Да мне какое дело, Ваша Светлость, отвечает ему Ш., играйте, как умеете.
Ах, мой батюшка, возразил Потемкин, и слова тебе нельзя сказать; уж и рассердился.
Услыша такой разговор, князь Б. раздумал жаловаться.
На Потемкина часто находила хандра. Он по целым суткам сидел один, никого к себе не пуская, в совершенном бездействии. Однажды, когда был он в таком состоянии, накопилось множество бумаг, требовавших немедленного разрешения; но никто не смел к нему войти с докладом. Молодой чиновник по имени Петушков, подслушав толки, вызвался представить нужные бумаги князю для подписи. Ему поручили их с охотою и с нетерпением ожидали, что из этого будет. Петушков с бумагами вошел прямо в кабинет. Потемкин сидел в халате, босой, нечесаный, грызя ногти в задумчивости. Петушков смело объяснил ему, в чем дело, и положил перед ним бумаги. Потемкин молча взял перо и подписал их одну за другою. Петушков поклонился и вышел в переднюю с торжествующим лицом: «Подписал!..» Все к нему кинулись, глядят: все бумаги в самом деле подписаны. Петушкова поздравляют: «Молодец! нечего сказать». Но кто-то всматривается в подпись и что же? на всех бумагах вместо: князь Потемкин подписано: Петушков, Петушков, Петушков
Л. А. Нарышкин[31]
Однажды императрица Екатерина, во время вечерней эрмитажной беседы, с удовольствием стала рассказывать о том беспристрастии, которое заметила она в чиновниках столичного управления, и что, кажется, изданием «Городового положения» и «Устава благочиния» она достигла уже того, что знатные с простолюдинами совершенно уравнены в обязанностях своих перед городским начальством.
Ну, вряд ли, матушка, это так, отвечал Нарышкин.
Я же говорю тебе, Лев Александрыч, что так, возразила императрица, и если б люди и даже ты сам делали какую несправедливость или ослушание полиции, то и тебе спуску не будет.
А вот завтра увидим, матушка, сказал Нарышкин, я завтра же вечером тебе донесу.
И в самом деле на другой день, чем свет, надевает он богатый кафтан со всеми орденами, а сверху накидывает старый, изношенный сюртучишко одного из своих истопников и, нахлобучив дырявую шляпенку, отправляется пешком на площадь, на которой в то время под навесами продавали всякую живность.
Господин честной купец, обратился он к первому попавшемуся курятнику, а по чему продавать цыплят изволишь?
Живых по рублю, а битых по полтине пару, грубо отвечал торгаш, с пренебрежением осматривая бедно одетого Нарышкина.
Ну так, голубчик, убей же мне парочки две д. ппмх-то.
Курятник тотчас же принялся за дело: цыплят перерезал, ощипал, завернул в бумагу и завернул в кулек, и Нарышкин между тем отсчитал ему рубль медными деньгами.
А разве, барин, с тебя рубль следует? Надобно два.
А за что ж, голубчик?
Как за что? За две пары живых цыплят. Ведь я говорил тебе: живые по рублю.
Хорошо, душенька, но ведь я беру неживых, так за что ж изволишь требовать с меня лишнее?
Да ведь они были живые.
Да и те, которых продаешь ты по полтине за пару, были также живые, ну я и плачу тебе по твоей же цене за битых.
Ах ты, калатырник! взбесившись завопил торгаш, ах ты, шишмонник этакой! Давай по рублю, не то вот господин полицейский разберет нас!
А что у вас за шум? спросил тут же расхаживающий, для порядка, полицейский.
Вот, ваше благородие, извольте рассудить нас, смиренно отвечает Нарышкин, господин купец продает цыплят живых по рублю, а битых по полтине за пару; так, чтоб мне, бедному человеку, не платить лишнего, я и велел перебить их и отдаю ему по полтине.
Полицейский вступился за купца и начал тормошить его, уверяя, что купец прав, что цыплята были точно живые и потому должен заплатить по рублю, а если он не заплатит, так он отведет его в сибирку. Нарышкин откланивался, просил милостивого рассуждения, но решение было неизменно: «Давай еще рубль, или в сибирку». Вот тут Лев Александрович, как будто ненарочно, расстегнул сюртук и явился во всем блеске своих почестей, а полицейский в ту же секунду вскинулся на курятника: «Ах ты, мошенник! сам же говорил живые по рублю, битые по полтине и требует за битых, как за живых! Да знаешь ли, разбойник, что я с тобой сделаю?.. Прикажите, Ваше Превосходительство, я его сейчас же упрячу в доброе место: этот плутец узнает у меня не уважать таких господ и за битых цыплят требовать деньги, как за живых!»
Разумеется, Нарышкин заплатил курятнику вчетверо и, поблагодарив полицейского за справедливое решение, отправился домой, а вечером в Эрмитаже рассказал императрице происшествие, как только он один умел рассказывать, пришучивая и представляя в лицах себя, торгаша и полицейского. Все смеялись, кроме императрицы
В 1787 году императрица Екатерина II, возвращаясь в Петербург из путешествия на Юг, проезжала через Тулу. В это время, по случаю неурожая предыдущего года, в Тульской губернии стояли чрезвычайно высокие цены на хлеб, и народ сильно бедствовал. Опасаясь огорчить такою вестью государыню, тогдашний тульский наместник генерал Кречетников решился скрыть от нее грустное положение вверенного ему края и донес совершенно противное. По распоряжению Кречетникова, на все луга, лежавшие при дороге, по которой ехала императрица, были собраны со всей губернии стада скота и табуны лошадей, а жителем окрестных деревень было велено встречать государыню песнями, в праздничных одеждах, с хлебом и солью. Видя всюду наружную чистоту, порядок и изобилие, Екатерина осталась очень довольна и сказала Кречетникову: «Спасибо вам, Михаил Никитич, я нашла в Тульской губернии то, что желала бы найти и в других».
К несчастью, Кречетников находился тогда в дурных отношениях с одним из спутников императрицы, обер- шталмейстером Л. А. Нарышкиным, вельможей, пользовавшимся особым ее расположением и умевшим, под видом шутки, ловко и кстати высказывать ей правду.
На другой день по приезде государыни в Тулу Нарышкин явился к ней рано утром с ковригой хлеба, воткнутой на палку, и двумя утками, купленными им на рынке. Несколько изумленная такой выходкой, Екатерина спросила его:
Что это значит, Лев Александрович?
Я принес Вашему Величеству тульский ржаной хлеб и двух уток, которых вы жалуете, отвечал Нарышкин.
Императрица, догадавшись в чем дело, спросила: почем за фунт покупал он хлеб?
Нарышкин доложил, что платил за каждый фунт по четыре копейки.
Екатерина недоверчиво взглянула на него и возразила:
Быть не может! Это неслыханная цена! Напротив, мне донесли, что в Туле печеный хлеб не дороже копейки.
Нет, государыня, это неправда, отвечал Нарышкин, вам донесли ложно.
Удивляюсь, продолжала императрица, как же меня уверяли, что в здешней губернии был обильный урожай в прошлом году?
Может быть, нынешняя жатва будет удовлетворительна, возразил Нарышкин, а теперь пока голодно.
Екатерина взяла со стола, у которого сидела, писаный лист бумаги и подала его Нарышкину. Он пробежал бумагу и положил ее обратно, заметив:
Может быть, это ошибка Впрочем, иногда рапорты бывают не достовернее газет.
Однажды Екатерина ехала из Петербурга в Царское Село, до которого верстах в двух сломалось колесо в ее карете. Императрица, выглянув из кареты, громко сказала: «Уж я Левушке [так называла она Л(ьва) А(лександровича)] вымою голову». Лев Александрович выпрыгнул из коляски, прокрался стороною до въезда в Царское Село, вылил на голову ведро воды и стал как вкопанный. Между тем колесо уладили, Екатерина подъезжает, видит Нарышкина, с которого струилась вода, и говорит:
Что ты это, Левушка?
А что, матушка! ведь ты хотела мне вымыть голову. Зная, что у тебя и без моей головы много забот, я сам вымыл ее!
Вариант. На одном из эрмитажных собраний Екатерина за что-то рассердилась на Нарышкина и сделала ему выговор. Он тотчас же скрылся. Через несколько времени императрица велела дежурному камергеру отыскать его и позвать к ней. Камергер донес, что Нарышкин находится на хорах между музыкантами и решительно отказывается сойти в залу. Императрица послала вторично сказать ему, чтобы он немедленно исполнил ее волю.
«Скажите государыне, отвечал Нарышкин посланному, что я никак не могу показаться в таком многолюдном обществе с намыленной головой».
По вступлении на престол императора Павла состоялось высочайшее повеление, чтобы президенты всех присутственных мест непременно заседали там, где числятся по службе.
Нарышкин, уже несколько лет носивший звание обер-шталмейстера, должен был явиться в придворную конюшенную контору, которую до того времени не посетил ни разу.
Где мое место? спросил он чиновников.
Здесь, ваше превосходительство, отвечали они с низкими поклонами, указывая на огромные готические кресла.
Но к этим креслам нельзя подойти, они покрыты пылью! заметил Нарышкин.
Уже несколько лет, продолжали чиновники, как никто в них не сидел, кроме кота, который всегда тут покоится.
Так мне нечего здесь делать, сказал Нарышкин, мое место занято.
С этими словами он вышел и более уже не показывался в контору.
Е. И. Костров[32]
Талантливый переводчик Гомеровой «Илиады» II. И. Костров был большой чудак и горький пьяница. Все старания многочисленных друзей и покровителей поэта удержать его от этой пагубной страсти постоянно оставались тщетными.
Императрица Екатерина II, прочитав перевод «Илиады», пожелала видеть Кострова и поручила И. И. Шувалову привезти его во дворец. Шувалов, которому хорошо была известна слабость Кострова, позвал его к себе, велел одеть на свой счет и убеждал непременно явиться к нему в трезвом виде, чтобы вместе ехать к государыне. Костров обещал; но когда настал день и час, назначенный для приема, его, несмотря на тщательнее поиски, нигде не могли найти. Шувалов отправился во дворец один и объяснил императрице, что стихотворец не мог воспользоваться ее милостивым вниманием по случаю будто бы приключившейся ему внезапной и тяжкой болезни. Екатерина выразила сожаление и поручила Шувалову передать от ее имени Кострову тысячу рублей.
Недели через две Костров явился к Шувалову.
Не стыдно ли тебе, Ермил Иванович, сказал ему с укоризною Шувалов, что ты променял дворец на кабак?
Побывайте-ка, Иван Иванович, в кабаке, отвечал Костров, право, не променяете его ни на какой дворец!
Раз, после веселого обеда у какого-то литератора, подвыпивший Костров сел на диван и опрокинул голову на спинку. Один из присутствующих, молодой человек, желая подшутить над ним, спросил:
Что, Ермил Иванович, у вас, кажется, мальчики в глазах?
И самые глупые, отвечал Костров.
Однажды в университете сделался шум. Студенты, недовольные своим столом, разбили несколько тарелок и швырнули в эконома несколькими пирогами. Начальники, разбирая это дело, в числе бунтовщиков нашли бакалавра Ермила Кострова. Все очень изумились. Костров был нраву самого кроткого, да уж и не в таких летах, чтоб бить тарелки и швырять пирогами. Его позвали в конференцию.