Так продолжалось до ночи. Хозяин делал хорошие дела, но начинал побаиваться. Если тут начнется вербовка, то за его заведением навсегда установится дурная слава.
На следующий вечер хозяин озаботился, чтоб и в задних комнатах, которые всегда стояли запертыми, были зажжены лампы, и, кроме того прибил новую доску со словом «выход». Когда все обычные посетители собрались, он открыл туда дверь, и тогда всякий мог видеть, что, в случае нужды, можно спастись через выход, ведущий на другую улицу.
На этот раз в числе прочих посетителей находился молодой человек, занявший место в самом темном углу комнаты.
Это был Антон. За обедом он получил от лейтенанта Фитцгеральда письмо, по которому явился как раз к назначенному сроку, чтоб дать себя завербовать. Сердце его билось от невольного страха й беспокойства. Каждую минуту он ждал, что к нему подойдет полисмен арестовать его; необычный шум оглушил его, присутствие такого множества людей возбуждало его нервы. С реки доносился скрип якорных цепей, и Антон с ужасом представлял себе палубу и пушки, направленные на стены, обнесенные железной решеткой; он думал о том моменте, когда его, со связанными руками, как животное на бойню, поведут на один из этих кораблей, и ждал с минуты на минуту увидать лейтенанта с отрядом морских солдат. Но время шло, а никто не являлся. Антон держал в руках газету, хотя так мало понимал по-английски, что читать её не мог. Сердце его билось неровными толчками, он чувствовал себя бесконечно одиноким и несчастным, таким несчастным, как еще никогда.
Вскоре появился унтер-офицер и тотчас начал рассказывать собравшейся кучке молодых людей чудеса о земном рае, перед которым все сказочные царства, со всеми их прелестями, казались скучной пустыней.
Были тут и два вчерашние собеседника, которые с жаром о чем-то шептались. Оборванец принес много драгоценных вещей, а его товарищ разные документы, и несколько наличных денег. Они долго втихомолку торговались, потом обменялись своим товаром, а через пять минут тот, который принес бумаги, исчез в толпе.
Антон беспрестанно посматривал на дверь. Неужели еще нет? Когда стрелка больших часов над столом подошла к половине десятого, на улице раздался шум от многих тяжелых шагов. Дверь распахнулась, и на пороге показался лейтенант Фитцгеральд, в сопровождении двадцати-тридцати морских солдат, к которым тотчас же присоединился унтер-офицер Том Мульграв.
У каждого солдата на кушаке висел нож, а в руках была толстая палка; у иных вокруг талии были намотаны длинные веревки.
В первый момент все словно остолбенели, но затем поднялась делая буря, шум и гром со всех сторон, как будто отчаяние искало последнягб выхода.
В первый момент все словно остолбенели, но затем поднялась делая буря, шум и гром со всех сторон, как будто отчаяние искало последнягб выхода.
Вербовщики, вербовщики!
Бейте этих собак! Мы свободные англичане!
На улицу! вскричал хозяин. Сюда на улицу!
Толпа выломала дверь во дворе, но первые же выскочившие тотчас бежали назад с криками ужаса. Солдаты наполняли двор и заняли узкий проход, который вел в переулок.
Измена, измена! Нас оцепили!
Это подстроил тот проклятый негодяй! Каждый вечер сидел тут и мутил народ, чтобы опутать и погубить!
Убейте его! Не выпускайте!
Вне себя, некоторые, колотили кулаками по столу, а иные сами себя по голове.
Значит, он все врал, этот несчастный? Значит, все неправда!
О, какое ужасное предательство!
Дурачье! Нечего выть теперь о сказочных сокровищах, когда дело идет о жизни и смерти! Пробивай дорогу кулаками!
И началось побоище. Солдаты били палками и клинками, осажденные защищались кто чем мог и разбивали стаканы и бутылки о головы своих противников! Особенно ожесточенно дрались там, где осаду вел Том Мульграв. В него бросали всевозможными предметами, осыпали его самой невероятной бранью и угрозами, а он только посмеивался. Даже тут страсть к вранью не оставила его.
Эй, ты! длинный повеса! кричал он, подойди-ка поближе, дай посмотреть на тебя хорошенько. В странах, где водяеся дикия лошади, их ловят арканом, понимаешь? Так и я ловлю своих четырех жеребцов. Вот таким образом, сэр. Понял?
И при этом он накинул на шею несчастного длинную веревку и свалил его на пол; несколько солдат скрутили ему руки и потащили вон, а унтер-офицер набросился на другого, сам оставаясь здравым и невредимым среди общей свалки.
Всех упорнее, с криками и ругательствами, отбивался оборванец, в боковом кармане которого были спрятаны только-что добытые документы. Чего вам от меня надо, кричал он. Пустите. Провалитесь вы к дьяволу!
Падая на пол, он свалил вместе с собою двух солдат, и все трое барахтались, катаясь кубарем и работая кулаками до остервенения. Оборванец надергал у матросов целые пригоршни волос, а они в клочья рвали его одежду и старались покрепче затянуть веревку на шее.
Сколько у канальи силищи! вскричал один: Расшатал мне все зубы.
А мне перебил два ребра.
За это попадет ему на палубе. Уж, конечно, его в самые тяжкие работы.
Оборванец разразился громким, злым хохотом. Сначала одолейте меня! кричал он. Сначала одолейте! Это он прокричал по-немецки, и Антон невольно обернулся. С каким ожесточением кидался этот человек на своих противников, как напрягал все силы своего мускулистого тела, стараясь освободиться!
Горящими глазами смотрел он на дверь, и мучительные стоны вырывались у него из груди. Неужели он не пробьется к двери!
Он еще раз напряг все силы и рванулся, но тут его одолели, и он лежал связанный, рыча от ярости. Не хочу! кричал он, не переставая. Не хочу!
Всех остальных солдаты тоже перевязали.
Пряди волос, лохмотья, мундирные пуговицы и осколки стекла покрывали весь пол, повсюду виднелись брызги крови.
Наконец, один из унтер-офицеров с шумом открыл дверь, и завербованных начали выводит на улицу. Лейтенант Фитцгеральд сделал нашему другу знак, и Антон, пошатываясь, последовал за выходившими. Один он не принимал участия в общем побоище.
Вокруг словно все вымерло. Все двери и окна были заперты, все огни погашены, людей ни души, и это на улице, где с утра до ночи стоял шум, толкотня и оживление. По крику «вербовщики!» все разбежались и попрятались в безопасные, недоступные для солдат дома.
Весть о событии быстро разнеслась по улицам и площадям, и каждый встречный предупреждал другого: «вербовщики, вербовщики!»
В гавани стояла удручающая тишина, и только волны с шумом бились о военные суда, черневшие в густой темноте. Из других улиц, освещая дорогу фонарями, двигались такие же процессии, с проклятиями и рыданиями, надрывавшими душу.
Лейтенант Фитцгеральд положил руку на плечо Антона. Мужайтесь, мой бедный юноша, сказал он дружески, все это не так ужасно, как кажется сейчас!
Глава V
На корабле «Король Эдуард». Тристам. Посадка на корабль преступников. Поднятие якоря. Лодка в открытом море. Сын лорда. Антон и Аскот. Вода на корабле. Ключ для бунтовщиков.
С корабля «Король Эдуард» спустили веревочную лестницу и по ней начали принимать по одиночке завербованных новобранцев. Они шли, пошатываясь, как пьяные, мутным взором озираясь по сторонам. За невинное желание отдохнуть в трактире и послушать рассказы о новых колониях они платились теперь принудительной поездкой за море, на противоположный полюс земного шара, сознавая, что если им придется вернуться когда-нибудь на родину, то, во всяком случае, не раньше, чем через год.
С корабля «Король Эдуард» спустили веревочную лестницу и по ней начали принимать по одиночке завербованных новобранцев. Они шли, пошатываясь, как пьяные, мутным взором озираясь по сторонам. За невинное желание отдохнуть в трактире и послушать рассказы о новых колониях они платились теперь принудительной поездкой за море, на противоположный полюс земного шара, сознавая, что если им придется вернуться когда-нибудь на родину, то, во всяком случае, не раньше, чем через год.
Один оставлял в Англии жену и детей, которые напрасно ждали его дома, другой лишался предприятия, дававшего ему средства к жизни, и мог вернуться на родину нищим. Между этими новобранцами были и молодые, и старые, люди из низших слоев и из более высших, и такие, которые с бессильным бешенством возмущались против насилия, и такие, которые униженно молили своих притеснителей о помиловании; иные пытались подкупить унтер-офицеров деньгами, чтоб вернуть себе свободу, другие ссылались на болезни. Человеческое отчаяние выражалось здесь, во всех видах и формах, одинаково не вызывая ни в ком ни малейшего сочувствия.
Всего более возмущался и шумел тот, который выражал свои чувства по-немецки. Я не англичанин, кричал он, со мной нельзя поступать, как с англичанином!
Много раз повторивши этот протест, он перешел к ругательствам и старался возмутить своих соседей. «Ведь это собаки, кричал он, это негодяи! Они хуже дикарей! Когда какому-нибудь шейху нужны деньги, он бомбардирует один из подвластных ему городов или держит его в осаде, пока подданные не заплатят ему дани, а англичане не довольствуются этим, они захватывают всего человека, это убийцы по ремеслу. Неужели мы все это будем терпеть, ребята?»
А вы, небойсь, знаете средство, как освободить нас?
Глаза немца вспыхнули. Так внезапно вспыхивают глаза лисицы, когда она сразу нападает на верный способ овладеть добычей.
Выслушайте меня, сказал этот человек, весь покрытый ранами и синяками. Выслушайте меня, товарищи.
А как ваше имя? спросил кто-то.
Оборванец провел рукой по лбу. Тристам, отвечал он, помолчавши.
Ну, господин Тристам, что же вы придумали? Что можем мы сделать?
Пока ничего, был ответ. Но в открытом море много.
А! да только тогда мы будем далеко от Англии и не будем в состоянии вернуться. Ваш план ничего не стоит.
Дайте мне рассказать, сердито возразил Тристам. Когда мы будем хозяевами корабля, разве не в нашей власти будет высадиться в каком угодно месте?
Насмешливая улыбка мелькнула на бледных лицах окружающих. Да, когда мы будем хозяевами корабля! Только голыми руками трудненько этого добиться.
Знаю. Но у нас есть хорошие союзники; вы об этом не подумали?
И Тристам многозначительно указал на железную решотку, окружавшую корабельную тюрьму. Преступники, прошептал он. Эти несчастные по чужой воле едут истреблять дикарей и диких животных неужели вы думаете, что они не предпочтут распорядиться своей судьбой иначе?
Вероятно!
Значит, у нас с ними интересы одни и те же не правда-ли?