А. В. Войлошников
Сборник. Книга 1. Роман «Седой» и другие избранные произведения
www.napisanoperom.ru
Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения правообладателя.
© А. В. Войлошников, 2016
© Издательство «Написано пером», 2016
Седой (Роман)
Глава 1. Майданьщик
Сентябрь 1939 г.
12 лет.
Поезда, поезда, поезда стук колёс, стук колёс, стук колёс в едком дыме дрянных папирос разговорная шелуха: про зарплату, про цены, дела Днём и ночью идут поезда. В ритме стука колёс жизнь идёт день за днём. Для меня поезда не транспорт, не дом. Для меня поезда, как для рыбы вода обитаемая среда. Я майданщик, желдорожное создание, обитать в поездах, вот моё призвание.
И в процессе эволюции зарождаются у меня новые органы чувств железнодорожные. Например, ментов с ревизором я за два вагона чувствую. Чем? сам не знаю А если с заклеенными глазами и ушами посадить меня в поезд, я узнаю класс вагона и направление поезда по запаху, как муравей! Фрукты, вина, косметика курортные югА; дыни, потная одежда Средняя Азия; север России кедровые орешки, лесная ягода; Дальний Восток солёная кета, горбуша; Забайкалье копчёный омуль и омуль «с душком»
Для меня любые поезда питательная среда. В них «в поте лица» обретаю я «хлеб насущный». Как? А как уж придётся! Валет, у которого я в пристяжи ходил, за тот случай говорил: «Воровать работа творческая, а соль творчества в том, что это не сахар. Если думаешь, что тебе всё плывёт прямо в рот открой глаза и убедись: не сидишь ли по уши в канализации? Вор профессия повышенного риска. Как говорят спортсмены: стоя на низком старте оглянись: не разбегается ли кто-то позади с шестом?! Получил я от Валета много мудрых мыслей, и мало опыта. Но, оставшись сам на сам, в статусе сыроежки, к осени 39-го обтёрся, даже обрел кураж.
Среди ночи, стряхнув липучую дрёму, покидаю я постель в купе, наполненном сонным теплом и синим полумраком ночного освещения. Выхожу, поёживаясь, в промозгло холодный тамбур, наполненный железным грохотом ходко идущего Новосибирского скорого. Старая выдра из мягкой медной трубки вдрызг разносилась проскальзывает. С трудом отпираю ей тугой замок вагонной двери в не рабочем тамбуре. Рывком приоткрыв просевшую дверь, зябко вздрагиваю: в тамбур врывается с холодным ветром сырой туман осенней ночи и звонкий, резкий стук колес. Лохматые призраки ночи, размазанные туманом и скоростью, мелькают во тьме кромешной. По временам ярко алые искры от паровоза прочерчивают в полёте стремительные линии в зловещем мраке и тьма тогда становится ещё плотней и таинственней.
Бр-р-р не хочется в такую ночь покидать законную полку с постелью, в тёплом купе! Но «ноблес оближ», говорил в таких случаях Валет, как Людовик какой-то, который, как и Валет, тоже умел по-французски ботать, дескать: «положение обязывает». Не для того покупал я билет в купейный, чтобы дрыхнуть! А работать кто будет Пушкин? В купе выключаю ночной свет и в темноте прислушиваюсь к дыханию спящих: не разбудил ли кого-нибудь? Ощупываю форму военного с двумя шпалами в красных петлицах, висящую на вешалке. Форма благоухает дорогим одеколоном и красивой жизнью. Конечно, не рассчитываю я, что в ширманах лежит то, что надо, но «орднунг ист орднунг», выговаривал Валет, как и немецкий кайзер. Из кармана галифе я чменя выудил, но при раскладе, как сегодня, из-за него я мараться не намерен. Лопату я ловлю, лопату!
Встав на коленки, лезу под столик, просовываю руку под тощую железнодорожную подушку на которой, похрапывая смачно и благоухая коньячно, лежит тяжелая страшная голова военного, спящего на нижней полке, которую я вчера вечером сам же ему уступил, с радушием данайца. Быстро идёт поезд, вагон качает сильно, резко. И в такт с каждым толчком рука моя проникает всё дальше под подушку. Временами кажется, пальцы видят не только в темноте, а, даже, сквозь материю. Валет говорил, что бывают щипачи, которые щипанцами зырят, как глазами. Будто бы Факир мог поводить руками возле ширманов и рассказать: где, что заначено. Чудеса бывают. Но это, скорее, один из фокусов иллюзиониста Факира, который, делая ушлые отводы, загодя ширманы щупал, потому что был не только талантливым иллюзионистом, но и фартовым ширмачом
Но нельзя отвлекаться на постороннее, когда работаешь, а то пальцы слепнут. Моя рука, обогнув тяжелую голову, подбирается к углу купе за подушкой. И есть! Не-а, не то просто складка. Эх, я факиришка недоразвитый!.. не пальцы, котята слепые долго колупаюсь, долго От неудобной позы, страха, досады становится жарко. Это плохо. Если щипанцы потеют они не скользят липнут. А если волнуешься движения не точные, угловатые. Это Валет говорил Хорошо, когда он был рядом! Работал всегда с интересной выдумкой. Презирал «ходить сонником» воровать у спящих гордость имел профессиональную! Но мне, бестолковой сыроежке, не до гордости
Рука упирается в угол. Ё-маё, и в углу голёк! Куда же вояк заначил лопату? Я же накнацал, что перед сном он под подушкой мацал! Осторожно, в такт толчкам вагона, вынимаю руку из-под подушки. На обратном пути большим и указательными пальцами щупаю подушку там, где она головой прижата. Что-то, что-то я перестаю дышать, напрягаюсь е-е-есть!! Точно лопата!!! Вот уголочек кажется, пальцы различают коричневый цвет добротного кожаного бумажника, прогнутого тяжестью головы.
Но лопата не под подушкой, а внутри наволочки. «Это дело техники», говорил Валет. Расписываю пиской наволочку и начинаю новый осторожный ход рукой вовнутрь её. Сейчас самое западло тянуть лопату из-под головы. Ах, ты!.. позади меня на нижней полке полная женщина зашевелилась закряхтела! Замираю: вдруг свет включит! придётся когти рвать хорошо, в нерабочем тамбуре дверь отперта уйду с подножки через буфера на крышу ночью за мной не погонятся. А женщина вертится и кряхтит, улечься не может что-то болит? наконец-то затихла. Снова в такт толчкам вагона только в такт миллиметр за миллиметром двигается лопата. Хорошо храпит вояк коньячком сопящий сладких снов тебе, вояк, крепко спящий вот лопата на перелом пошла наполовину вышла если шухер подорву с ней!
И вот, набросив курточку на плечи, с полотенцем в руках и лопатником в кармане, я тихо покидаю купе, где оставляя на память о себе чемодан со старыми газетами. Жаль хороший фал для меня он не роскошь, а вещь необходимая, потому что на того, кто заходит в вагон без тяжелого чемодана, кондюки смотрят с недоверием, а пассажиры, как писал Зощенко: «галоши под подушку суют, а некоторые вовсе не сымают».
Стою я с полотенцем на плече у двери свободного туалета, жду, когда поезд ход замедлит у какой-нибудь станции и в коридор позыркиваю: не выскочил ли вояк из купе? А станции нет так и стою у окна, как бы, природой любуюсь, хотя за окном тьма тьмущая и, кроме отраженного в стекле моего красивого силуэта, ничего интересного не наблюдается. Хорошо, что проводник не появляется. А, ведь, дрыхнет-то он потому, что остановка не скоро!
Приближаются огоньки какой-то станции. Поезд замедляет ход. Мало замедляет небось, без остановки? Ещё ждать опасно: вдруг, придётся выскакивать по шухеру на крышу!.. бр-р-р!! не климат а прыгать на ходу страшно, но эх, была не была!
Спускаюсь на подножку. Станция, вот она, но поезд чешет мимо! Да как быстро! Думать некогда эх, не светит не личит! па-ашел бац!!! крепко приложился ногами и бегу, изо всех сил бегу, не в силах остановиться ну, молоток, не упал! Чуть лишку проехал. Поезд набирает ход без остановки прошел станцию треугольник из красных огоньков на последнем вагоне, быстро удаляясь, вскоре исчезает, теряясь в пестрой россыпи огоньков стрелок и семафоров.
Стою на путях, обалдевший после длительного нервного напряга и хорошей встряски от прыжка на ходу. А вокруг тишина!.. ти-ши-на-а слово-то какое: шелестящее Нудный железный грохот поезда удаляется, превращаясь в затихающий рокот, потом в журчание. Из темноты потянуло свежим ветерком и сквозь вонь железки пробивается горький запах осени. Я отхожу в сторонку, к фонарю. При его свете осматриваю лопату. Сперва сармак ого, фартово угадал! Такие форсы я видал, когда с Валетом работал.
Моралисты говорят: считать чужие деньги не удобно пока они не в твоём кармане. Тырю грони по заначкам. Остаётся справил пачка и удостоверение. Обычно, такую мульку бросаю в почтовый ящик. Но это ксивы вояка в чинах, а я таких ненавижу, как чекистов. Честные командиры все арестованы. А эта мордастая сволочь, воняющая одеколоном, ради ордена запросто заставит замороченных ванькОв в народ шмалять!
Аккуратненько, кладу в лопатник камень, бережно опускаю в канаву с водой под насыпью. «Бульк!» прощается лопата с шикарной жизнью По закону Архимеда, каждое тело, погруженное в воду, если не плавает, то называется утопленником. Так и надо! Щедро платит воякам советская власть: из лопаты я с полкуска вынул! На зиму хватит
Сниму комнатку на окраине райцентра у одинокой бабуси с коровой, буду жить, в баню городскую ходить, в гремучих цинковых шайках отмываться, в парилке парком наслаждаться, картошку с простоквашей кушать и бабусины причитания слушать. Сойду за городского внука. А ксивы у меня в поряде. Даже школьный табель есть. Чтоб зимою не скучать, буду школу посещать.
А пока что, надо с этой станции линять. Про телефон я знаю. Но как отсюда умотать, если здесь проходящие поезда не останавливаются, а местный поезд придёт днём и выйдут к поезду три бабуси, «два весёлых гуся» и местный мент, который не только бабусь по отчеству знает, но и гусей по меткам различает!?
Прохладный ветерок пахнет горько осенней листвой, сеном, близкой речкой намекает на то, что хорошо б выспаться в стоге сена, а утречком купить кринку молока с хлебом и на свежую голову думать, как выбираться отсюда без рандеву с ментом?
Глава 2. Побегушники
«Был бы человек, а статья найдётся»
Сентябрь. 39 г.
12 лет.
Не успеваю отойти на сотню метров от путей, как настораживает далекий, приближающийся гул поезда. Шум ближе, громче. И из непроглядного мрака, окружающего станцию, появляется яркий треугольник из верхнего прожектора и двух нижних фонарей паровоза. Скрежеща и чугунно громыхая нескладным, длинным туловищем, на дальний станционный путь вползает товарняк. Краснуха! Её-то мне и надо, чтоб умотать по-тихому!
Могучий паровозище ФД Феликс Дзержинский с трудом сдерживает нетерпеливый бег разогнавшихся на перегоне тяжелых вагонов, а потом, с облегчением, отдувается, громко стравливая излишние трудовые атмосферы и, успокоившись, начинает сонно, умиротворённо попыхивать, посапывать. Замаялся трудяга с тяжелым составом на длинном перегоне