Помилуй, Ермил Иванович, сказал ему ректор, ты-то как сюда попался?..
Из сострадания к человечеству, отвечал добрый Костров.
Он жил несколько времени у Ивана Ивановича Шувалова. Тут он переводил «Илиаду». Домашние Шувалова обращались с ним, почти не замечая его в доме, как домашнюю кошку, к которой привыкли. Однажды дядя мой пришел к Шувалову и, не застав его дома, спросил: «Дома ли Ермил Иванович?» Лакей отвечал: «Дома; пожалуйте сюда!» и привел его в задние комнаты, в девичью, где девки занимались работой, а Ермил Иванович сидел в кругу их и сшивал разные лоскутки. На столе, возле лоскутков, лежал греческий Гомер, разогнутый и обороченный вверх переплетом. На вопрос: «Чем он это занимается?» Костров отвечал очень просто: «Да вот девчата велели что-то сшить!» и продолжал свою работу.
Костров хаживал к Ивану Петровичу Бекетову. Тут была для него всегда готова суповая чаша с пуншем. С Бекетовым имеете жил брат его Платон Петрович; у них бывали: мой дядя Иван Иванович Дмитриев, двоюродный их брат Аполлон Николаевич Бекетов и младший брат Н. М. Карамзина Александр Михайлович, бывший тогда кадетом и приходивший к ним по воскресеньям. Подпоивши Кострова, Аполлон Николаевич ссорил его с молодым Карамзиным, которому самому было это забавно; а Костров принимал эту ссору не за шутку. Потом доводили их до дуэли; Карамзину давали в руки обнаженную шпагу, а Кострову ножны. Он не замечал итого и с трепетом сражался, боясь пролить кровь неповинную. Никогда не нападал, а только защищался.
Светлейший князь Потемкин пожелал видеть Кострова. Бекетовы и мой дядя принуждены были, по этому случаю, держать совет, как его одеть, во что и как предохранить, чтоб не напился. Всякий уделил ему из своего платья кто французский кафтан, кто шелковые чулки, и прочее. Наконец при себе его причесали, напудрили, обули, одели, привесили ему шпагу, дали шляпу и пустили идти по улице. А сами пошли его провожать, боясь, чтоб он, по своей слабости, куда-нибудь не зашел; пошли за ним в некотором расстоянии, поодаль, для того, что идти с ним рядом было несколько совестно: Костров и трезвый был нетверд на ногах и шатался. Он во всем этом процессе одеванья повиновался, как ребенок. Дядя мой рассказывал, что этот переход Кострова был очень смешон. Какая-нибудь старуха, увидев его, скажет с сожалением: «Видно, бедный, больнехонек!» А другой, встретясь с ним, пробормочет: «Эк нахлюстался!» Ни того, ни другого: и здоров и трезв, и такая была походка! Так проводили его до самых палат Потемкина, впустили в двери и оставили, в полной умеренности, что он уже безопасен от искушений!
Костров страдал перемежающейся лихорадкою. «Странное дело, заметил он (Н. М. Карамзину), пил я, кажется, все горячее, а умираю от озноба».
Д. Е. Цицианов[33]
Он (Д. Е. Цицианов) преспокойно уверял своих собеседников, что в Грузии очень выгодно иметь суконную фабрику, так как нет надобности красить пряжу: овцы родятся разноцветными, и при захождении солнца стада этих цветных овец представляют собой прелестную картину.
Случилось, что в одном обществе какой-то помещик, слывший большим хозяином, рассказывал об огромном доходе, получаемом им от пчеловодства, так что доход этот превышал оброк, платимый ему всеми крестьянами, коих было с лишком сто в той деревне.
Очень вам верю, возразил Цицианов, но смею вас уверить, что такого пчеловодства, как у нас в Грузии, нет нигде в мире.
Почему так, ваше сиятельство?
А вот почему, отвечал Цицианов, да и быть не может иначе: у нас цветы, заключающие в себе медовые соки, растут, как здесь крапива, да к тому же пчелы у нас величиною почти с воробья; замечательно, что когда они летают по воздуху, то не жужжат, а поют, как птицы.
Какие же у вас ульи, ваше сиятельство? спросил удивленный пчеловод.
Ульи? Да ульи, отвечал Цицианов, такие же, как везде.
Как же могут столь огромные пчелы влетать в обыкновенные ульи?
Тут Цицианов догадался, что, басенку свою перепевая, он сам себе приготовил ловушку, из которой выпутаться ему теперь будет трудно. Однако же он нимало не задумался: Здесь об нашем крае, продолжал Цицианов, не имеют никакого понятия Вы думаете, что везде так, как в России? Нет, батюшка! У нас в Грузии им отговорок нет: ХОТЬ ТРЕСНИ, ДА ПОЛЕЗАЙ!
Мой дядя Россет раз спросил его (он был тогда пажем), правда ли, что он (Д. Е. Цицианов) проел тридцать тысяч душ? Старик рассмеялся и ответил: «Да, только в котлетах». Мальчик широко раскрыл глаза и спросил: «Как в котлетах?»
Глупый! Ведь они были начинены трюфелями, и барашков я выписывал из Англии, и это, оказалось, стоит очень дорого.
Говорил он (Д. Е. Цицианов) о каком-то сукне, которое он поднес князю Потемкину, вытканное по приказу его из шерсти одной рыбы, пойманной им в Каспийском море.
Князь Цицианов, известный поэзиею рассказов, говорил, что в деревне его одна крестьянка разрешилась от долгого бремени семилетним мальчиком, и первое слово его, в час рождения, было: «Дай мне водки!»
Забыл было сказать ложь кн. Д. Е. Цицианова. Горич нашел в каменной горе у Моздока бутылку с водою, и стекло так тонко, что гнется, сжимается и опять расправляется, и он заключил, что эта бутылка должна быть из тех, кои употребляли Помпеевы солдаты, хотя римляне и никогда в сем краю не были. А доказательство Цицианова было то, что подобные сей бутылке сосуды есть в развалинах Геркулана и Помпеи.
В трескучий мороз идет он (Д. Е. Цицианов) по улице. Навстречу ему нищий, весь в лохмотьях, просит у него милостыни. Он в карман, ан нет денег. Он снимает с себя бекешу на меху и отдает ее нищему, сам же идет далее. На перекрестке чувствует он, что кто-то ударил его по плечу. Он оглядывается, Господь Саваоф пред ним и говорит ему: «Послушай, князь, ты много согрешил, но этот поступок твой один искупит многие грехи твои. Поверь мне, я никогда не забуду его!»
В трескучий мороз идет он (Д. Е. Цицианов) по улице. Навстречу ему нищий, весь в лохмотьях, просит у него милостыни. Он в карман, ан нет денег. Он снимает с себя бекешу на меху и отдает ее нищему, сам же идет далее. На перекрестке чувствует он, что кто-то ударил его по плечу. Он оглядывается, Господь Саваоф пред ним и говорит ему: «Послушай, князь, ты много согрешил, но этот поступок твой один искупит многие грехи твои. Поверь мне, я никогда не забуду его!»
Между прочими выдумками он (Цицианов) рассказывал, что за ним бежала бешеная собака и слегка укусила его в икру. На другой день камердинер прибегает и говорит:
Ваше сиятельство, извольте выйти в уборную и посмотрите, что там творится.
Вообразите, мои фраки сбесились и скачут.
Цицианов любил также выхвалять талант дочери своей в живописи, жалуясь всегда на то, что княжна на произведениях отличной своей кисти имела привычку выставлять имя свое, а когда спрашивали его, почему так, то он с видом довольным отвечал: «Потому что картины моей дочери могли бы слыть за Рафаэлевы, тем более что княжна любила преимущественно писать Богородиц и давала ей и маленькому Спасителю мастерские позы».
Есть лгуны, которых совестно называть лгунами: они своего рода поэты, и часто в них более воображения, нежели в присяжных поэтах. Возьмите, например, князя Ц(ицианова). Во время проливного дождя является он к приятелю.
Ты в карете? спрашивают его.
Нет, я пришел пешком.
Да как же ты вовсе не промок?
О, отвечает он, я умею очень ловко пробираться между каплями дождя.
Князь Потемкин меня любил (рассказ ведется от имени Д. Е. Цицианова) именно за то, что я никогда ни о чем не просил и ничего не искал. Я был с ним на довольно короткой ноге. Случилось один раз, разговаривая (не помню, у кого это было, ну да все равно) о шубах, сказал, что он предпочитает медвежьи, но что оне слишком тяжелы, жалуясь, что не может найти себе шубы по вкусу.
А что бы вам давно мне это сказать, светлейший князь: вот такая же точно страсть была у моего покойного отца, и я сохраняю его шубу, в которой нет, конечно, трех фунтов весу. (Все слушатели рассмеялись.)
Да чему вы обрадовались? возразил Цицианов. Будет вам еще чему посмеяться, погодите, дослушайте меня до конца. И князь Потемкин тоже рассмеялся, принимая слова мои за басенку. Ну а как представлю я Вашей Светлости, продолжал Цицианов, шубу эту?
Приму ее от тебя, как драгоценный подарок, отвечал мне Таврический.
3
Кригерат, кригерехт или «воинский суд» по Воинскому уставу Петра Великого 1716 г., разделялся на генеральный и полковой: первый для дел более важных, под предс. фельдмаршала или генерала, второй для других военно-судебных дел, под предс. полковника или «полуполковника». Термин К. просуществовал в нашем законодательстве до издания военно-уголовного устава 1839 г.
4
Презус до военно-судебной реформы 1867 г. так назывался председатель военного суда.
5
Педрилло (Пьетро Мира Pedrillo) известный шут, неаполитанец, в начале царствования Анны Иоанновны прибывший в Петербург для пения ролей буффа и игры на скрипке в придворной итальянской опере. Не поладив с Арайо, Педрилло перечислился в придворные шуты и скоро сделался любимцем императрицы и неизменным карточным ее партнером. Нажив состояние, он после смерти императрицы возвратился на родину. См. С. Шубинский, «Исторические очерки и рассказы» (СПб., 1893; 3 изд.: «Придворный и домашний быт императрицы Анны Ивановны», стр. 117119).
6
Элоквенции устар. ораторское искусство, красноречие (также в качестве учебной дисциплины)
7
Сумароков А. П. (17171777) драматург, баснописец, теоретик стихосложения, один из ведущих представителей русского классицизма; славился своей литературной обидчивостью.
8
Барков И. С. (ок. 17321768) поэт и переводчик, широкую известность приобрел как автор эротических, точнее похабных, запрещенных к публикации стихотворений.
9
Архаров Н. П. (17421814) с 1771 г. московский обер-полицмейстер (по его имени полицейских сыщиков стали называть архаровцами). Впоследствии губернатор в Москве (1782), генерал-губернатор новгородского и тверского наместничеств и генерал-губернатор Петербурга (1797).
10
Дмитриев И. И. (17601837) поэт, баснописец, ближайший сподвижник Н. М. Карамзина, министр юстиции (18101814), сенатор, известный рассказчик и острослов.
11
Самойлов Александр Николаевич (граф, 17441814) госуд. деятель. Начав службу в 1760 г. рядовым, отличился в первую и вторую турецкие войны; участвовал в комиссии, судившей Пугачева; в 178183 гг. командовал Таврическим егерским корпусом. В 1792 г. Екатерина II назначила его генерал-прокурором и государственным казначеем; в этих должностях он пробыл до смерти императрицы. С воцарения Павла I о нем ничего не известно.