Маудсли и Ульрици приводят в пользу бессознательных душевных явлений еще другую группу фактов. Часто случается, что мы, занятые какими-нибудь мыслями, не обращаем внимания на окружающее. Оно, по-видимому, в этом случае не пробуждает в нас никакого ощущения, и, однако, последствия показывают, что мы обладали действительными ощущениями. Сюда же относятся истории, подобные известному рассказу Кольриджа о служанке, которая в лихорадочном бреду делала длинные цитаты на еврейском языке, которых она не понимала и не могла повторить в периоды здоровья, но которые она прежде слыхала громко произнесенными, когда жила у одного ученого.
Ульрици приводит некоторые другие замечательные примеры родственных явлений. «Довольно часто, говорит он, случается, что кто-нибудь беседует с нами, мы же рассеянны, и в данный момент не знаем, что именно он говорит; но моментом позже мы овладеваем собою, и в наше сознание вступает то, что мы слышали. Мы проходим улицу, не замечая видимых нами вывесок и выставленных на них имен и объявлений; мы не могли бы непосредственно воспроизвести ни одного из этих имен, и, однако, встретив его где-нибудь в другом месте, может быть, несколькими днями позднее, мы припоминаем, что мы уже видели его на вывеске. И тут мы, значит, должны были иметь зрительное ощущение не менее полное, чем всякое другое из сознаваемых нами непосредственно, и, однако, мы его не могли припомнить. Точно так же мы часто многими днями позже вспоминаем о сделанной нами в письме или в разговоре ошибке, которой во время самого писания мы не сознавали. И тут я должен был видеть неправильно написанное слово и вполне получить зрительное ощущение; но так как во время писания я был сосредоточен только на записывании мыслей и на связи выражающих их слов, то я не заметил ошибки в начертании, т. е. неправильного письменного знака. Однако, чувственное ощущение моя душа получила тогда же, и когда я больше не подставляю под него записываемых мыслей, а рефлектирую о действительно написанных словах, в мое сознание входит полученное мною чувственное изменение неправильно написанного слова».
Легко заметить, что эти и подобные доводы бессильны, если ими хотят обосновать бессознательную душевную деятельность, понимаемую в нашем смысле. Признание бессознательных психических явлений не есть единственная гипотеза, объясняющая приведенные факты. Для объяснения первого и третьего из примеров, взятых у Ульрици, достаточно признать, что нечто было ощущаемо сознательно, а затем возобновлено в памяти, и при этом втором выступлении явление связалось с известными ассоциациями и другими душевными деятельностями, которые в первом случае, в силу некоторых обстоятельств, отсутствовали. В первом из примеров, слыша слова, не связывали с ними их значения, в другом, видя неправильно написанное слово, не связывали с ним никакой рефлексии о несоответствии его правилам грамматики. Случай с вывесками еще более прост. Он основывается на том, что не только восприятие памятью известного впечатления, но и его действительное возобновление связано с известными условиями, которые один раз отсутствуют, а другой раз находятся налицо. Позднейшее подобное явление вызывает предыдущее, согласно известному закону ассоциации идей, которого я, разумеется, не находил действующими пока не хватало необходимых условий.
Нечто подобное происходит и в примере, приводимом у Маудсли. Служанке, о которой он рассказывает, припомнились слова, которых она в одно время не могла вспомнить, а в другое вспоминала непроизвольно, очевидно, при обстоятельствах, обусловливающих ассоциацию и отсутствовавших в первом случае. Этих обстоятельств не может устранить наш анализ, который должен признать их настолько благоприятствующими ассоциациям, о которых идет речь, что они выкупают недостаток сравнительно слабой подготовки. То, что служанка слушала, не сознавая своего слушания, очевидно, нисколько не вытекает из того, что она не понимала смысла слышанных ею слов.
Было бы утомительным приводить еще другие примеры. Прибавим еще только одно замечание. Если даже в некоторых случаях считать установленным, что без признания воздействия бессознательных психических явлений мы не способны понять данного факта, все же такое доказательство будет бессильным, пока эту неспособность легко объяснить недостатком наших познаний в соответствующей области. Слишком смелым является утверждение Гартмана, что посредствующее звено между волей и послушным воле движением не может быть механическим; он таким образом предполагает бессознательное представление о положении соответствующих моторных нервных центров в мозгу. Ни один осторожный физиолог не одобрит такого утверждения. Механический характер части посредствующих звеньев доказан, и возможность доказательства кончается только там, где начинается мало доступная до сих пор область физиологии мозга. Да и сама психология, как мы должны были не раз заметить, находится еще в очень отсталом состоянии. Поэтому вполне мыслимо, что то, что мы считаем нужным рассматривать как следствие бессознательной деятельности, при более совершенном знании психических законов можно было бы свести к сознательным явлениям, как его совершенно достаточной причине.