Исполняла она ту же песню, что на пароме пела незнакомка. Отличие было только в тембре голоса и стилистике. Если на пароме она звучала как танго, то сейчас Герда старалась придать ей романтический характер.
Так что все это значит? шепотом попробовал спросить я у Сергеича.
Вы можете запросто называть меня паромщиком, улыбнулся тот и аккуратно наклонился к моему уху. Неужели вы и сейчас ничего понять не смогли? После того, как она поет для вас эту песню.
Я слышал уже эту песню, так же наклонившись к нему, произнес я. И что дальше? Что это вы подсыпаете в свои коктейли? После которых у посетителей глюки разные с потолка сыплются.
Я думаю, вмешался в разговор Рабинович, пусть тогда Сидоркин и объясняет.
Добро, утвердительно согласился паромщик и снял со своего лацкана алую розочку. Понюхайте, и встретимся здесь же через некоторое время.
Что? я непонимающе воткнул свой нос в приближающийся цветочный бутон.
Вот тогда предметно и поговорим, улыбнувшись, сказал паромщик. Но я этого уже не слышал.
Голова снова закружилась, и темная пелена накрыла всего меня с головой. Стало холодно и тесно. Я открыл глаза. Вокруг было темно и неуютно. Душно. Я попробовал повернуться на бок, и это удалось мне не с первого раза. Я явно находился в каком-то ящике. Со временем глаза привыкли к темноте, и я разглядел атласную обивку ящика, маленькую белую подушечку и
А-А-А-А-А! заорал я от испуга и ужаса, охватившего мой разум.
Я был в гробу. Начал пробовать сильно стучать в крышку, получалось очень плохо. Наконец крышка дрогнула, и на мое лицо посыпалась земля. Мой ужас усилился. Меня просто затрясло от паники.
«Так, судорожно думал я, меня закопали, меня зарыли, меня похоронили ЖИВЫМ!!! Сколько кислорода может быть в гробу? На какую глубину зарывают в наше время?». Все эти немыслимые вопросы пронизывали мою голову, я вертелся в этом плену, как волчок. Бился головой об обивку, ломал ногти о крышку гроба. И через некоторое время успокоился. Я даже не понял, как это произошло. Скорее всего, по факту. Я просто лег, сложил руки на груди и заплакал. Но не навзрыд, а тихонечко, чтобы никто не услышал. Мне стало так бесконечно одиноко. Я представил себя маленьким промокшим котенком, сидящим на краю высоченного небоскреба. Дождь промочил меня насквозь. И ночь приготовилась доесть меня изнутри. Но я сидел и уверенно ждал. Чего? «Может быть, думалось мне, на меня точечно упадет вражеская зажигательная бомба. Все равно я никому не нужен. Одинокий, мокрый, чужой». Я закрыл глаза и почему-то начал читать стихи
«Плевать, думал я, все равно похоронили».
Именно в этот момент я и услышал шорох. Он был явно сверху. Сначала это был незначительный шорох, как будто маленький слепой крот прокладывал маршрут своего метро где-то неподалеку. Я мысленно поприветствовал крота-метростроителя и снова закрыл глаза. Но шум приближался и становился все сильнее. Я заинтересовался. Наконец что-то гулко воткнулось в крышку моего гроба и жадно начало скрести по его поверхности.
Я здесь! заорал я и заплакал от счастья.
Крышка дернулась, скрипнула и отворилась. На меня смотрел мой спаситель. Он был все в той же майке и потертом трико, только теперь весь вымазанный в земле и с лопатой наперевес.
Сидоркин? удивленно произнес я и попытался вылезти из гроба.
Вот, ликовал он, делаю добрые дела, исправляю карму. Знаешь, как меня мама в детстве учила? Если тебе человек зло сделал, дай ему конфетку. Еще сделал еще дай конфетку.
А если еще сделал? спросил я, отряхивая его от земли.
Тогда еще дай конфетку, весело произнес Сидоркин, выбираясь из ямы и подавая мне руку. Пусть он, сука, сдохнет от сахарного диабета.
Не ожидал тебя встретить в таком антураже, не зная, как отблагодарить ангела, попытался сострить я.
Уже и не знаю, добро ли я совершил, усомнился он и закурил. Я взял у него сигарету и, усевшись на гору нарытой земли, сильно затянулся.
А че так?
Попробую объяснить тебе, тихо произнес Сидоркин, но для этого нам нужно прогуляться по кладбищу.
Я ночами по кладбищам не гуляю, вставая с кучи, сказал я.
Ага, рассмеялся Сидоркин, я по ночам на кладбищах прямо в гробу отлеживаюсь? Тоже мне, отодракула недоделанный.
Я согласился и покорно проследовал за ним. Сначала мы долго и бессмысленно мотались вдоль потемневших могил. Как будто Сидоркин долго не мог понять, в какую именно сторону нам нужно было следовать. То он заглядывал в склепы недавно упокоенных нуворишей, то долго топтался на одной аллее с похороненными спортсменами. Потом он покурил и уверенно повел меня к выходу.