Казалось, Кемаль только этого и ждал. Он прекратил все так же внезапно, как и начал. Камински бросился наружу. Но едва он увидел солнечный свет, как почувствовал, что от боли не осталось и следа. Он остановился и вытер пот рукавом. Он больше не чувствовал боли, все прошло. В затылке разлилось блаженное спокойствие.
Ты с ума сошел, тихо сказал Камински Алинардо, который сопровождал его до машины. И как только залез в кабину, указал пальцем на голову и спросил: Что там?
Маленькая ранка, ответил итальянец, едва заметная.
И оба рассмеялись.
Алинардо извинился:
Если бы я рассказал тебе, как Кемаль лечит своих пациентов, ты бы ни за что не пошел, правда?
Правда, согласился Камински.
Тряска в тяжелом грузовике больше не действовала ему на нервы. Боль, от которой раскалывалась голова, исчезла.
С чего это ты начал обо мне заботиться? неожиданно поинтересовался немец.
Алинардо не спешил с ответом. Потом сказал:
Наверное, я понял, что неправильно себя вел. Там, у храма. Я знаю, что иногда бываю излишне вспыльчив. И всегда потом жалею о случившемся. Sorry. Мы все здесь просто делаем свою работу, правда? И если не будем сотрудничать, у нас ничего не получится. Я хочу сказать: что смогут сделать лучшие в мире мраморщики, если нельзя будет перевезти блоки, и чего будет стоить вся наша работа, если защитная дамба не выдержит? Вот так-то!
Немец одобрительно кивнул. Они доехали до его дома. Алинардо высадил его у маленького строения, а сам отправился дальше, к «конюшне».
7
В казино на вечеринке, которая ознаменовала конец ссоры, немец и итальянец встретили Лундхольма, пытавшегося установить хорошие отношения с директором стройки.
По правде говоря, все затевалось ради его дочери Евы. Профессор Якоби жил в Абу-Симбел вместе с женой и дочкой, хотя это было не просто не принято, а даже запрещалось фирмой, так как в первые четыре месяца стройки шла напряженная работа. Тогда в лагере не было ни единого существа женского пола. Люди жили в палатках или на скрипучих грузовых баржах. Но с тех пор как появились каменные дома, стали постепенно приезжать семьи. При этом тоже возникли проблемы: так как для жен и детей не было никаких развлечений, пришлось соорудить для них бассейн. Асуан, ближайший город, находился в трехстах километрах вверх по Нилу, и путешествие туда на корабле занимало около тридцати часов.
Лундхольма встревожила новость, что русские ошиблись в расчетах подъема воды и что водохранилище будет наполняться быстрее, чем ожидалось. Этот факт мог поставить под сомнение успех всего предприятия в Абу-Симбел, если со следующей недели не перейти на режим работы в три смены. Якоби настаивал на этом и завтра же собирался объявить о своем решении официально.
Алинардо закатил глаза, словно святой с иконы, и патетично воскликнул:
Madonna mia! И добавил тихо, словно «Отче наш»: И это при таком мизерном окладе.
Нужно что-нибудь придумать, вторил ему Лундхольм, а то рабочие в лагере взбунтуются.
Камински удивленно спросил:
И что, действительно все так плохо?
Не так громко! перебил его Алинардо. Еще кто-нибудь услышит. А то начнется: вас здесь разбаловали, вы не на курорте.
И то верно, заметил Камински.
Хватит, хватит, остановил их Лундхольм. До этого мы выполняли работу лучше, чем нам платили. Правда, положение со снабжением в Египте катастрофическое Он прикрыл рот ладонью и тихо добавил: Могу поспорить, что у Насера ничего не получится с его арабским социализмом. Он больше занят внешней политикой, чем проблемами собственной страны. Его мечта о создании объединенной арабской республики это просто идея фикс. Сирийцы его снова предали
И что, действительно все так плохо?
Не так громко! перебил его Алинардо. Еще кто-нибудь услышит. А то начнется: вас здесь разбаловали, вы не на курорте.
И то верно, заметил Камински.
Хватит, хватит, остановил их Лундхольм. До этого мы выполняли работу лучше, чем нам платили. Правда, положение со снабжением в Египте катастрофическое Он прикрыл рот ладонью и тихо добавил: Могу поспорить, что у Насера ничего не получится с его арабским социализмом. Он больше занят внешней политикой, чем проблемами собственной страны. Его мечта о создании объединенной арабской республики это просто идея фикс. Сирийцы его снова предали
а тысячи русских, которых он пригласил в страну, делают все еще хуже. Для них это просто сделка! возмущался Алинардо. Советы соблазнили Насера, выделив три миллиарда долларов на строительство Асуанской плотины, процентная ставка два с половиной. Но ясно уже, что египтяне не в состоянии выплатить этот процент, а о погашении всей суммы и речи не идет. Поэтому русские требуют от Насера чего-нибудь взамен. Поговаривают, что он уже заложил все урожаи египетского хлопка. А все, что страна производит, идет за валюту на экспорт. Нам здесь, на тысячу километров южнее Каира, достаются крохи, а иногда мне сдается, они и совсем могут о нас забыть.
Ну и ну! рассмеялся Лундхольм. Хватит, итальянец, мы уже сыты по горло.
Алинардо раздраженно ответил:
Ну да, швед, ты-то наверняка будешь как у Бога за пазухой, а нам как быть?
Он явно намекал на отношения между Лундхольмом и Евой дочерью директора стройки.
Лундхольм пожал плечами, словно хотел сказать: «Каждому свое». Но промолчал.
Тогда Алинардо ткнул шведа локтем в бок и кивнул в сторону Камински:
У нашего новенького появилась зазноба!
Лундхольм улыбнулся, бросив взгляд на голову Камински, и ответил:
Дай-ка отгадаю, как ее зовут! И, выдержав паузу, продолжил: Наверное, это доктор Гелла Хорнштайн. Да?
Камински смущенно потупился.
Вы только посмотрите! подколол Алинардо. Да он у нас стеснительный!
Лундхольм покачал головой:
Ну, это совершенно напрасно. Доктор Хорнштайн интересная личность, только
Только?
Только я боюсь Он склонился над столом и продолжил заговорщическим шепотом: Боюсь, что она вообще не женщина.
Вне всякого сомнения, эти слова понравились итальянцу, который просто покатился со смеху. Когда он наконец успокоился, швед продолжил:
Эта женщина холодна как лед. И даже Алинардо с его итальянским шармом не удалось его растопить. Это никому не удастся, я уверен.
Кроме того, она еще и левую ногу приволакивает, добавил итальянец.
Чепуха! крикнул Лундхольм, повернувшись к Камински, и заметил ехидно: Он же итальянец, и ему не верится, что его могли отшить.
Его слова разозлили Алинардо. Он ударил кулаком по столу и закричал:
Клянусь, докторша подтягивает левую ногу
Отчаянный выкрик Алинардо услышали за соседними столами. Все повернулись к ним.
Итальянец спас положение только тем, что поднял бокал за здоровье всех присутствующих.
Наверное, доктор Хорнштайн ни разу в этом казино не была, к слову заметил Камински.
Да нет, что ты! возразил Алинардо. Она появлялась здесь в сопровождении своего шефа, доктора Хекмана. Но если ты думаешь
Да ничего между ними нет! отрезал швед. Я думаю, они обсуждали здесь какие-нибудь тропические болезни: к примеру, бильгарциоз и церкариозный дерматит.
Камински удивленно взглянул на Лундхольма: как вообще возможно было произнести такие слова?
Самые распространенные заболевания здесь, в лагере, продолжал швед, и прежде всего среди рабочих. Я знаю, о чем говорю: сам этим переболел. Поначалу мы ходили купаться на реку, там и подцепили эту диковинную заразу. Тогда решили построить бассейн. Теперь вроде все в порядке.
Да, о женщинах резко сменил тему разговора Камински. Я ими сыт по горло, можете мне поверить.
Он уставился в бокал, словно там отражалось его прошлое. Лундхольм и Алинардо ожидали, что новенький сейчас откроет им душу. Такое бывало с каждым, но в этот раз все сложилось по-другому. Камински просто молча смотрел в свой бокал.
Да ладно, попытался приободрить немца Алинардо, здесь у каждого своя история. Но кто ни разу не падал, вставать не научится, правда ведь?
Лундхольм по-дружески похлопал Камински по плечу и уже хотел распрощаться, как в дверях появились археологи Иштван Рогалла и Хассан Мухтар. Они тут же направились к их столику. Археологи выглядели бодро и радостно пожали руку Лундхольму, поздравив его с успешной ликвидацией прорыва.
Швед довольно улыбнулся: он явно любил комплименты.
Парни, я просто делал свою работу! громко сказал он.
Теперь все внимание было приковано к нему.
Сегодня после обеда мы начали откачивать воду. Если не случится ничего непредвиденного, к завтрашнему утру все уже высохнет.
Присутствующие обрушили на него бурю аплодисментов, пожелали процветания всей шведской нации и Лундхольму в частности. Камински тоже был в восхищении от происходящего. Вокруг царило приподнятое настроение.
8
Недалеко от асуанского вокзала, на улице, ведущей в эль-Дейр, под густой серебристой листвой эвкалиптов прятался небольшой домик. Египтяне называли его «дача»: здесь поселились русские. Кто конкретно живет за высоким решетчатым забором, не знал никто по крайней мере никто из жителей Асуана. Над плоской крышей дома были натянуты провода, а торчащая среди деревьев металлическая антенна наводила на мысль, что дом и люди в нем могут иметь отношение к секретной советской службе. Поэтому с ними никто не общался.
В то время по всему Египту работало множество агентов КГБ. Был завербован даже епископ русской православной церкви в Африке страстный почитатель «Бетховена» и «Пушкина» (не поэта и композитора, конечно, а одноименных марок водки). Были среди агентов КГБ и египтяне, а также греки и французы.
Жак Балое приехал из Тулона. Он был похож на Клода Шаброля. И так же, как у Шаброля, у него изо рта постоянно торчала сигарета. Темные очки в роговой оправе, похоже, хорошо скрывали его внутренний мир. В Абу-Симбел он работал фоторепортером и журналистом, поставляя в газету и информационное агентство материалы о стройке. Раз в неделю Балое ездил в Асуан, чтобы передать снимки и тексты. В лагере он держался особняком, и не только из-за своего нелюдимого характера. Он не знал английского, а об арабском и речи не было. Его информационное бюро находилось в одном из бараков на Гавернмент-роуд, и его исчезновения никто в Абу-Симбел не заметил.
В Асуане Жак Балое сразу же отправился к дому под эвкалиптами, где ему кто-то невидимый открыл калитку. У входной двери француза встретил русский солдат в серой форме и фуражке с красным околышем. Он бросил взгляд на портфель Балое и проводил его к полковнику Смоличеву. Это был единственный русский, который ему представился, хотя неизвестно, настоящая ли это фамилия. Смоличев был шестидесятилетним мужчиной с седыми волосами и черными как смоль бровями. Он сидел за старым столом, который, казалось, помнил еще нашествие Наполеона, и дымил короткой толстой папиросой. Увидев француза, тут же попытался сделать дружелюбное лицо. Так же повели себя адъютанты и переводчик за столом.