Думаю, что это трудно представить. Поэтому-то я и придумал сведение к данности способ, позволяющий упростить представление данности. Но чтобы рассказать о сведении к данности, я должен описать два образа данности Сартра.
* * *
Первый образ данности Сартра это «бытие-в-себе». В книге «Бытие и ничто» Сартр выделяет три признака «бытия-в-себе»: «Бытие есть. Бытие есть в себе. Бытие есть то, что оно есть». Не буду говорить о каждом из этих признаков. Мне кажется, что не все они равнозначны. Два последних это лишь попытка выразить то, что лучше всего удалось выразить в первом. Итак, бытие есть. Что это значит?
* * *
Первый образ данности Сартра это «бытие-в-себе». В книге «Бытие и ничто» Сартр выделяет три признака «бытия-в-себе»: «Бытие есть. Бытие есть в себе. Бытие есть то, что оно есть». Не буду говорить о каждом из этих признаков. Мне кажется, что не все они равнозначны. Два последних это лишь попытка выразить то, что лучше всего удалось выразить в первом. Итак, бытие есть. Что это значит?
Сартр пишет, что «бытие-в-себе» никогда не бывает ни возможным, ни невозможным, оно есть». Бытие не может быть возможным или невозможным, потому что оно лишено оснований, то есть согласованности и необходимости, и само не является основанием. Бытие не согласовано с другим бытием, нельзя сказать, что благодаря этому бытию оно есть. Но и для того, чтобы бытие было, не нужно его согласовывать с другим бытием и связывать необходимой связью. Иными словами, бытие ни возможно, ни невозможно, поэтому его нельзя «вывести из чего-либо», то есть из другого бытия.
Бытие, которое есть, это «несотворенное, бессмысленное» бытие, а значит оно лишнее. Несотворенное, потому что нет ничего, что бы его породило и благодаря чему оно могло бы быть и без чего оно не могло бы быть. Бытие бессмысленно, потому что оно не порождает другое бытие и нет бытия, которое не могло бы быть без этого бытия. Несотворенное и бессмысленное бытие предстает как лишнее и такое бытие это бытие-в-себе.
Итак, бытие-в-себе есть и оно лишнее. Как это представить? Приведу пример самого Сартра. «Нужно признать, пишет Сартр, что разрушение есть дело человека и что именно человек разрушает свои города посредством подземных толчков». Почему так? Чтобы представить город как разрушенный, человек, подчинившийся разуму, должен из бытия, которое есть, сделать возможное бытие, то есть добавить к бытию основания, так чтобы только то бытие было возможным, у которого есть основания, а бытие, у которого оснований нет, было бы невозможным. Иными словами, человек должен связать разрушенный город с землетрясением так, чтобы у него получился город, разрушенный землетрясением. Связь эта должна сделать так, чтобы ни землетрясение, ни город не были лишними, а для этого город должен быть разрушен землетрясением и землетрясение должно разрушить город. При этом я хочу обратить твое внимание, что вне этой связи нет ни города, ни землетрясения, ни разрушения, есть только бытие. Разум же, делая бытие возможным, делает его и связанным с другим бытием, создавая систему, каждый элемент которой обретает значение за счет другого.
* * *
Второй образ данности Сартра это «бытие здесь, только и всего». Образ этот дан в романе «Тошнота» и, на мой взгляд, это лучшее из того, что было написано о данности.
Главный герой романа Антуан Рокантен, после того, как заболел Тошнотой, открыл окружающий его мир как данность, только и всего. Ниже я еще вернусь к этой болезни, потому что она представляет образ пути к очевидности. Здесь же я обращусь только к тому, что узнал о бытие Рокантен.
Антуану открылось, что «я существую, мир существует и я знаю, что мир существует. Вот и все». Мир предстал перед ним не как упорядоченный и держащийся прочными основаниями. Мир всего лишь есть, и Антуан знает только это. Само же это знание он получает, когда находит существующим самого себя. Если бы не было разума, Рокантен мог бы остановиться и сказать, что «узнал о существовании все, что мог узнать». Но разум не желает так просто отдать власть над человеком, почему и приходится вступить с ним в борьбу. Рокантен решился на эту борьбу, заболев Тошнотой, и сумел превзойти разум. Разум должен был отступить, забирая с собой основания. Именно это отступление описано в сцене в городском парке, когда Рокантен, уставившись на торчащий из земли корень, понял абсурдность его. «Этот корень абсурден абсурден по отношению к камням и пучкам желтой травы, к высохшей грязи, к дереву, к небу, к зеленым скамейкам». Абсурден, потому что нет ничего, что делало бы его существование необходимыми, потому что был лишний. Короче говоря, потому что у него не было оснований. Перед Рокантеном, увидевшим абсурдность корня, и понявшим, что он был лишним, рухнул мир, построенный разумом с помощью оснований. «Лак облез, остались чудовищные, вязкие и бессодержательные массы голые бесстыдной и жуткой наготой».
Антуан узнал, что за миром, имеющим основания, скрывается очевидность, в которой «существование не является необходимостью. Существовать это значит быть здесь, только и всего; существования вдруг сказываются перед тобой, на них можно наткнуться, но в них нет закономерности».
Антуан узнал, что за миром, имеющим основания, скрывается очевидность, в которой «существование не является необходимостью. Существовать это значит быть здесь, только и всего; существования вдруг сказываются перед тобой, на них можно наткнуться, но в них нет закономерности».
* * *
Теперь я могу говорить о сведении к данности, благодаря которому можно хотя бы отдаленно представить, что же такое данность. Чтобы объяснить, что такое сведение к данности, я воспользуюсь примерами, взятыми у Льва Шестова.
Итак, мир возможного и невозможного похож «как две капли воды на то, что действительно существует», то есть на данность. Чем же они отличаются? Шестов говорит, что это «некая прибавка» к данности. Получается, что к данности нечто прибавляется и данность становится миром возможного и невозможного. Иными словами, мир возможного и невозможного «состоит из двух элементов: данного человеку и созданного человеком». Это созданное человеком основания. То есть, как только человек находит в данности основания, так сразу данность становится миром возможного и невозможного. Основания, в свою очередь, это согласованность и необходимость. Чтобы данность сделать согласованной, в ней нужно отыскать «одно и другое», так чтобы благодаря «одному» могло быть «другое». В данности, конечно, нет этих «одно и другое», поэтому согласованность это уже значительное изменение данности, которое закрепляется необходимостью, то есть обязательной связью вещей. Итак, данность изменяется согласованностью и необходимостью.
Таким образом, мир возможного и невозможного, предстающий перед нами, это измененная данность. Измененная так, что в данности появились согласованные элементы, связанные обязательной связью. Поэтому чтобы добраться до данности, надо отказаться от согласованности и необходимости. Такой отказ от согласованности и необходимости, то есть от созданной человеком прибавки к данности, и есть сведение к данности. Чтобы это пояснить, я возьму несколько примеров Льва Шестова.
«Повседневный опыт показывает, что если кислород соединить в известных пропорциях с водородом, то получается вода, а если с азотом воздух. Но ведь это явно невозможная вещь. С чего это вдруг из кислорода и водорода быть воде? Почему кислород не остается себе кислородом, а водород водородом? Отчего из кислорода и водорода выходит вода, а не хлеб, золото или музыкальная симфония? Или от чего вода получается от соединения кислорода и водорода, а не звука и света?».
Слова Шестова кажутся абсурдом, и абсурдом они являются. Кислород, соединяясь с водородом, дает воду, а мог бы давать музыкальную симфонию! Как это понять? В мире возможного и невозможного этого понять нельзя, потому как мир этот держится основаниями. Соединение кислорода и водорода это основание воды, у воды может быть только такое основание и само это основание может быть основанием только воды. Но Шестов хочет увидеть не мир возможного и невозможного, а данность, поэтому он отказывается от оснований, от согласованности и необходимости. Соединение кислорода и водорода не согласовано с появлением воды, между ними нет связи, и такая связь необязательна, то есть здесь нет необходимости. Есть только данность соединения и появления, а раз так, то почему бы вместо воды не появилась музыкальная симфония или почему бы вода не появилась из соединения звука и света?!
Еще один пример: «Вода превратилась в пар или в лед мы спрашиваем: почему? Вопрос имеет смысл только в том случае, если мы вперед решили, что пар это не вода, и лед тоже не вода. Что, стало быть, было одно, а потом явилось другое, и мы хотим объяснить себе, как одно превращается в другое, как появляется на земле новое. Но если бы не было нас то пар или лед вовсе не представляли бы сравнительно с водой чего-либо нового, иного Когда в горах тает снег, реки разливаются: для человека, отделяющего снег в горах от воды в реке, тут есть отношение причины и действия. Когда снег превращается в воду, попадает в реку, а река заливает или разрушает деревню, человек тревожится, спрашивает и тогда только впервые и возникает кажущийся объективным вопрос о причинности. Но тут объективного нет ничего. В целом мир каким был, таким и остался».
Шестов сам достаточно объясняет нам, как это получается. Так, он пишет, что «с одной стороны, нужно разбить внешний мир на части, чтобы овладеть им, с другой стороны, тоже нужно эти части возможно прочнее связать, чтобы не было непредвиденностей или чтоб было поменьше непредвиденностей». Человек находит для разлившейся реки основания тающий снег. Находит благодаря тому, что разбивает мир на части (т.е. находит «разлившуюся реку» и «тающий снег»), а затем эти части связывает необходимостью (если в горах тает снег, то реки разливаются). Чтобы дойти до данности, надо отказаться как от такого разделения, так и от такой связи. И тогда мы откроем, что «в целом» мир каким был, таким и остался, т. е. растаял снег в горах, разлилась река, но изменений в данности не произошло, данность лишь открылась по-иному, но это все та же данность.