Вхожу. Вахта. И сразу же смущен: вместо офицера в форме и при оружии, на вахте встречает роскошная блондинка, причем, и уж это-то вовсе бьет по темечку, совершенно голая. Не хочу, а тотчас возбуждаюсь: естественная реакция здорового организма, однако Солидное мероприятие и здесь такое?! Слишком смелое новшество организаторов. Все, что ниже пояса блондинки, скрыто стойкой, но, совершенно очевидно для меня, на ней нет даже крохотных пляжных трусиков. Зато (очевидно, в качестве компенсации) на точеной шее блистает большое колье, а на запястьях тонких и длинных пальцев золотые кольца с огромными бриллиантами.
В голове логичная мысль: «Может, подъездом ошибся? Не туда, куда мне надо, попал?» Все возможно, но, вижу, за спиной блондинки, чуть поодаль прохаживаются строгие офицеры (судя по всему, участники совещания, а иные даже мне знакомы), прохаживаются и на блондинку на вахте ноль внимания. Будто так и надо. Будто что-то обычное и привычное им. Я же неловок, а потому скован. Пытаюсь отвести глаза, но мне этого не удается: девичьи прелести притягивают как магнитом.
Стою и в нерешительности топчусь на месте. Девушка, догадавшись насчет моих нынешних чувств, входит в мое положение, спешит помочь преодолеть неловкость. Она спрашивает, ласково разглядывая меня своими глазками-изумрудинками: «На совещание?» Я лишь киваю. Девушка продолжает: «Ваши документы?» Достаю из нагрудного кармана и протягиваю все также молча. Девушка, мельком взглянув на фотографию в удостоверении и на меня, качает головой. Она говорит: «Этого недостаточно Необходим вкладыш-допуск на подобного рода совещания, я достаю пластиковую карточку и протягиваю ей. Она смотрит, а потом опять же качает головой и строго смотрит на меня. Не до конца оформлен допуск Почему?» Гляжу на блондинку и думаю: «При подобном виде этакие строгости как-то не к лицу».
Хрипло (в горле пересохло) подаю свой голос: «Не беда Печать есть? Есть. Подпись генерал-лейтенанта на месте? На месте. Если, убежденно добавляю я, так уж нужно, то фамилию, имя и отчество могу сейчас от руки вписать Не проблема». Девушка смотрит с укоризной. Но тут слева из-за угла появилась другая блондинка и опять же в чем мать родила. Смотрю и оцениваю: «Краше первой Будто с обложки глянцевого журнала»
В чем дело? спрашивает вторая первую. Та протягивает ей мой вкладыш-допуск. Девушка смотрит и машет рукой. Ничего страшного Главное печать и подпись первого лица на месте Пойдемте, она жестом приглашает. Я провожу в зал.
Мы идем бок о бок и на нас окружающие не обращают никакого внимания. «На меня понятно, думаю я, но как можно оставаться равнодушными к той, что рядом? я фыркаю недовольно. Не люди, а манекены ходячие». Я, осмелев, скашиваю глаз на свою спутницу, останавливая взгляд то на ее грудях, то (я просто чувствую) на упругих ягодицах, эротично двигающихся при ходьбе. Девушка возбудила мою старческую плоть до того, что Готов Если б не публика, то
Приходим в зал. Девушка усаживает меня за один из столиков, сама же (я думал, что тотчас же, исполнив свою миссию, уйдет) устраивается за тем же столиком, напротив меня. Совещание, вижу, еще не началось. Касаясь моего плеча, сидит совсем юный лейтенантик (пожалуй, только-только выпущен из училища). Высунув розовый язычок, он быстрым и мелким подчерком-бисером что-то строчит на бумаге. Юноша даже не взглянул на мою спутницу. Как можно, когда я сгораю от возбуждения?! Что такого важного может быть, чтобы остаться равнодушным к подобной красоте? Понимаю, что неприлично, но все-таки скашиваю в его сторону глаз: «Начальнику главного Рапорт Сим уведомляю» Ясно: парнишка строчит донос. Он мне неинтересен. Мне интересна блондинка, что напротив. Она сидит, чуть отвалившись на спинку стула, полуприкрыв влажные глаза и пощипывая своими пальцами сосочки грудей. Мне хочется погладить, но Народ кругом, а тут рядом еще этот со своим рапортом.
Нет у меня больше мочи. Я под столом (он, к счастью, не широк) легко дотягиваюсь до колен блондинки. И даже дальше, глубже. Где жарко и уже влажно. Где шелк русых кудряшек. Девушка (я чувствую) мелко-мелко подрагивает и не препятствует моим ласкам. Смелею все больше и больше. Девушка поощряет: когда моя ладонь пробует вернуться на исходную позицию, то есть на колени, то ее промежность сжимается, стискивая мою ладонь, не отпуская ее. Препятствие для меня не ахти, но оно приятно. А потому стремлюсь дальше в райскую глубь.
Изнемогаю. Какая обида, что все это происходит прилюдно, нельзя взять и
Блондинка начинает тихо постанывать и выгибать спину. Значит? Ей тоже доставляю удовольствие. От осознания этого я на седьмом небе. Я встаю со стула и
Во второй раз за ночь пробуждаюсь ото сна. Это, да, не сны праведника. Это сны греховные. Но что мне делать, если они приходят и приносят минуты наслаждения? Отказаться? Но как?!
Врать не буду: такие сны сладки. Однако где-то слышал, что видеть во сне голых людей не к добру. Так ли? Поживем увидим. Пока ясно лишь одно: внутри меня живет дьявол-искуситель, который испытывает меня. Даже во сне. И я, как видно, перед его искусом оказываюсь слабым, неготовым к противодействию.
Врать не буду: такие сны сладки. Однако где-то слышал, что видеть во сне голых людей не к добру. Так ли? Поживем увидим. Пока ясно лишь одно: внутри меня живет дьявол-искуситель, который испытывает меня. Даже во сне. И я, как видно, перед его искусом оказываюсь слабым, неготовым к противодействию.
Грешник я? Ну, конечно!..
Прощай, иллюзия
Телевизионная студия. Стрекочут без всякого удержу камеры, слепят, обдавая жаром, многочисленные софиты. Суета: режиссер весь на нервах, его многочисленные помощники, беспрестанно подстёгиваемые зычным лаем шефа, бестолково бегают из конца в конец, а операторы, которым также достается, равнодушно и вполголоса посылают всех подальше.
Съемки предыдущего сюжета, а их в программе, как я понимаю несколько, благополучно закончены. Режиссер достает из-за пазухи нечто, издали напоминающее скатёрку, и усердно трет красное, как спелый помидор, вспотевшее лицо, потом идет к столу, стоящему за правой кулисой (только я вижу), наполняет граненый стакан чем-то, похожим на водку, на одном дыхании опорожняет и закусывает крепким кряканьем.
Женщина-администратор неопределенного возраста начинает и меня готовить к предстоящей съемке. Она критически осматривает с ног до головы и почему-то беспрестанно фыркает, будто старая лошадка, уставшая от долгого пути, а потом берет за руку, как какое-то дитя, и ведет к глубокому креслу, стоящему по центру полукруглого подиума, усаживает; заметив, что на моей голове вздыбились редкие седые волосёнки, оглаживает шершавой ладонью.
Я, по-барски усевшись в кресло, незаметно для окружающих ладонью трогаю обивку. Определяю: «Натуральная, хорошо выделана, тонко». Это я оцениваю кожу, которой обтянуто подо мной кресло. Думаю про себя: «Больших, похоже, денег стоит». Моя значимость в этом мире повышается, выпрямляю спину и обретаю еще более гордую осанку: знай, дескать, наших; тоже ведь не лыком шиты.
Из-за кулисы появляется прилично пободревший режиссер.
Ну, истерично визжит он, тронулись!
Я расплываюсь в ухмылке. Это по поводу команды режиссера. «А вы тут все, говорю про себя, давно и безнадежно тронутые».
Из-за блуждающей по мне ухмылки мне кажется, что выгляжу идиотом, поэтому всё смахиваю с лица, обретаю глубокомысленный вид, вид творца.
Слева от меня, чуть поодаль стол (почему-то весь обшарпанный, не иначе, позаимствованный на помойке), а за ним трое: двое тощих мужчин и между ними дородная, пышущая здоровьем, дама. Понимаю: это в их руках моя судьба, это им предстоит критически оценивать. Мелькнул вопрос: «Интересно, что именно выбрали из множества, мною написанного?»
Первой начинает обозревать пышнотелая дама. Голос с хрипотцой (то ли пьет много, то ли сутками смолит), после каждой произнесенной фразы, вижу, упирается в шпаргалку, лежащую перед глазами.
Из двух текстов, говорит, отобранных жюри для финала, я бы, говорит, очень и очень высоко оценила рассказ «Горели свечи на столе». Удивительно, говорит, трогательная история и автором рассказана проникновенно, с большой любовью к героям. Извините, говорит и достает из-под обшлага крохотный платочек, сосредоточенно удаляет влагу, появившуюся в уголках глаз, все еще нахожусь под впечатлением и не могу сдержать эмоций.
За моей спиной, где зрительные ряды, слышу шмыганья носами и поддерживающие аплодисменты. Понимаю: сейчас все камеры берут меня крупным планом, поэтому, слегка отвалившись на спинку кресла, склонив голову чуть вправо, занимаю позу триумфатора.
Тут загундосил один из тощеньких, тот, что слева от пышнотелой дамы.
А я, сударыня, говорит и недовольно крутит лысеющей головой, придерживаюсь прямо противоположного мнения.
За моей спиной по рядам зрителей проходит недовольный шумок.
Дама, криво усмехнувшись, парирует:
Сколько людей, столько и мнений Ваше право, сударь, соглашаться или не соглашаться, однако знаете ли Хотелось бы услышать хоть какие-то аргументы.
Тот самый «сударь» счастливо хихикнул и вновь загундосил:
Пустые рассказы Штампованные фразы Скуден словарный запас Графомания, одним словом, и ничего более.
За моей спиной зрители уже вслух выражают недовольство и возмущаются, как они считают, облыжными аргументами критика. Это меня вдохновляет. Хорошо, когда кто-то поддерживает. И позволяю себе поспорить Про себя. «В конце концов, говорю, пишу не для подобного рода критиков, а для простого читателя, такого, который за моей сейчас спиной. Графоман? Ну и что с того? Я, в самом деле, сильно увлечен (можно сказать, маниакально) написанием текстов, но кому от этого дурно, а?»
Встревает вертлявый парнишка, ведущий.
Хорошо, хорошо, останавливает он гундёж, все и всё давно поняли, ехидничая, укалывает, даже зрители. Видите, как они одобряют вас?
Я на седьмом небе. «Надо же, думаю, даже ведущий на моей стороне!»
Парнишка-ведущий, глянув в бумаженцию-шпаргалку, что у него в руках, говорит, обращаясь к членам жюри:
Вы пропускаете претендента в финал конкурса или нет?
В свою пользу получаю даже два голоса, хотя достаточно было и одного, а он был обеспечен пышнотелой дамой еще в самом начале.