А по лестнице нельзя? не унимался разразившийся неуместным критицизмом Оаке-сан, жаждавший мести за осмеяние.
Говорят же тебе, дураку, пьяные они. А если кто из старшего начальства встретится?! Ну вот Значит, лезут, и один срывается. И прикинь, также для пущей правдоподобности прибавляет эпитет Мисима, падает прямо на козырек перед входной дверью Ну, знаешь, такие навесы бывают И от удара у него сердце останавливается. И чего ты думаешь? Он дальше падает, на землю, уже с козырька. И от второго удара сердце снова биться начинает! Во как!
Да Чудеса, разводят руками ронины.
А че, парни, пивко есть? призывно смотрит Мисима на своих товарищей.
Они переглядываются между собой, и вот уже прохладная бутылка саке появляется в кругу верных друзей, становясь благодарной если не собеседницей, то слушательницей рассказов Мисимы о его славных боевых подвигах.
Ух, как я там чурок мочил саке возбуждает внутри Мисимы самые теплые его воспоминания. Один сидит в кубрике, значит, читает Коран. Я ему говорю: ну-ка дай-ка мне сюда Он дает, я читаю. Ну ничего так книжица, на разок почитать можно. И тут второй заходит. Тоже из этих, их пиконосых. И как давай причитать: «Вай-вай, как так, неверный Коран читает». Ну я ему каааак втащил!.. Этот за него вступаться Я тогда и тому кааак.
Удивляются ронины и восхищаются рассказам Мисимы. Сильное впечатление на них опавших духом производят воспоминания о его былых подвигах, о его силе и героизме. Верят они товарищу своему. Он сидит рядом с ними и повествует, а они внимают и уносятся мыслями в некую сказочную страну, и вот уже видят собеседника и товарища своего, равного им, на коне с мечом в руке и в доспехах самурая И мысли эти настолько овладевают всеми присутствующими, что скоро доходят и до самого Мисимы И он замолкает, представляя происходящее
Тяжелые стальные доспехи ложатся на сильное тело Мисимы словно бы органичным дополнением так, словно они всегда были здесь. Он несет их с честью, гордостью и достоинством. Он приготовился к славному ратному сражению за честь и славу сегуна. А кто сегун? Да важно ли это? Каждый из тех, кто минуту назад слушал рассказы его, для него и есть цель той защиты, что готов он на себя принять. А они же, в свою очередь, готовы составить его ратное войско, чтобы защитить своего сюзерена.
Доспехи венчает ужасающая, внушающая животный ужас маска зверя. И этот ужас, источаемый ею, так же впитывается и впивается в тело Мисимы, становясь словно бы его частью. И он уже наполнен воинственным духом. И возбуждающий ярость военный марш звучит в парной, и на поле брани везде, где добрые ронины телом и душой пребывают.
Доспехи венчает ужасающая, внушающая животный ужас маска зверя. И этот ужас, источаемый ею, так же впитывается и впивается в тело Мисимы, становясь словно бы его частью. И он уже наполнен воинственным духом. И возбуждающий ярость военный марш звучит в парной, и на поле брани везде, где добрые ронины телом и душой пребывают.
Тяжелый меч вороненой стали изогнутым барельефом смотрится в сильной руке Мисимы. Солнце играет на нем. Засмотрелся Мисима на меч добрый его товарищ, что не раз выручал его в сражениях, снова рядом с ним. Как тяжел он и востр!
Мисима переводит взгляд на противника войско его столь многочисленно, что расплывается и сливается с горизонтом. Целая тьма ордынская подошла к стенам его крепости. И не может он поступить иначе, кроме как приступить к обороне своего родного дома. Оборачивается Мисима на воинов своих все как один в масках звериных, на всех доспехи ратные и самое главное дух воина виден и слышен в каждом.
Истошный вопль Мисимы озаряет долину.
Банзааааай! кричит он, бросаясь в самую сердцевину войска противника.
Крик его ужас вселяет в неприятеля. Не меч, не страшная маска, не тяжелые доспехи, а один только крик. Понимает Мисима, что единственное и самое сильное оружие в любом бою здесь или на колхозных полях, рука об руку с нелюбимым председателем это дух воина. Дух бойца, призванного Всевышним сражаться, служить и защищать. Холодный металл латных доспехов лишь приложение к нему. А исходящий из глубины живота, истошный вопль и есть подлинный дух, которым наделен каждый самурай
Мисима и товарищи его сидят в парной и смотрят в одну точку как завороженные. И лишь один Оаке-сан, недостойный гэйдзин, снова неодобрительно смотрит на Мисиму.
Хорош заливать, а Дух, сражение, воины Чему тебя там учили? Полгода в учебке, полгода от мамкиных пирожков отходил А все сражения, чеченскую прошел Если б ты там был, так бы не рассказывал складно
А ты вообще молчи, бросает Мисима в сторону недостойного. Будет нам тут с мужиками еще какой-то гей в уши вкручивать. Снова улыбка озаряет лицо поэта-воина. Да, мужики?
Все смеются. Снова поруган Оаке-сан. Не понимает, недостойная его душа, что попыткой разрушить чужое никогда не возвести свое. И неважно при этом, что именно ты пытаешься разрушить крепкий замок или соломенную халупу. А, не построив своего, не может самурай считать себя достойным высокого звания носителя меча.
Одевались. Мисима начал травить анекдоты.
Дед с бабкой значит лежат ночью. Ну, не спится. Дед говорит: «А помнишь, бабка, была ситуация Ты как-то на ферму приходишь, а я там с Машкой-дояркой ну шуры-муры» Бабка головой кивает: «Да, помню. А ты помнишь, была ситуация, ты с командировки раньше положенного вернулся, а я с Иваном-трактористом на кровати расслабляюсь?..» Дед ей: «Э, нет, бабка, ты ситуацию с блудом не путай!»
Ронины смеются, а пытливый ум Мисимы следует уже за горизонты привычного сознания рассказанный им же анекдот возбудил в нем тягу к любви.
Возвращается Мисима домой. Ласку свою проявить и показать хочет своей Азэми. Однако, не настроена она принимать его в себя.
Ладно уж, собирайся. В гости идем.
К кому? спрашивает Мисима, не думая о вопросе, ибо взгляд его прикован к сказочной груди Азэми.
К Петровым. Ванька премию получил Не то, что ты
А я чего?
А того! Зарплата где?
Сама же знаешь, в колхозе уже третий месяц никому не платят!
А ты и молчишь, дурень ты эдакий. Вон в суд бы подал.
Ага, а на адвоката где я тебе деньги найду?
Ой дурак
Тяжело вздыхает Азэми и уходит. И не менее тяжело вздыхает Мисима, лишенный возможности созерцать телеса любимой.
Однажды Мисима занимался спортом. Как всякий воин, много времени уделил он подготовке к этому ответственному занятию, сделав из на первый взгляд ничем не примечательного действия целую церемонию.
В тот день он явился домой раньше обычного. На календаре, висевшем на стене, была пятница, и Азэми высказала ему свое удивление, граничащее с неудовольствием.
Чего приперся в такую рань? Куда собрался?
Успокойся отмахнулся Мисима, направившись в свою комнату.
Не так-то просто было управлять эмоциями этой масштабной во всех отношениях женщины и она последовала за ним.
Обычно в таких случаях он искал аккумулятор от машины зная склонность супруга к саке, Азэми часто прятала важную деталь машинного механизма, движимая желанием уберечь мужа от возможных неприятностей в пути, связанных с влиянием зеленого змия. Но на этот раз все было иначе Мисима переодевался.
Обычно в таких случаях он искал аккумулятор от машины зная склонность супруга к саке, Азэми часто прятала важную деталь машинного механизма, движимая желанием уберечь мужа от возможных неприятностей в пути, связанных с влиянием зеленого змия. Но на этот раз все было иначе Мисима переодевался.
Куда это ты?
Не скажу, продолжал отмахиваться самурай.
Азэми видела, что Мисима снимает рабочую одежду и надевает легкую, домашнюю майку, облегающие спортивные брюки с немного оттянутыми коленями, спортивную кепку, олимпийскую куртку 1980 года выпуска, доставшуюся ему по наследству от почившего в бозе родителя.
Странный ты какой-то окинув внешний вид мужа взглядом, произнесла еле слышно Азэми и вышла из комнаты.
Она вязала шарф для матери, глядя в окно, когда Мисима предстал в ней во всей своей спортивной красе. Неуклюже сидевшая на нем домашняя одежда, принимаемая им за атлетическую, все же подчеркивала его телосложение, которое было весьма статным несмотря на невысокий рост, он был достаточно сбитым, поджарым, мускулистым, что выдавало в нем как духовную, так и физическую силу и красоту. Глядя на него в таком виде, Азэми задумалась быть может, впервые со дня их свадьбы о правильности своего выбора.
Все, побежал, гордо произнес супруг.
Куда это ты побежал?
Спортом заниматься пойду.
Каким еще спортом?!
Ну, побегаю, поотжимаюсь, поприседаю А то что-то засиделся совсем в четырех стенах дом, работа, дом, работа
Азэми улыбнулась.
Правда что ли?
А что я тебе, шутить что ли буду?.. В пятницу-то вечером?!
«Да уж, действительно, в такой день не пошутишь», подумала она и произнесла:
Ты один пойдешь-то?
Нет. Верный товарищ мой Нигицу-сан компанию составит мне.
Опять нажретесь?! подозрение, зародившееся в душе Азэми, стало принимать агрессивный тон.
Дура! категорично развеял тень сомнений Мисима. Сказано тебе, спортом заниматься будем!.. Все, давай, пойдем, буду поздно
Когда дверь за супругом затворилась, Азэми еще несколько минут посидела, глядя в окно она думала, что может и впрямь относится к мужу с излишней требовательностью и предвзятостью, а потом пошла готовить борщ. Пятничным традициям она, в отличие от мужа, изменять была не готова.
Мисима сдержал обещание и впрямь пришел домой поздно. Она уже спала, когда он, стараясь не шуметь, но все же издавая нелепый оглушительный грохот во тьме он натолкнулся на стоявший в коридоре велосипед, повалив его наземь прошествовал по дому до кровати и, не раздеваясь, упал на нее лицом вниз. Не зажиная света, Азэми подошла к почившему мужу:
Чего не раздеваешься-то? еле слышно спросила она.
Сил нет. Устал. Потом.
Есть хочешь?
Не, говорю же, сил нет, пробормотал он, не отрывая лица от подушки. Азэми пожала плечами и ушла к себе.
Следующим утром Мисима был бодр, весел, и даже как-то необычайно розовощек. Он пил много воды, мотивируя это тем, что не хочет объедаться перед вечерней пробежкой, а также с увлечением рассказывал Азэми о том, как они с Нигицу сделали сорок кругов вокруг колхозного поля, чем поверг ее в немалое удивление пожалуй, даже большее, чем от самой затеи заняться непривычным доселе делом.