Родина всех. Сборник стихов - Федор Метлицкий 2 стр.

Площадь Красная мыслилась цельно.
Где резня собратьев за трон?
Как же мощно и благоговейно
Русь здесь выдохнула нутро!
Словно не было долгого обморока
Под татарской бездумной пятой,
Скоморошьею верой  под облаки
Многоглавый Блаженный святой.
В небо  башен гулкая поступь 
Великанов сторожевых.
Нашей древней сути  по росту
Поиск новых идей мировых.

Я вышел на Красную площадь,
В истории вольный полет,
Где башни сказочной мощи,
Нетронутой силы оплот.
Когда-то в спасенье, не в почести 
В наш век возрожден мавзолей.
Неужто странной очереди
От сказки той веселей?
В расчете взнесенная кем-то
И боль родни оскорбив,
Гонителя интеллигентов
Мумия  в чудо призыв.
По каменной шири разиней
Иду, как в беспамятном сне,
И вижу  здесь площадь разрыли,
Как душу, в кладке-броне.
Черна мостовая  дровами
Тринадцатый век обнажен.
Что в нас, зеваках, дремало,
И вдруг родным обожгло?
Какой же светит опорой
Глубинная вера веков?
То родины сняты заторы,
В которой бессмертно легко.

Это в нашей крови  в облетевших веток свободе
Парка стройного  так печаль высока!
Что же мы в пустоте по плитам дорожек проходим?
Нам свобода от мимо снующих так далека.
Здесь единства знаки каждому зримы отдельно.
Древним вечным огнем в нас обвык неизвестный
солдат,
И невесты фата лишь белым краем заденет
И в свое упрямое счастье уйдет навсегда.
Вот она  прощальная яркость и длинные тени
 печали,
Непонятной печали солнцем оставленных ниш.
И стена кремлевская  в нас старинным
 молчаньем,
И еще неизвестным  за гребнем  райского
 города крыш.

На пятачке земли  так жизнь густа!
Лишь выберешься из Москвы на север 
Набито селами, и все места
В бессмертие историей засеяны.
Как силы юны  кружева плести
Нежнейших вер  наличников оконных,
Нетленно крепость духа пронести,
Не надорвав в тревогах современных.
Дух перегонов конных здесь  гуляй
И в безграничье сил тяни, Икарус,
Пусть в обмороке снега спят поля,
Где люди потаенно затерялись.
Здесь жизнь надежна в наслоеньях лет,
И дальше  всюду по земле бескрайней.
Я ухожу в тысячелетний свет,
Что не убить в нас никаким стараньем.

Корабль АН СССР  в мальчишьем уходе
В таинственный сумрак иных, в снегу, берегов.
И в темных остатках сруба что-то находит
Душа, откликаясь на кровный, таинственный зов.
На кости китовой  что имя поморское, гордо,
Как солнце России, бессмертно живое «Ондрей»?
И что в суровом «Преставися мирянин от города»
На темной доске 
Что в ночи северной ей?

Как и не было грусти!
 Разве пора?
Дымковские игрушки 
Яр, нетронут рай.
Женихи, невесты
Пялят точки-глаза 
Пули жизни тесной,
Без сомнений телеса.
Всех желаний веер,
Спектром жизнь ярка,
В животворной вере
Феерия индюка.

Художники-бородачи странны,
Их опасаюсь, избранно смотрящих.
Но вот  пейзаж игрушечной страны!
Ее, как нашу душу, создал пращур.
Игрушкой в пятнах  весь заляпан, холст
Мой дух в наивность первых вер уводит, 
В деревне небывалой я не гость,
Здесь все, чего хотел бы на исходе.

На выставке комнатных нежных
Растений  старушек душа
Вся светится в спорах прилежных 
Судьбы утончившийся жар.
Белопероне капельная,
Калерия, флоксы в саду.
Цветное вечное пение 
Бессмертье невыцветших душ.

Провинция нетронуто звенит
В душе народной воздухом доверий 
Откуда-то из древних вер возник
И не исчез, и обновленьем веет.

Свет окраин твоих  неизвестность,
Остановлен вне времени век.
В глупом, чистом теряется скепсис,
Все неверье эпохи калек.

Где-то в северной глухомани 
Опустевший, в зиянье окон
В веке нашем антигуманном
Гибнет русский наш Парфенон.
Староверский храм непокорный,
Не для пользы, а для души,
Проносил сквозь столетия гордо
Веру в новую чистую жизнь.
Предрешен канцелярской бумагой
И покорен смирившийся люд.
Но всегда в непонятной отваге
В нем чудесные силы встают.
Вот студент, искавший опоры,
Поняв плотницкую чистоту,
Взялся методом переборок
Воскресить былую мечту.
Пусть и долго это, и скудно,
И испуг, и зависть порой,
Но стоит там храм неподкупный
С той поры, в глухомани лесной.

Трагедия судьбы  избенки нищей,
Великое терпение и глад,
Где вырвано родное  в то огнище
Ушел  пресветлым утром!  муж-солдат.
Там бабы Любы время отшумело.
А нынешние  пуст и чужд их взгляд.
Кого б рядком  для слова, не для дела,
Ведь ей не много надо  был бы рад.
Какое ей богатство  серебристый
Туман над речкой, где стояла с ним,
И травы изумрудные, и чистый
Зеленый гнется лес  из той весны!
И снова силы юные, как прежде,
И страшной пустоты как будто нет,
И краски ль это, или взлет надежды
В последней и томящей тишине?

На Руси  христианства тысячелетье.
Кто сказал: нет древней русской души,
Что она родилась в первозданном полете,
А не светлою церковью видела мир?
Кто сказал, что тысячелетье бесследно?
Ваша вера выдержать век не смогла!
Возвращается нечто, что было последним
В человеке, чтоб гнева боль не сожгла.

Захожу  и вспышка аккордами красок!
Оживают пейзажи безбольной страны.
Исчезает с лиц открытых бесстрастие
И в доверии души обнажены.
Выхожу  и улица в ярком цветении.
Но проходит минута  окрестность уже
Вновь тускнеет в загадочном осложнении,
В равнодушии толп снова трудно душе.

Выйти, выйти мы договорились
В улиц сырость открытую  чем
Разогнать непонятную примесь
Грустных чувств, не пригнувших совсем.
Может, этому быть на Арбате?
Ах, как верно стремилась душа,
Как раскрылась художникам-братьям,
Словно вышла на волю дышать!
Чем так мило новое племя
Наработанных попусту сил,
И кого отвергнуло Время
И Союз художников скрыл?
Здесь рисуют профили новые,
Оттеняют смелость одежд,
И смешения здесь модерновые
Форм и стилей  пробитая брешь.
Милы зданий нежные краски
То ли памяти, то ль новизны 
Реставратор припомнить старался,
Как мечту, старинные сны.

Раскололось мое застывшее,
Устоявшейся жизни склероз.
В споры авангардистов я вышел 
В молодых художников рост.
Я не знал, что пивные кружки,
Современной воблы хвосты
В измерениях новых кружат 
Школ фламандских неведомых стиль.
Ощутил бытия вибрацию,
Тайной мира пронизан вдруг 
Музыкальными волнами радио
И разложенным спектром наук.
Я разбил тягомотину нормы:
Как смешались знамена, слова!
Всем осколкам клише неспорных
В новизне мировой уплывать.
Оторвался от тяготения 
Слишком вольная ощупь форм,
Слишком тонкие красок сплетения
Масса зрителей  злится хором.
То ли вся  в сплошняком пейзажах
Личных, бедных уходов-свобод,
Глаз ли фотографично посажен,
К лени озираний зовет.
То ль зеркальные отражения 
Простота застывшей души,
То ль порыв душевных движений
В ритмах нормы легче глушить.
Мне абсурд  обновлений тайна,
Им  лишь к разрушению шаг.
Призывает к расстрелу, казни,
Потеряв опору, душа.

Как долго жизнь была в глухих провинциях
Истории, не зная, что уже
Расколот медальон стихов прилизанных
И в центре мира  судорожный жест.
Не темные полотна старых болей,
Что бьются в перспективе линз глазных,
А странные свечения на воле
И ярко  первозданных красок вспых!
Какая боль  не видеть первой веры
В провинции истории, где я
Брюзжал так долго у открытой двери,
Не знал, чем жить мне, потеряв тебя.

Тих небосвод в прозрачной нежной дали,
Густеет космос в глуби синевой.
И вдруг  удар органа первозданный,
Из центра боли  фейерверк цветной!
Смерч нестерпимых красок страшен, странен 
Порочный город гибнет, напряжен?
Мелодия выводит хрупкий танец
Двух зайчиков  тончайших линий стон.
Какая жажда в нас соединенья
Со звуком  цвета и движенья форм,
И с бытием  души, его творенья,
Как гибельна раздельность наша в нем!
Лучами в тьме просквожены глубины
В зеленом мхе и золотой парче.
Швыряет джаз разрядов ритм  зачем?
Какие там миры, где мы едины?

До вечера проходит время быстрое 
Дел нерешенных, нервных, и без сдвига,
И  я открыт милейшим бескорыстиям
О древнерусской живописи книги.
Там открывают воздуха санкири
И панагий заветные даренья,
И я в златом и не погибшем мире,
Не выжженным татарским злом забвенья.
Что в древнем торжестве литого золота
Таким освобождением  на душу?
Как будто жизнь в нем светит не расколото,
И потому сейчас он мне так нужен

Эта искренность сердца, себя утомившего
В отметании вечном неясности, лжи, 
Говорит об искании века не бывшего,
Открывает родное, дарящее жизнь.
Чую душу нацмена, хитрым прослывшего,
В плаче по белоснежным величиям гор.
Это боль моя кем-то чутким услышана,
И добавлено к жизни доверье с тех пор.

Свобода  раскрыванием, отдачей 
В поэтах, всех романтиках таит
Уход от злого торжества удачи,
Не слышащего стонов и обид.
Свобода  неумелого прощенья
Уходит из пустой свободы зла,
Мостов сжиганья  сладких разделений,
Древнейшей мести и резни услад.
Свобода сотворений неизвестных 
Из драк идеологий и платформ,
Бесчисленных свобод исканий местных 
Уходит в новый мир и мер, и форм.

Эт залы уходят в дикие сини