В небольшом стихотворении начертаны и отличительные признаки недуга и его губительное влияние на нравственность общества.
И ничего во всей природе
Благословить он не хотел.
В туманном октябрьском Петербурге уже в XX веке поэт А. А. Блок встречает странного незнакомца («Двойник»). Это стареющий печальный юноша, его шепот жалоба на усталость и бесцельность шатаний в промозглом тумане. Поэту, который сам тоскует об ушедшей молодости, о потерянной возлюбленной, начинает казаться, что этот незнакомец знаком ему.
Быть может, себя самого
Я встретил на глади зеркальной?
Какой безысходностью, предчувствием беды веет от этой встречи! От блоковского «Двойника» короткая нить к «Черному человеку» С. А. Есенина.
Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
Сентябрь, осыпающиеся листья, свист ветра над пустым полем и черный человек, являющийся поэту ночной порой. Непрошеный гость читает скандальную книгу жизни поэта. Мальчик из крестьянской семьи, «желтоволосый с голубыми глазами», превратился в прохвоста и забулдыгу. Изящный юноша, поэт, у которого было много прекраснейших мыслей и планов, теперь всего лишь
жулик и вор,
Так бесстыдно и нагло
Обокравший кого-то.
Вся окружающая обстановка полна внутреннего драматизма: где-то плачет зловещая ночная птица, слышен деревянный стук копыт невидимых всадников, а рядом опять черный человек. Он нагоняет страх, он судит, он обличает. Судит тех, кто считает счастьем «ловкость ума и рук», обличает фальшь и лживость «изломанный жестов».
В стране «отвратительных громил и шарлатанов» высшее искусство казаться простым и улыбчивым даже при самых тяжелых утратах. Черный человек старается быть объективным:
Я не видел, чтоб кто-нибудь
Из подлецов
Так ненужно и глупо
Страдал бессонницей.
Да, подлец не мог бы так безжалостно обнажить темные стороны своей жизни, стать для самого себя «черным человеком» и в ярости разбить зеркало, в котором отразился он сам.
«Черный человек» трагическая исповедь С. А. Есенина незадолго до его гибели.
Герой стихотворения В. С. Высоцкого, не прибегая ни к каким иносказаниям, открыто заявляет о своих странных вкусах и запросах, о своем втором «я».
Во мне два «я» два полюса планеты,
Два разных человека, два врага.
«Второе «Я»
Тот, кто «живет от первого лица», интеллигентен, мягок, без словаря читает Шиллера, даже в мыслях не позволяет себе лишнего.
Зато второе «я» имеет обличье грубого, злого, нетерпимого мерзавца. Измельчавший «демон» грызет стаканы, бьет витрины и лица прохожих, за что и получает положенный «срок».
Тот, кто «живет от первого лица» возмущенно и страстно отрекается от своего двойника:
Мне чуждо это «ё» моё второе!
Нет, это не моё второе «Я»
Загвоздка в том, что, пытаясь задавить в себе «мерзавца» наш герой не уверен, то ли второе «я» он давит, которое нужно; нет ли здесь ошибки?
В. С. Высоцкий точно рисует реалии нашей действительности, которые и по сей день своей несуразностью вызывают боль и обиду за нас самих.
В шутливом стихотворении О. В. Юркова проблема двойственности получила неожиданное освещение. Автор раздвоился.
В первый раз меня зарисовали
Есть бумажный я, и я живой.
Превратился в двойняшку самого себя, нарисованного. Но живого человека отделяет от рисунка целая пропасть. С годами она становится все глубже, в ней исчезают труды, большие и малые дела все то, что изменило и привнесло время.
Тот, бумажный, остался «тенью птицы». Автор надеется «преодолеть тягостный разрыв», даже изобретает способ, простой и действенный. Его можно найти в сборнике О. Юркова «Яровая борозда».
И последнее. Хватит ли у нас самих смелости заглянуть в собственную душу? Что из прожитого мы примем безоговорочно? От чего отречёмся?
Одинокие паруса
День рождения Михаила Юрьевича Лермонтова (15 октября) для меня такое же значимое событие, как 6 июня.
Поэтому я сразу обратила внимание на статью Дмитрия Шеварова «Осенние паруса», с помещенным в ней автопортретом поэта.
Дмитрий Геннадьевич Шеваров журналист, публицист и прозаик, автор нескольких книг. В «Российской газете» он ведет рубрику «Календарь поэзии».
Одинокие паруса
День рождения Михаила Юрьевича Лермонтова (15 октября) для меня такое же значимое событие, как 6 июня.
Поэтому я сразу обратила внимание на статью Дмитрия Шеварова «Осенние паруса», с помещенным в ней автопортретом поэта.
Дмитрий Геннадьевич Шеваров журналист, публицист и прозаик, автор нескольких книг. В «Российской газете» он ведет рубрику «Календарь поэзии».
Статья, которая привлекла мое внимание, опубликована в номере 191 (неделя с 26 августа по 2 сентября 2010 г.) и открывается такой знакомой строкой «Белеет парус одинокий».
Немного рановато? Но лермонтовский парус был написан именно 2 сентября 1832 года.
И тот одинокий парус, жестоко преследуемый бурями во мгле на жизненном море, вышел из-под пера Александра Сергеевича Пушкина тоже осенью 17 сентября 1827 года.1
И парус Ивана Алексеевича Бунина «Высокий, белый и тугой» удаляется от берега на закате осеннего дня 14 сентября 1915 года.
Вот уж, поистине, «осенние паруса»!
И никак не лишний и, несомненно осенний парус, безрассудный и трагический, нашего современника Владимира Семеновича Высоцкого:
Парус! Порвали парус!
Каюсь
«Беспокойство»
Обо всем этом более подробно и красочно написал автор статьи.
«Есть у русских поэтов такие пересечения и совпадения, которые очевидно не случайны, но рационально объяснить их нельзя» размышляет Дмитрий Шеваров, и в унисон его мыслям я вспоминаю стихотворение современника А. С. Пушкина Николая Михайловича Языкова «Пловец»:
Смело, братья! Ветром полный,
Парус мой направил я!
И не страшно, что крепчает ветер, и вал грозит увлечь ладью с гребцами в бездну:
Будет буря: мы поспорим
И помужествуем с ней.
Прекрасное слово «помужествуем» сильное, твердое; в нем желание испытать себя, в нем жажда преодоления и победы настоящего мужчины. Награда за мужество блаженная страна там, за далью непогоды, где
Не темнеют неба своды,
Не проходит тишина.
Но туда заносят волны
Только сильного душой!
И возвращение к парусу этому символу стойкости и надежды:
Смело братья, бурей полный,
Прям и крепок парус мой.
Какие звонкие, энергичные и жизнелюбивые стихи 26-летнего поэта!
А вот еще одно стихотворение: «Думы беглеца на Байкале». Автор его, Дмитрий Павлович Давыдов (1811 1888), между прочим, племянник легендарного Дениса Давыдова, этнограф, поэт, учитель. Долгие годы он жил в Сибири, работал в Северо-Восточной Сибирской экспедиции, изучал нравы, фольклор и быт народов Сибири, издал «Русско-якутский словарь». «Думы беглеца на Байкале» стихотворение, в несколько измененном виде ставшее народной песней, не только рассказ о каторжнике, совершившем удачный побег из Акатуйских рудников. Это небольшой географический экскурс в суровый край с упоминанием городов Шилки и Нерчинска, реки с красивым и строгим названием Баргузин и, наконец, славного моря привольного Байкала.
Герой ведет борьбу за жизнь со всем окружающим миром. Ему страшны и прожорливый зверь, и горная стража, и пуля стрелка. Но было и другое: бежать пособил старый товарищ; крестьянки кормили хлебом, «парни снабжали махоркой».
Почуя волю, беглец ожил и с обретением свободы творил чудеса изобретательности. Через реку пускался на сосновом бревне, для плавания «по морю» обзавелся отличным судном омулевой бочкой. А парус? Где же парус? «Парусом служит армяк дыроватый». Сила духа, упоение свободой и с таким парусом приведет к родному селению.
Славное море привольный Байкал,
Славный корабль омулевая бочка
Ну, Баргузин, пошевеливай вал
Плыть молодцу недалечко!
Античность в романе А. С. Пушкина «Евгений Онегин»
«Самые величайшие из европейских поэтов никогда не могли воплотить в себе с такой силой гений чужого, соседнего, может быть, с ними народа, дух его, всю затаенную глубину этого духа и всю тоску его призвания, как мог это проявлять Пушкин».
Оценка, данная гению Пушкина Ф. М. Достоевским, отражает присущие поэту свойства русского национального характера способность к перевоплощению, «всемирную отзывчивость».
Начиная с первых произведений, которые исследователи-пушкиноведы относят к 1813 году, его поэзия творческий отклик, порожденный вечно молодым искусством античного мира.
Подобно К. Н. Батюшкову, Пушкин знакомился с поэзией древних греков по переводам, легко усвоив тон «изящного эпикуреизма». Главные темы его ранних стихов дружба, любовь, наслаждение жизнью, восприятие жизни во всей полноте с ее светом и тенью.
Не пугай нас, милый друг,
Гроба близким новосельем.
Право, нам таким бездельем
Заниматься недосуг,
убеждает поэт своего приятеля, атеиста и вольнодумца Е. И. Кривцова. Весь сонм богов греческого Олимпа слетается на страницы пушкинских рукописей и не последнее место занимает бог виноделия Дионис (в римской мифологии Вакх).
Знаменитая «Вакхическая песня» гимн вину, солнцу и разуму:
Поднимем стаканы, содвинем их разом!
Да здравствуют музы, да здравствует разум!
Жизнеутверждающее начало, неприятие своего ухода и полного забвения звучит в одном из поздних стихотворений Пушкина, известном теперь каждому школьнику стихотворении «Памятник», идея которого восходит к римскому поэту Горацию:
Нет, весь я не умру душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит
В своем стремительном развитии Пушкин быстро преодолевает узкие рамки первоначальной школы «изящного материализма», поднимаясь до высокой элегичности романтического плана. Этому способствовали решительные перемены в его жизни, новые впечатления от роскошных пейзажей Кавказа и Крыма, чувство радостного обновления и свободы. Правда, это чувство с самого начала отравлено самой причиной перемены ссылкой. Поэтому обращение Пушкина «К Овидию», высланному когда-то из Рима в те же места императором Августом, кажется совершенно естественным. Сострадая Овидию, понимая его слезы, поэт поверяет печальные картины, отраженные в унылых элегиях, где изгнанный певец «свой тщетный стон потомству передал».
Но для Пушкина, жителя севера, «скифские берега» не кажутся мрачной пустыней, а свод небес туманным, как «гражданину златой Италии». Светлый оптимистический пушкинский взгляд на жизнь озаряет строки, заканчивающие элегию. Воспоминания об ушедших не угасают, в сердцах потомков природа затрагивает сходные струны значит, жизнь неистребима.