывался в сторону станицы, словно надеялся увидеть там что-то, потом, глубоко вздохнув, пошёл в курень. В избе было холодно. Емельян вышел во двор, набрал сухого навоза и кизяка. Долго бил кресалом, чтобы зажечь пучок сухой травы. Растопил печь, сел на низенькую скамейку, на которой Софья доила корову, и несколько минут глядел на разгорающийся огонь.
Уже затемнело, и он не боялся, что дым из трубы заметят в станице. Погрел у огня кусок сала и хлеб, пожевал. Через полчаса в курене стало тепло. Емельян лёг на сбитую из горбыля лежанку, покрытую тюфяком, набитым соломой, и затих. Его три месяца не было дома, скитаясь по Дону, он подбивал недовольных казаков на бунт против немецкой царицы, которая начала притеснять казаков за вольность и непослушание. Но казаки не слушали его. Он грозился:
Глядите, станичники, дождётесь, когда жареный петух вас в задницу клюнет, да только поздно будет. Сами ко мне прибежите. А я прощу вас и возьму к себе.
Да кто ты такой, чтобы ты командовал нами! смеялись казаки.
А вот скоро узнаете, таинственно отвечал он, прищуривая глаз.
И вот он снова в родной станице, да дом его в себя не пускает. После того как атаман потребовал у него покупную на коня, он почуял, что дело добром не закончится, потому и не поехал сразу в дом. Да и где взять покупную ведомость, где найти хозяина? Ну, ничего, как-нибудь. Завтра жена придёт кормить на хутор скотину, от неё и узнает, что да как. С этими мыслями Емельян и заснул.
Проснулся он рано от холода, застудившего курень. Встал, вышел во двор. Темень ещё не спала, в стылом воздухе метался редкий снежок. Емельян вглядывался в сторону станицы, потому что знал, что на хутор должна была явиться жена Софья, чтобы покормить скотину. Вот в снежной занавеси мелькнула чья-то одинокая фигура. Чем ближе она подходила, тем явственнее было, что это была не женщина. Вот она уже у плетня. Емельян обрадовался:
Сынок, Трофимушка, ты ли это?
Мальчик лет десяти испуганно остановился и стал таращиться в полутьму.
Да это я, я, сынок, твой тятя. Не бойся меня, иди ко мне.
Мальчик быстро забежал на баз и бросился в объятия отца с криком:
Тятя, тятя!
Емельян спросил:
Чего ты здесь в такую рань, Трофимушка. А где же мамка?
А мамка занедужила, лежит, ответил Трофимка.
А как там Груня, Христя?
Они за волосы меня дерут и вечно хлеба просят.
Когда Емельян с сыном покормили скотину, отец наказал:
Ты скажи мамке, мол, Емельян ждёт её. Да пусть провианту принесёт, а то я истощился весь.
Я сам принесу, пообещал мальчик.
Нет-нет, самому не надо. Пусть мамка принесёт, мне ей слово сказать надо. Понял ли?
Понял, понял, закричал Трофимка уже на ходу.
Емельян вслед прокричал:
Да, смотри, про меня, кроме мамки, никому не сказывай.
Ага, не скажу.
Софья, узнав от сына о появлении мужа на хуторе, долго раздумывала, сообщать об этом атаману или нет. Решила сбегать к жене своего брата, посоветоваться:
Как думаешь, что мне делать? Может, накажут да отпустят с миром.
Вы меня в свои дела не вмешивайте, ответила та. У меня, спаси Христос, своих забот хватает. Делай, как знаешь. А если атаман узнает, то он и нам шкуры-то спустит.
Попили чаю. «Нет, не скажу», решила Софья и пошла домой. Но лишь Софья перенесла ноги за порог, как сношенька побежала к атаманскому куреню.
Емельян ждал до вечера. Во дворе по свежему снегу раздались скрипучие шаги. «Софья», мелькнула мысль у Емельяна. На всякий случай взглянул в маленькое оконце казаки! Пятеро, при оружии. Пугачёв скрипнул зубами:
Курва! Продала мужа. Ну, погоди, я до тебя доберусь.
Емельян быстро задвинул засов двери. Старшина услышал звук, подал голос:
Не шали, Емельян, открывай, нас много
Емельян позыркал по углам бежать некуда. Спросил:
Чего вам надо, казаки?
А то не знаешь, смутьян.
Я домой приехал.
Чего ж тогда в хуторе прячешься?
В чём винят меня?
А вот к атаману приведём, там узнаешь.
Емельян открыл дверь, вышел, попросил:
Казаки, оружие не отымайте, не позорьте меня перед станичниками.
А кто тебя знает, что у тебя в голове. Старшина сжалился: Ладно, иди. Да смотри, не стрекай, как заяц, а то вмиг порубим.
Атаман Трофим Фомин встретил Емельяна неласково:
Сдай оружие, Емельян. Пугачёв набычился, устремив грозный взгляд на атамана, но тот не смутился: Сдай по-хорошему, а то силой отберём.
Пугачёв увидел, что двое казаков уже ухватились за рукояти шашек, и снял с себя оружие с укором:
За что вините, братцы, за то, что у меня покупной на коня нет?
Атаман спросил:
Где три месяца пропадал, Емельян?
Скитался, промышлял, чем Бог подаст. Семью-то кормить надо.
Не больно-то ты о семье заботишься, мы с кругу твоих домочадцев подкармливаем. Не жалко тебе их, Емеля?
Жалка у пчёлки, атаман, неуступчиво ответил Пугачёв. Небось, жалованье-то мне не положите. В других местах, сказывают, казаки тоже бунтуют начальство-то как делит: казакам череном, а себе лопатой.
Вона ты как заговорил. Атаман встал, приказал конвою: Посадите-ка его в холодную, а утром отправим в Нижнюю Чирскую станицу. Пусть там с ним разбираются.
Вона ты как заговорил. Атаман встал, приказал конвою: Посадите-ка его в холодную, а утром отправим в Нижнюю Чирскую станицу. Пусть там с ним разбираются.
Пугачёв лишь скрипнул зубами от бессилия. В небольшом сарайчике, сбитом из толстых жердей, он зарылся в солому и заснул. Проснулся под вечер, посмотрел в щель: караульный казак сидел на крыльце избы и игрался с котёнком. Емельян жалобно крикнул:
Сидор, принёс бы ты мне поест, а.
Казак принёс ломоть хлеба и кружку молока.
На, ешь, Емельян.
Спаси тебя Христос, поблагодарил Пугачёв станичника, принимая еду.
Только больше не проси, Емеля, у нас тут не трактир.
Не знаешь, Сидор, долго мне здесь сидеть? Околею я.
Завтра, должно, ответил Сидор. Слышал, атаман говорил.
Сидор закрыл двери, потрогал затворы, убедившись в их надёжности и крепости, ушёл в избу.
Наскоро поев, Емельян снова посмотрел в щель никого. Достал из-за спины припрятанный кинжал и стал тыкать ими в жерди. Скоро нашёл угол, где жерди были совсем трухлявыми, разворошил их и сделал отверстие, чтобы пролезть в него. Заткнул его соломой и решил переждать. Он знал, что караульный перед ночью обязательно проверит засовы и обойдёт сарай. Так и есть, часа через два Сидор снова вышел из избы, прошёл вокруг сарайчика, проверил запоры, крикнул:
Эй, Емельян, ты здесь?
Да здесь, здесь, куда я денусь. Не мешай спать, Сидор.
Ну, отоспишься ещё, ночи сейчас длинные.
Скоро шаги стихли, скрипнули петли двери, щёлкнула щеколда. Пора! Емельян вытащил соломенную затычку и попытался пролезть сквозь дыру. Маловата! Тогда он скинул с себя зипун, выбросил его наружу и только после этого вылез сам. Оделся, быстро огляделся из-за угла никого. Свобода! Тишина, только где-то в дальнем конце станицы брехали собаки. Теперь куда? Только на хутор, там стоит его конь. А если коня нет, уйдёт вдоль Дона и ищи-свищи ветра в поле.
Ветер посвистывал под камышовыми крышами, пока он крался по станице. Вот и хутор. Конь стоит, правда, уже рассёдланный значит, Софья приходила. Емельян усмехнулся, подумал: «Может, и не она продала-то. Ладно, даст Бог, ещё свидимся».
Сначала Пугачёв скрывался у Терских казаков, в станице Дубовской, а затем страх угнал Емельяна аж в Польшу. Долго шатался по деревням, пока не поселился в слободе Ветке, где его приняли раскольники, которых он когда-то не выловил. Но всё равно тянуло домой. На Добрянском посту сказался выходцем из Польши и прибавил себе десять лет. Ему выдали паспорт и отправили восвояси.
На Великий пост, в конце февраля, в ночь, Пугачёв снова вернулся в Зимовейскую. На этот раз он был пеший. Осторожно постучался в окошко. Софья, всматриваясь в темень, спросила:
Кто?
Открывай, Софья, я это, Емельян.
Он услышал сдавленный вскрик. Скоро открылись дверь, а потом калитка. Жена, закутанная в шаль, осмотрелась:
А где же конь твой?
Нет коня. Строго спросил: Скажи, ищут ли меня?
Сначала часто приходили, всё допытывались, не был ли дома, а сейчас и не заходит никто.
Когда вошли в избу, спросил:
Дети спят?
Спят, угомонились давно.
Питаетесь чем?
Что Бог подаст. Сестры помогают, Ульяна да Федосья. Когда и станичники помогают. Софья села на лавку и заплакала. Стыдно-то как, Емелюшка, словно вдова казачья живу. А я ведь не вдова. Взялся бы ты за ум-то, хватит тебе баламутить да куролесить.