Гарпаст зажмурил один глаз. Когда он так делал, незакрытый глаз приобретал удивительную пронзи-тельность.
Это правда, Джонатан?
Я искал билеты, сказал я, отворачиваясь.
Это правда, Джонатан?
Я искал билеты, сказал я, отворачиваясь.
На выпученное око без содрогания я смотреть не мог.
Вот уж не думал, произнес похожий на насупленного филина Родерик, что вы способны на такое. Пока мой мозг замыкается в аналитической работе, пока он занят систематизацией и обобщением деталей и мелочей, недоступных, Джонатан, вашему, без сомнения, достаточно среднему, пусть и с фантазией, уму, пока я выпадаю из сего вещественного мира в мир сопоставлений и причинно-следственных механизмов, вы, без всякой внутренней дрожи, грубо пользуясь моей беспомощностью, производите чес моих карманов!
Если бы вы сразу рассказали про билеты
Пробубнив это, я осмелился искоса глянуть на Гарпаста.
Сразу билеты передразнил меня он, все также одноглазо таращась. Вы совершенно не умеете врать, Джонатан. Вранье должно быть в крови, а у вас детский лепет какой-то получается. Отдам, отдам я вам ваш фунт. С первого же дела отдам!
Я честно начал я.
Но Родерик скривился, и я умолк.
За окном, выплывая из паровозного дыма, будто грязные океанские волны дыбились холмы с лежащим у подножий бурым снегом. Несколько коров проводили нас ленивыми взмахами хвостов. Хмурое утреннее небо со временем так и не сделалось светлее.
Кстати, сказал Гарпаст, ломая возникшую натянутость между нами, я вполне могу этот фунт отработать.
Как? спросил я.
Как специалист по женскому полу.
О, боже! Я лучше сам.
Вовсе нет, вы стеснительны, с энтузиазмом заговорил Гарпаст. А я вам в продолжение своей речи о женщинах скажу, что в бытность завсегдатаем одного мюзик-холла в Вест-Энде сделал интересные наблюдения насчет женской природы. Так вот, женщину, в силу ее примитивизма, очень легко завоевать. Подарки, комплименты и настойчивость. Запомните, Джонатан, подарки, комплименты и настойчивость! Это три кита, перед которыми падет любая женская крепость. Причем, если не срабатывают два первых, что, скажем сразу, маловероятно, то настойчивость обязательно вызовет у предмета ваших притязаний невыразимую к вам жалость, которой вам и следует воспользоваться. Вы знаете, что женщины часто любят из жалости?
Я качнул головой.
Что ж вы сами до сих пор не женаты?
С моим-то умом? двинул бровью Родерик. Для стряпни мне достаточно миссис Терриберри. А на улочках и в игорных клубах хватает предложений любви без обязательств. Мы просвещенная страна. И даже в этом смысле передовая.
Он звонко хлопнул ладонями по ляжкам.
Ну что, пошли?
Куда? удивился я вставшему Гарпасту.
К Элизабет Максон, конечно же! он потянул меня за руку. Подарки и комплименты, Джонатан. Я устрою вашу личную жизнь. У вас нет ничего подарить?
Родерик
С великой неохотой я дал увлечь себя в проход.
Что, нет подарка? мой друг скорчил гримасу. Тогда комплименты. Сначала извинения, потом комплименты. Я знаю, это работает.
Понимаете, Родерик, я не уверен
Вот! Вот, Гарпаст наставил на меня палец. Вы все три года так. Хорошо, что я с вами.
За окнами мешалось желтое с серым, коричневое с грязно-зеленым. Один депрессивный пейзаж перетекал в другой, и даже выглянувшее на мгновение солнце казалось предвестником апокалипсиса.
Я шел будто агнец на заклание.
Сомнения ныли во мне, страх бурлил, предчувствия угнетали, а раздражение деятельным Гарпастом зудело под кожей. Что я скажу? Зачем? Мне совершенно не хочется, думал я.
И вместе с тем, подспудно, я желал, чтобы все именно так и происходило: разнесчастный герой, благородный (за фунт) помощник, неясное, не оформившееся чувство.
Впрочем, солнце все равно казалось апокалиптичным.
Гарпаст остановился у восьмого купе:
Стучите.
А что я скажу? зашептал я.
Скажете, что не можете простить себе того, как вы расстались, зашипел в ответ Родерик. Что чувствуете себя последним болваном. Что она не идет у вас из памяти, ее прекрасные глаза, ее тонкая рука, ее милая шляпка. Что вам, как писателю
Ну, это уже слишком!
Тьфу! Тогда это скажу я. Стучите!
Родерик приподнял мне руку.
Я не совсем
Стучите же!
Он стукнул в дверь моими пальцами.
Э Элизабет? позвал я.
За дверью было тихо.
Я повернулся к Гарпасту:
Наверное, она спит. Не будем мешать.
Еще раз, сказал неумолимый Родерик.
Еще раз, сказал неумолимый Родерик.
Пришлось постучать снова.
Извините, Элизабет
Я взялся за ручку.
Стойте!
Гарпаст вскрикнул так неожиданно, что я буквально окаменел. Все во мне сжалось, дыхание перехватило, а сердце провалилось в живот.
Родерик осторожно отлепил мои пальцы.
Смотрите.
Он повернул ладонь. Пальцы оказались испачканы чем-то красным.
Что это? тихо спросил я.
Кровь. Мой друг присел у двери и, не касаясь, осмотрел дверную ручку. След нечеткий, смазанный. Вы еще поработали
Он достал платок.
Знаете, Джонатан, сказал он, повернувшись ко мне, я всегда хотел расследовать убийство в идущем поезде. С него невозможно сойти, а, значит, круг подозреваемых ограничен лишь пассажирами. Кто-то убил, но кто? Представляете? И я методом опросов и анализа нахожу расхождения в показаниях
А остановки? А если убийца выпрыгнет в окно?
Гарпаст вздохнул.
Зануда вы, Джонатан.
Платком он обернул чистый край ручки. Мягко щелкнул язычок замка. Господи, подумалось мне, а если там труп? Если там бедная девушка с ножом в сердце? Или же убийца?
Может, позвать проводника? побледнев, прошептал я.
Не торопитесь.
Дверь отворилась без скрипа.
Первое, что бросилось мне в глаза, пятна на светлом коврике на полу и смятая салфетка на столике.
Ага, сказал Гарпаст, распахивая дверь во всю ширину.
В купе было пусто.
Я выдохнул. На левом диване стояла шляпная коробка, дорожная накидка висела на крючке у стены, на правом диване обложкой вверх лежал роман Бронте. Красная атласная лента пересекала его наискосок.
В голове моей (о чем я только думал!) проскочило, что «Красная лента» изумительное название для рассказа.
Красная лента, сказал я вслух.
Вы думаете, это важно? Гарпаст склонился над книгой, поморщился, затем подсел к столику. В руке у него появилось увеличительное стекло. Крови немного. Ее подтирали. О чем это говорит, Джонатан?
Не имею понятия.
Плохо, Джонатан. Плохо.
Лицо моего друга приобрело сосредоточенное выражение. Он заглянул в багажные ниши, подергал ручку окна, снял и повертел накидку, лег на пол и обследовал коврик. Я стоял между диванами, и мне приходилось споро убираться с его пути, изгибаясь и цепляясь за верхние полки.
Наконец Гарпаст успокоился.
Итак, произнес он и посмотрел на меня, я представляю себе дело так. Некий злоумышленник проник в купе, угрожая ножом, нанес девушке порез и
Что и?
Скорее всего, они были знакомы. Следов его нет, значит, обувь у него была чистая, криков мы не слышали, может быть, это что-то на почве ревности. Выяснение отношений. Родерик почесал висок. Парень горячий, легко возбудимый, но, пожалуй, и легко остывающий, иначе бы не дал промокнуть кровь.
Но куда они делись?
Не знаю. Убийства не было, Джонатан. А жаль. Было бы любопытно. Первый подозреваемый, кстати, кондуктор.
Я замотал головой.
Родерик, девушки нет в ее купе. Я ее знакомых не видел. А что если ее хладный труп убийца сейчас сбрасывает под насыпь?
Мое яркое, живое воображение нарисовало мне скатывающееся в канаву тело в голубом жакете и светло-синей юбке. Прекрасное, так мало пожившее тело.
Это было настолько щемяще-печально, что я впал в отчаяние.
Родерик! Она труп, труп!
Что-о?
Я повернул голову и встретился глазами со стоящей в проеме моей недавней знакомой.
Лицо у нее было мокрое, раскрасневшееся, к распухшему носу она прижимала платок, капелька крови темнела на блузке.
Обрадовавшись, я протянул к ней руки.
А мы думали, что вы труп, Элизабет! А вы ожили. То есть, вы вовсе и не оживали, вы были живой. Вы и сейчас живая! Это такое счастье!
Мой друг Родерик попытался залепить мне рот ладонью, но я был выше, вертлявей, и ему не хватило длины рук.
И хорошо, что у вас нос! Воскликнул я. Гарпаст почему-то обхватил меня сзади, мешая приблизиться к девушке. То есть, нос есть у всех, и у вас тоже. Но хорошо, что у вас кровь из носа! В смысле, что мы думали, будто вас ножом
Я несколько раз, показывая, сжатой в кулаке рукой распорол воздух.
И если до этого Элизабет только непонимающе хлопала глазами, видимо, едва соображая, что надо двум забравшимся в ее купе джентльменам, то теперь зажмурилась.
А потом и завизжала. Противным, надо сказать, голосом.
А потом и завизжала. Противным, надо сказать, голосом.
Разумеется, мы были вынуждены сойти с поезда. Чтобы не усугублять. И хотя мы все объяснили: сначала усатому кондуктору и всем собравшимся, потом оказавшемся тут же доблестному констеблю, а затем и самой Элизабет Максон, оставаться и далее в вагоне было уже никак невозможно.
В маленьком сонном Биконсфилде мы выгрузились: два баула, жирандоль и разбитая вера в человеческое понимание.
Паровоз издал гудок, бледный женский профиль мелькнул в проплывающем окне, клубы пара растаяли, как и надежды добраться до Шорсфилд-тауна железной дорогой.
Что ж, Джонатан, сказал Гарпаст, оглядывая зданьице станции, надо признать, мы напугали бедную девушку.
Мы вообще зря вошли в ее купе, сказал я.
Но вошли-то мы из-за вас! Родерик ступил на дощатый помост. Это вашим желаниям мы потакали.
Сомневаюсь, неслышно буркнул я.
Любезный, Гарпаст поймал за локоть старичка, вышедшего к путям из дверей станции, где здесь можно нанять кэб?
Что? Благообразный старичок подставил ладонь к уху.
Он был в серых панталонах и сорочке, поверх которой на худые плечи был накинут клетчатый платок.
Кэб, сказал Гарпаст. Лучше закрытый. Но можно и двуколку.
Сегодня дождь, пожаловался старичок, уставив на моего друга слезящиеся глаза. В дождь меня не зовут. И когда ясно, не зовут. А вот в туман
Он замер, вытянув шею и высматривая что-то в хмурых холмах вдали.
А кэб? безнадежно спросил Родерик.
Не зовут
Пока мой друг искал кого-нибудь повменяемей, я перетащил наши вещи ближе к стене станции. Рядом тут же нарисовался чумазый мальчишка с хитрыми глазами. Настоящий диккенсовский оборванец. В обтреханном коричневом пиджачке на голое тело и перешитых штанах. В накрученном на горло полосатом шарфе и мятом цилиндре на заросшей голове.