Трясина Ульт-Ягуна
Роман
Петр Алешкин
© Петр Алешкин, 2016
Таежный десант
Советская литература была богата художественными произведениями о тайге и о людях, работающих, живущих в ней, преобразовывающих природу и вообще о героях трудовых буден. Особняком стояли авторы, которых сибирская земля породила: В. Распутин, В. Астафьев, Г. Марков, к примеру, а также те, кто жил и работал в ней профессионально, хотя и произрос на другой земле: профессиональный охотовед и замечательный русский стилист А. Скалон, все тот же В. Ломов.
А имена тех, кто бывал в Сибири в так называемых творческих командировках от творческих Союзов и прочих общественных организаций, где писатели наши не вылезали из-за пиршественных столов и потому не были в состоянии оглянуться на окружающий их мир из-за пьянок, чередующихся с похмельными синдромами, отписывались томами лжи и духовной проказы, можно перечислять до бесконечности.
Пожалуй, единственное из произведений, подобных псевдолитераторов, которое осталась в моей памяти, был очерк А. Битова о его поездке в творческую командировку на Камчатку. Поглядел нынешний мэтр тридцать лет тому назад полутрезвым оком в дымящуюся дыру Ключевской сопки, позавидовал спящему рядом с ним не протрезвевшему поэту Г. Горбовскому и все впечатления.
Сам я, побывав на Сахалине в творческих командировках дважды, писать об этом острове отказался. Ибо не понял я сущности островитян, не разобрался в их проблемах за пару месяцев занятий невесть чем и писать об островитянах, которых искренне полюбил, посчитал бестактностью и бесстыдством. А о Сибири писал только взглядом человека из экспедиций: лесоустроительной, геофизической, геодезической.
И вот передо мной книга человека, рожденного в селе Масловка Тамбовской области, затем работяги в Сибири и, наконец, многолетнего жителя Москвы. Название у книги намеренно некоммерческое «Трясина Ульт-Ягуна». И сюжет, что называется, «жизненный», без замысловатых выкрутасов, рождаемых высосанной из пальца фантазией авторов. Читаешь и с первых строк романа видишь мир настоящей тайги, людей, которые собрались обустраивать дикую глухомань. И все это и живет, и дышит, и даже пахнет со страниц книги:
«Вертолет летел над осенней тайгой. Изредка он вздрагивал и мелко трясся словно лошадь, которая подрагивает кожей. Отгоняя занудливых мух Он прислушивался к неровному гулу мотора и дребезжанью какой-то железяки в углу за наваленными в кучу мешками, лопатами, топорами, и ему казалось, что вертолет не выдержит тряски и развалится. Резко пахло бензином. Это еще больше увеличивало тревогу».
Мир не выдуманный, легко узнаваемый, настолько реальный, что порой забываешь, что сидишь в европейском столичном городе на диване, читаешь при свете ночника роман ибо руки, ноги сами так и просятся в работу, так и хочется проявить богатырскую удаль, показать свое умение валить сосны, копать и обустраивать землянки, строить дома. Ибо едва ли не с первых строк романа «Трясина Ульт-Ягуна» погружаешься не только в существо человеческих проблем, волнующих героев книги, но и принимаешь естественный порядок вещей, уклад жизни крохотного строительного отряда, высадившегося в дикой тайге с заданием заложить там новый город.
Да, да именно так. Словно новоявленные Петры Первые на новой Неве решили несколько человек создать новый Санкт-Петербург на реке Ульт-Ягунке. Да так создать, что веришь, что воспетое Пушкиным действие для ребят с опухшими от перепоя лицами и мозолистыми руками дело обычное. Просто работа у них такая возводить новые города. В глуши, среди болот и комаров, с вертолетной лишь связью с внешним миром, даже без рации. И вместе.
Последний факт самый важный. Это императору Петру достаточно было ткнуть пальцем в болото и заявить, что здесь русскому народу «суждено в Европу прорубить окно» и, гробя тысячи жизней, возник ныне ветшающий и полный крыс, давно уже не престольный град Петров. Для шести мужчин и одной женщины задача, поставленная перед ними Москвой, не выполнима теми мерами, какие были под рукой у царя Петра или у немецких рыцарей, велящих построить им замки на холмах, чтобы потом вокруг них прижились бывшие невольники-строители.
Герои П. Алешкина десант. То есть группа людей, объединенных единой целью, имеющих каждый свои обязанности, находящихся в этой глуши добровольно, потому знающих одно самое главное для всякого полевика правило: надо жить и работать по принципу «один за всех, все за одного». Иначе не выжить, иначе с заданием не справиться, иначе не десант это, а так чума болотная.
Здесь северный и сибирский счета соединяются. Автор этих строк проработал двенадцать сезонов в экспедициях в глухомани Сибири, Дальнего Востока и Средней Азии, потому утверждаю ответственно: далеко не каждому дано быть настоящим мужчиной и в постоянном окружении одних и тех же лиц, там невозможно скрыть никому своей истинной сущности. Вольно или невольно, но с течением времени в каждом таком коллективе, какой описан в романе П. Алешкина, возникает конфликт, в основе которого лежит глубоко спрятанная от окружающих, но продолжающая жить в глубине каждого ложь. Или недосказанность, что, по большому счету, одно и то же.
А жить приходится в таежном десанте именно по большому счету. Петр Алешкин, сам проработавший несколько лет в подобных десантах, умелый плотник и настоящий русский мужик, знает это не по историйкам, выуженных их журналов и газет, а памятью натруженных мускулов и пережитых страхов, изношенным сердцем своим, наконец, и трудными воспоминаниями. Я не знаю, какие детали в этой книге являются слепком с его судьбы, даже догадываться не хочу.
Для меня главный герой романа Андрей Анохин брат того самого Дмитрия Анохина, который стал героем романа П. Алешкина «Беглецы», внук того самого Егора Анохина, основателя рода, о судьбе которого написан первый роман серии «Русская трагедия». И друг-недруг его Михаил Чиркунов прямой потомок того старика Чиркунова, которого в девяностолетнем возрасте убил за столом восьмидесятивосьмиилетний Егор Анохин.
Конфликт, рожденный в 1920 году, оказался вовсе не разрешенным смертью двух стариков семьдесят лет спустя. Он только внешне перегорел, как таежный мох в высохшем в жаркое лето болоте, а в глубине конфликт тлеет, ждет повода, чтобы взвиться вверх мощным пламенем, уничтожить все, что попадется ему на пути. То есть ненависть, как таковая, у П. Алешкина в «Русской трагедии» есть понятие метафизическое и одновременно настолько материальное, что именно она движет поступками людей.
Ложь и неосознанная ненависть две дурные составляющие всякого человека, которые заставляют их поступать совсем иначе, нежели советует делать нам разум. Животная сущность бывшего поэта и бывшего любимца всей Масловки Михаила Чиркунова много сильнее его красивой и благородной наружности. Перед нами словно слепок с бывшего писателя А. Битова, таскающегося ныне с неизменной пивной банкой в руке (не знаю уж, что там налито внутрь) по всякого рода тусовкам и салонам, литератора давно уже забытого в России, чуждого народам этой страны, поддерживающего мнение о себе, как о прозаике будто бы русском, только путем регулярного вливания в себя алкоголя. Чиркунов пьет не во Франкфурте и не в Париже, как его московский коллега, а лишь возле деревянной чайной в занюханном сибирском поселке, но что это меняет? Сущность-то у них одна. Спившийся несостоявшийся гений это не только личная трагедия художника, это вполне законченный преступник, который порой может и не реализоваться в этом качестве, но, по сути, им остается до конца своих после потери лица дней.
По сути, история, рассказанная П. Алешкиным в романе «Трясина Ульт-Ягуна», есть повествование не случившейся дружбы наследников двух взаимоненавидящих родов, в результате которой потомок убитого Егором Анохиным Чиркунова убивает потомка Егора Анохина Андрея. И этим как бы закрывается очередной круг дантевского Ада за тысячи верст от села Масловка, делает «Русскую трагедию» настоящим эпосом. При этом писатель очень четко понимает цель и задачи этого уникального жанра литературы, следует по пути, проложенном Гомером: П. Алешкин расширяет рамки повествования о дружбе-нелюбви, о диалектическом противоречии двух главных персонажей романа, обогащая мир, в котором они живут, жизнеописаниями судеб героев второго плана.
Перебивки основного сюжета воспоминаниями персонажей второго ряда о случаях в их жизнях на Большой земле, перевернувших их судьбы и вынудивших когда-то нынешних десантников бежать на край света, понимая при этом, что от самих себя не убежишь, служат, по сути, «мясом» романа, одетом на «костяк» Анохин-Чиркунов. Каждый эпизод, живущий в памяти героев, очень органично связан с основным сюжетом и друг с другом. Связи эти порой ассоциативные, порой прямые, но всегда оказываются необходимыми в контексте романа и всего эпоса, никогда не выглядят искусственно включенными в ткань повествования. Отступления от основного сюжета воспринимаются читателем, как углубление основной темы романа, как более цельное раскрытие проблемы взаимоотношений мужчины и женщины, их прав и взаимных обязанностей, их духовной и социальной значимости в окружающем мире. За исключением Звягина, отца и сына Ломакиных, все остальные персонажи второго плана люди, претерпевшие семейные и личные трагедии, в основе которых лежит обманутая любовь.
Трагедии эти, при внешней однотипности, абсолютно разные, драматические тоже по-разному, ибо лица, описанные П. Алешкиным, настолько разнообразны по своим темпераментам, своим характерам, своим судьбам, что создается впечатление, будто перед нами раскрывается целый космос личных трагедий бесчисленного множества русских людей. При этом автор сумел избежать обычных в такого рода произведениях современных авторов натурализма и пошлости, описать взаимоотношения мужчины и женщины столь целомудренно и при этом столь глубоко и чувственно, что ряд страниц книги читается, словно это произведение поэтическое, продолжение книги «Песня песен».
То есть, ставя во главу своего романа-трагедии задачи эпические, П. Алешкин не возвел во главу его конфликт лишь главных героев романа, как абсолют взаимоотношений двух мужчин, оказавшихся с момента рождения противопоставленными друг другу враждующими семьями, а наполнил окружающий их мир настоящими проблемами живых и полнокровных персонажей: Матцева, отца и сына Ломакиных, Анюту, Гончарова, Звягина, судьбы и жизни которых не менее значимы и уникальны, нежели жизни Чиркунова и Анохина. Ибо, словно утверждает автор, душевные страдания людей вовсе не универсальны, а мучительны и порой даже унизительны, и ни одна человеческая трагедия не похожа на другую. И то же самое поступки