А ты?
А я завела себе паренька с первого курса Лобзик. Может, слышал, длинный такой, черненький. У нас с ним разница в возрасте семь лет, да и пох Зато молодой, главное же, это не возраст, главное, это член!
Что, простите, подавился я яблоком, что-что?!
Член, говорю, уверенно заявила она. А что, на разок пойдет.
М-м-м, только и ответил я и спокойно посмотрел на прибор, который, в свою очередь, светился зеленым. Все ясно, улыбнулся я и повел ее к себе. Поделиться житейским опытом и показать ей все то, что незамысловато наросло у меня к двадцати с небольшим. Все самое главное.
Третья же просто плакалась мне в жилетку.
А ты знаешь, что такое настоящая любовь? рыдала она.
И что же, спокойно спрашивал я, ведь именно это она хотела услышать в данную минуту.
Это, захлебывалась девочка, это нечто подлое и гнусное. И до такой степени грязное и паршивое, что и не стоит внимания вовсе. Когда ты очарованно смотришь ему в рот, ты на какой-то стадии отношений не можешь поделать с собой ничего. Он может унижать тебя, поливать грязью, вытирать об тебя ноги, а ты просто и наивно дышишь ему в лицо. И ты не способна жить без его воздуха, без его рук, без его фраз. Его образ всегда стоит перед твоими глазами. И он делает с тобой все, что захочет. Безнаказанно. Потом Возможно, позже к тебе все же придет осознание того, что тебя в очередной раз смешали с дерьмом. Но потом Это случится потом. А пока тебе ломают кости, потрошат твою жизнь, с легкостью лезут в твою душу и лицемерно лгут. Сначала он говорит, что никакой любви и нет вовсе, а ты, съежившись в комочек, продолжаешь верить и, что самое подлое, надеяться. И когда позже он позвонит тебе и скажет: «Дорогая, я нашел свое счастье, я полюбил, прости», ты в отчаянии сначала просто не поймешь всего того, что он сказал тебе. Значит, он лгал, лгал, когда твердил тебе, что любви-то нет, лгал и спал с тобой. Или лжет теперь. И где правда, уже орет она мне в лицо, где правда? И зачем впускать в свою жизнь такое И больно, невыносимо больно.
Все пройдет, обязательно пройдет, успокаиваю ее я и с удивлением смотрю на зеленый цвет анализатора. Все у тебя будет хорошо, уже выходя из кафе, кричу ей. Странно, а с первого взгляда и не скажешь.
Сам же я воспринимал жизнь гораздо проще. Может, в силу своего недоразвитого интеллекта вся бытность, стоящая перед глазами, впитывалась мной в узкой специализации. Да и виделось мне все гораздо проще, чем было на самом деле. Любовь я расценивал как эгоизм, ну или на крайний случай половое влечение. Желание всеобъемлюще обладать кем-то или чем-то частенько пробуждалось во мне, но так же быстро угасало. На корню. В громкие и шумные предприятия я не лез, с плохими мальчиками дел не имел. Учился средне, так, семь-восемь. Порой мне казалось, что вот если растет, к примеру, одуванчик, то он и есть одуванчик. Не цветок солнца, не роддом для парашютов и не желтенькое счастье. А одуванчик, и все! И не надо все усложнять, не надо всего этого словесного и мыслительного онанизма. К чему оно все? Это поэты и писатели, художники и философы так усложнили жизнь. Ища в холодном камне творческое начало, скульптор ваяет из него жизнь, вкладывает в кусок мрамора свою душу, а зачем? Чтобы казаться лучше или чтобы Хотя, как мне казалось, все это только лишь для самореализации, и не более того. Каждому хочется счастья и, по моему мнению, стать кем-то в жизни. Это и есть самореализация, поиск себя как некой субстанции. Никто же не хочет быть никем. Пустым местом. Человека же за что-то надо уважать, ценить, любить. И где же, я вас спрашиваю, положительные человеческие качества как сегмент общества, как институт нашей жизни? И кто же после всего этого он, одуванчик? Растет себе запросто на лугу, тащится от солнечного света, самокопанием и самореализацией не увлечен. Просто растет, дурак он, что ли? Вот и я рос, учился общаться и рос.
Дурачком растет, констатировала мою сущность тетушка, разговаривая с мамой по телефону. Хотя сама так и продолжала встречаться с бараном, проводя с ним все ночи напролет за карточным столом.
А дальше
А дальше ты еще много что рассказывал, расхохотавшись, просвистел он. Не кажется ли тебе, что в твоей жизни пора что-то поменять?
А вы что, Санта-Клаус? поинтересовался я и собрался положить трубку на место.
Я круче, серьезно ответил он. Встречаемся завтра в кафе, буду выполнять желания.
Я бросил трубку и посмотрел на часы. Над городом монотонно и радостно вставал новый день.
Глава четвертая
Греческая эйфория
На следующий день у меня выдался выходной, и мы встретились с ним в одном из уютных кафе, что опоясали многолюдный центр нашего города. Я пришел заранее, и мне пришлось коротать время, занимаясь рассматриванием влюбленных, праздно шатающихся вдоль витринных окон того места, где я устроился. Наконец он пришел. Галантного вида, уже немолодой и порядком выпивший. В сером осеннем пальто, тростью и улыбкой на миллион долларов. Вынул из потайного кармана початую бутылку красного вина и нагло, но шепотом, заявил:
Вы божоле тридцать седьмого пьете?
А что, переспросил его я, в этом знаменательном году делали хорошее вино?
Он улыбнулся и поморщился, как от кислой капусты.
Это у нас на родине в это время не только вина, хорошей водки не делали. А то только и делали, что сажали всех и вся по каторгам да по лагерям. И еще людей хороших делали, в смысле строгали. А там и он многозначительно вытянул это слово, давая понять, что точно уверен, где это самое «там» находится и что там творилось в знаменательный тридцать седьмой.
Я от вина не отказался. Тем более он разливал его из-под стола (он называл этот способ «студенческим») и постоянно озирался по сторонам, подливая мне и себе.
Как это вы про женщин скорбно рассказывали в своих ночных передачках, видимо, переходил к делу он.
Отчего же скорбно, смутился я, возможно, немного иносказательно, а так, если в общих чертах
Правдоруб, значит?! расхохотался он и снова подлил. А кому она нужна, твоя эта правда? Ты так про баб говорил, что можно было подумать всякое такое.
Что, к примеру?
К примеру, и он хитро прищурился, к примеру, что у всех женщин только одно на уме. Обольстить нас, забеременеть и бросить.
Как будто у вас в этом плане все гладко да сладко, злобно пробурчал я, но он, к счастью, меня не услышал.
А я одинок, продолжил он, и знаете, думаю, вы меня поймете. Свобода!!! Хотя я не сразу пришел к этому. Хотите, расскажу?
А валяй, пропел я, тем более божоле уже впиталось в корку головного мозга, и он заказал баночного пива. В перспективе завтрашнего похмелья я не сомневался ни капли и вряд ли вспомню мою встречу сегодня.
Я встретил ее случайно так же вы начинали свои рассказы в эфире?
Ну да, улыбнулся я.
Так вот, хрена лысого, озлобленно проскрипел он и глотнул свежего пива, о ней я знал чуть ли не с рождения. Знаешь, как это бывает, родители порешили, и все. Но, я скажу тебе, она была совсем не дурнушка. Отец ее, грек, был директором колхоза «Светлый уть». Там кто-то первую букву спер, так и стали колхоз именовать.
Грек? недоумевал я.
Точно тебе говорю, он замотал головой в знак правдивости своего повествования. Колхоз этот он выиграл в казино. В этой своей Греции. Приехал как-то один наш сельчанин, по совместительству держатель контрольного пакета акций этого самого «Уть», в Грецию. Надрался до поросячьего визга и в порыве страсти бросил на зеленое сукно рулетки все то, что осталось у него из самого дорогого сердцу. Документы на колхоз. Так сказать, пошел ва-банк. И просрал свою историческую родину.
Я сразу включил воображение. Передо мной открылся бескрайний пейзаж сельского безмолвия. Морозное ноябрьское утро. Сельчане собрались у клуба. Здесь все: и тетка Матрена с обосранным своим подойником, и дед Митяй со свистком, и Сенька плешивый, и Любка-пулеметчица. Короче, весь цвет сельской интеллигенции. Бомонд стыл в ожидании трансцендентного появления нового барина. Старый-то сгинул на чуждой земле Эллады. Пал, так сказать. О том здесь всякий и сожалел, и нет одновременно. На повестке дня остро стояло три извечных вопроса.
Во-первых, не закроет ли новый барин сельский пункт приемки цветного металла, так успешно снабжавший всех жителей настойкой боярышника (в обмен на провода из соседних сел и оргтехнику).
Ну да, улыбнулся я.
Так вот, хрена лысого, озлобленно проскрипел он и глотнул свежего пива, о ней я знал чуть ли не с рождения. Знаешь, как это бывает, родители порешили, и все. Но, я скажу тебе, она была совсем не дурнушка. Отец ее, грек, был директором колхоза «Светлый уть». Там кто-то первую букву спер, так и стали колхоз именовать.
Грек? недоумевал я.
Точно тебе говорю, он замотал головой в знак правдивости своего повествования. Колхоз этот он выиграл в казино. В этой своей Греции. Приехал как-то один наш сельчанин, по совместительству держатель контрольного пакета акций этого самого «Уть», в Грецию. Надрался до поросячьего визга и в порыве страсти бросил на зеленое сукно рулетки все то, что осталось у него из самого дорогого сердцу. Документы на колхоз. Так сказать, пошел ва-банк. И просрал свою историческую родину.
Я сразу включил воображение. Передо мной открылся бескрайний пейзаж сельского безмолвия. Морозное ноябрьское утро. Сельчане собрались у клуба. Здесь все: и тетка Матрена с обосранным своим подойником, и дед Митяй со свистком, и Сенька плешивый, и Любка-пулеметчица. Короче, весь цвет сельской интеллигенции. Бомонд стыл в ожидании трансцендентного появления нового барина. Старый-то сгинул на чуждой земле Эллады. Пал, так сказать. О том здесь всякий и сожалел, и нет одновременно. На повестке дня остро стояло три извечных вопроса.
Во-первых, не закроет ли новый барин сельский пункт приемки цветного металла, так успешно снабжавший всех жителей настойкой боярышника (в обмен на провода из соседних сел и оргтехнику).
Во-вторых, не закроет ли новый барин дискотеку, ту, что так радовала молодежь по субботам, когда сюда съезжались из окрестных деревень все любители субботнего фитнеса. С изысканным угощением в отместку за украденные провода и оргтехнику.
Ну и в-третьих, начнет ли новый барин платить зарплату? И это ничего, что в селе никто и нигде не работает. Это же мелочи. А на мелочи, как водится, в нашей необъятной стране не принято обращать внимание.