А если я люблю?..
Кого?!
Вас! выкрикнула девушка и отвернулась. Всхлипывая, продолжила вопросом. Помните, ваш день рождения?
Слава Богу, на склероз не жалуюсь, иронично ответил я.
Так вот Вы получили странную поздравительную открытку?
Да Была одна Без подписи По подчерку определил: женской рукой подписана Это было страстное признание в любви Подумал, что кто-то разыгрывает.
Это моя открытка.
Да?.. Ну Даже не знаю, что сказать Если это правда, то я, как порядочный человек, обязан жениться, но
Что вам мешает?
Повторяю, девушка, еще раз: это будет слишком неравный брак Не хочу портить тебе молодую жизнь Ты найдешь еще себе парня и будешь счастлива.
А я хочу быть с вами Только с вами И буду счастлива Так, как ни с кем больше.
Ты преувеличиваешь Максимализм молодости Пройдет
Никогда-никогда не пройдет! девушка зарыдала.
Взяв девушку за плечи, потянул на себя. Она не сопротивлялась. Наоборот, впивалась в меня, крепко-крепко придавливая свой лобок к моему лобку. Я стал целовать в глаза, осушая девичьи слезы. Она выгнула спину, и по молодому телу пробежали судороги. Руки девушки ухватились за мои трусы и
Противно завыла сирена: это сработала чья-то автосигнализация, вой проникал в квартиру через форточку. Проклиная всё и вся, отодрал голову от подушки, посмотрел в окно. Между штор крался узкий ранний лучик солнца. Подумал: не больше шести.
Гады, проворчал я, и голова вновь упала на подушку. На самом интересном!..
Попытался вновь уснуть и увидеть продолжение. Но, увы Хорошего помаленьку.
Долго лежал, плотно закрыв глаза, а в голове вертелось одно и тот же: «Если вижу такие сны, то жизнь моя продолжается и у нее все еще есть будущее»
Старый гриб
Руководитель, исподлобья глядя в мою сторону, цедит:
Назначаю (так и быть) главным редактором газеты
Я встаю, обидчиво произношу тираду. Руководитель не слышит. Ну, ясно: гнев мой лишь в мыслях. Это странно. Боязно вслух произнести? Прежде ничего подобного за собой не замечал. Лупил любому правду-матку только так.
Паузу прерывает руководитель. Он бросает в свойственной ему манере:
Приступай!..
Я выхожу. Спускаюсь по широкой мраморной лестнице со второго этажа на первый, поворачиваю направо и иду в глубь длинного коридора. Иду и думаю ворчливо: «А когда-то, в прежнюю мою бытность, редакция располагалась на третьем этаже».
Паузу прерывает руководитель. Он бросает в свойственной ему манере:
Приступай!..
Я выхожу. Спускаюсь по широкой мраморной лестнице со второго этажа на первый, поворачиваю направо и иду в глубь длинного коридора. Иду и думаю ворчливо: «А когда-то, в прежнюю мою бытность, редакция располагалась на третьем этаже».
Редакция сейчас занимает две смежных комнаты. Вновь мысль: «А тогда имели пять комнат».
Вхожу. Никто даже головы не повернул в мою сторону. Одни гоняют чаи, другие в шашки играют, третьи вяжут носки.
Привет, коллеги! хочу выглядеть этаким бодрячком, будто мне всё нипочем, даже море по колено. Плохо встречаете главного редактора. Что так? Откуда холодок и такое равнодушие?
Вера Сарварова откладывает в сторону недовязанный носок, протыкает иглой клубок ниток, еще ниже спускает на лоб черный платок.
А, это ты Что надо? Хочешь, научу вязке носок?
Смотрю и с трудом узнаю. Думаю: «Тогда была интереснее. Не красавица, а все же Постарела, сильно постарела. Ну и я ведь за прошедшие годы не помолодел».
Я со злостью отвечаю:
Пришел сюда, чтобы вас отучить от вязки носок, а не наоборот.
Кто ты такой, чтоб отучать? Вера хмурится.
Не надо прикидываться: все и всё уже знают.
Да? Я, представь себе, ничего не знаю.
Ты?! восклицаю я. Первая сплетница и не знаешь?
Обижаешь, смиренно говорит Вера и крестится.
Думаю: «Странная какая. Прежде бы такие истерики закатила, а тут»
Я, стараюсь говорить с апломбом, чтобы слова звучали весомее, новый главный редактор.
Новый, но со старыми дырами, замечает Вера и хмыкает.
Там, в дальнем углу комнаты, один из играющих в шашки Владимир Попов прыскает: это его естественная реакция на женский афоризм.
Я спрашиваю:
Где ответственный секретарь?
Кто-то из гоняющих чаи кивает в сторону соседней комнаты. Иду туда. Вижу, что Гоша Чуев, уронив плешивую голову на столешницу, храпит напропалую. От храпа на затылке, топорщась, вздрагивает единственный хохолок. Я трясу его за плечи.
Пора просыпаться. Настало время браться за работу.
Чуев трясет головой, фыркает (видимо, сон прогоняет), отрывается от столешницы, смотрит на меня. И ворчит:
Нет от тебя покоя. Угомонишься когда-нибудь или нет?
В ответ цитирую Блока:
И вечный бой! Покой нам только снится.
Гоша соглашается.
Он, то есть покой, мне и снился сейчас, а тут ты Принес же черт!
Не вспоминай черта всуе, говорю я. А пришел, чтобы расшевелить ваше болото и возродить вновь газету.
Чуев скептически смотрит на меня и замечает:
Сидел бы на печке, старый гриб, и не вонял тут.
Я взбеленился.
На кого хвост топорщишь? На главного редактора, да? Ну, я тебе покажу!
Не страшно Не прежние времена.
Разболтались без меня! Я научу всех, как свободу любить! восклицаю и просыпаюсь.
Просыпаюсь оттого, что этажом выше, надо мной кто-то стучит по полу сапожищами.
Чуть-чуть жаль, что сон оборвался на самом интересном месте. Лежу, смотрю в темноту раннего утра и спрашиваю себя: «Что сие означает? Ведь не первый раз вижу нечто подобное. Думаю об этом? Неправда: все в давнем прошлом. И уж тем более не смею мечтать вновь занять кресло главного редактора».
Чудинка психопата
Некое присутственное место. Одни сидят, другие, притулившись к стенке, стоят, скучающе глядя по сторонам. Напротив меня, под потолком (повыше надежнее, а то ведь стибрят) экран телевизора. Заставка информационной программы и потом ведущая с печальной миной на лице начинает вещать: «Увы, но блок новостей вынуждена начать с трагедии, о которой нам стало известно только что»
Я хмыкаю и громко, чтобы непременно все слышали, выкладываю свой комментарий:
То же мне новость Первая, что ли, трагедия?! Они следуют одна за другой и каждая траурнее предыдущей, люди заозирались, найдя источник крамолы, то есть меня, с недоумением стали всматриваться. Поощряемый вниманием публики, с еще большим жаром продолжаю ораторствовать. Пора нам трезво взглянуть на политическую ситуацию в России и признать: у нас безвластие. В экономике стабилизация (подобное положение когда-то назвали более точно застоем). В политике словоблудие, безудержное восхваление одного лица и одной партии (это мы уже проходили и не раз). Я спрашиваю: за что возносят хвалу? За построение «вертикали»? Да, этот проект успешен, единственный, кстати, однако, того больше возвышаю голос, власть чиновника стала еще коррумпированнее, и мы достойно заняли по этому показателю сто двадцатое место в мире.
Оцепенение, похоже, прошло: очухавшись, люди зашикали на меня, красноречиво вертя пальцами у висков, а один, наклонившись к уху, зашептал:
Люди в сером, гляди, снимают и записывают твою трепотню, потом, осуждающе покачав головой, спросил. Приключений, да, ищешь на задницу?
Вполне советское предостережение соседа. Несмотря на умный совет, продолжаю энергичнее прежнего гнуть свою линию:
Пора менять такую власть, прежде всего, президента. Люди, проснитесь! Оглянитесь вокруг! Кучка, близкая к власти, жирует, а мы, лохи, что?
Кто-то в первых рядах произносит:
Спятил мужик В психушку его, в психушку!
Грустно качая головой, обвожу публику взглядом. И тут замечаю одного из тех, которые в сером, грозящего издали мне пальцем: все, мол, попался, пескаришка проклятый; на крючочке у нас теперь, голубчик. Чувствую, как с боков начинают меня сильно теснить.
Только тут понимаю, что уже блокирован, что свободы тю-тю. Начинаю задыхаться. Становится страшно. Рывок в сторону выходной двери, однако держат цепко. Тогда истерично кричу:
Не замолчу!.. Нет!.. Никогда!..
Чувствую, как по лицу начинают сползать слезинки. Становится жутко стыдно.
Открываю глаза и долго не могу понять, сон это был или по правде смелую речь толкал в массы?
Правдоруб
То ли это красный уголок жилконторы, то ли иное присутственное место. Сюда нагрянул, окруженный прихлебателями, сам Эдгар Стессель, губернатор. Злой, как черт: седой головой трясет, слюной брызжет, матерится, будто ломовой извозчик. Что он здесь делает? Прибыл на разборку. Что я делаю тут же? Скорее всего, нарочным вызвали.
Россель сидит за грубо сколоченным столом и изучает тексты. Скрупулезно изучает, пристрастно, ни одну запятую не оставляет вне своего внимания.
Я же стою перед губернатором. Не на навытяжку, между прочим, стою, а этаким независимым фертом и всем своим видом как бы говорю: меня, брат, на испуг не возьмешь.
Скосив глаз влево, вижу: в углу сидит ведущий информационно-аналитической программы четвертого канала Екатеринбургского ТВ Егор Овнин. Он молчит и лишь угрюмо смотрит на происходящее. В моей голове проносится: «Что он-то здесь делает и почему без привычных телекамер?»
А Ну, ясно: присутствует на разборке в качестве соучастника, сообвиняемого, соответчика по делу.
Вновь скосив в сторону Овнина глаз, подмигиваю: не боись, мол, выкрутимся; не в таких передрягах бывал, а ведь жив, слава Богу. Овнин не откликается. Наоборот, отворачивается.
Стессель щелкает пальцами: это он так подзывает обслугу, то есть прихлебателей. Те всем гамузом устремляются к нему, но впереди всех, растолкав локтями, оказывается председатель облдумы Никита Воробьев. Он заискивающе и, скрючившись в полупоклоне, ест глазами губернатора.
Фурычишь что-нибудь? спрашивает Россель и тычет пальцем в ноутбук.
Всенепременнейше, Эдгар Эдуардович, отвечает Воробьев и скрючивается еще замысловатее.
Ну, так найди! командует Стессель.
Воробьев быстро-быстро стрекочет клавишами и находит.
Извольте лицезреть, дорогой наш и незабвенный Эдгар Эдуардович, говорит Воробьев и, не разгибая спины, пятясь, отступает, но продолжает преданнейше пожирать взглядом губернатора.
С моей стороны экран не виден. Любопытство разбирает: что там? Приподнимаюсь на цыпочки и заглядываю через верх. Понятно: диаграмма, которую вчера показал в своей программе Овнин; для диаграммы взяты данные из моих статей в Интернете. Уж как Овнин меня нашел одному Богу известно.
Лжешь, мерзавец! кричит Стессель на меня, разглядывая диаграмму. С чего, хрен собачий, взял, что уровень жизни в руководимой мною области неуклонно снижается? Статистики не знаешь, да?