Я думала, это мы так играем, я думала, это просто так. А это было не просто так. Эти желтые светофоры
Но тут с моей левой ноги слетела босоножка. Я слезла с дерева (на котором пряталась от бешено ищущих меня родителей целый, кажется, час) и метнулась в соседний двор к местным мальчишкам. «Хочешь?» спросил мальчик по-литовски, протягивая мне эскимо. «Я не хочу», говорит. Ничего себе! А мне нельзя: лактоза там, фигоза, гастрит. Я обрадовалась, как слон, съела эскимо, никто ж не узнает, да? Домой было идти страшно, в животе кололо, в голове звенело. Дома мне ничего не сказали. Молчали. У мамы было такое лицо
И вот сижу я с резями в животе, в жару, поту и соплях на горшке, хмурая, как гроза: после третьего за ночь заезда на «Скорой» мне, наконец, вкатили клизму. И тут огромный, с круглым гладким лицом дежурный врач (доктор Квиклис, как сейчас помню) входит в процедурную и спрашивает: «Ты замуж хочешь?». Я говорю: «Хочу, конечно». Он говорит: «Тогда тебе нужно будет каждый день есть суп. Понимаешь?».
Я всю жизнь потом ела суп, как ненормальная. Каждый день, каждый день! Почему я до сих пор не замужем? Мне тридцать лет!
Меня любил один толстый мальчик в институте. То стул из-под меня выдернет в столовке, то мокрый чайный пакетик за шиворот засунет. Однажды утром поймал меня на темной лестнице у нашего студенческого кафе «Старый моряк», схватил за косу, долго тянул, выкрикивал гадости, я, конечно, думала, зареву, опозорюсь и лопну, но виду не показала. А один раз кинулся ко мне: «Лимита поганая! Из-под Мухосранска или откуда?». А я не из-под Мухосранска! Я взбесилась и треснула его со всей силы носком ботинка по голой ноге (где штанина заканчивается). Он сморщился от боли, громко втянул носом воздух и замер. Мы так простояли, как дураки, еще полминуты. С тех пор он меня боялся близко не подходил и руками не трогал. Только гадости орал на всю аудиторию прямо на лекциях, чтобы все слышали. И всегда, когда видел меня на том конце коридора, кричал: «Сашелла!».
Теперь мне много лет, все не так, все другое. Никто не засовывает мне за шиворот мокрые чайные пакетики, не вытаскивает из-под меня стулья, не кричит ласково «Сашелла!». Где теперь тот мальчик? Кого теперь любит?
Диана Янбарисова
Поцелуй
Первой, в семь часов, встает мама и через полчаса будит Лиду. Пока мама красится, Лида собирает рюкзак, а Рома продолжает спать, поднимается бабушка и готовит завтрак: оладьи или сырники.
С этого начинается каждый день, с понедельника по пятницу, до 2 апреля 2015 года, когда бабушка не просыпается.
Как ни в чем не бывало светлеет небо, кое-где поросшее пухом (облака, самолетные следы). С птичьим щебетом мешается шуршание метел и летит в приоткрытую форточку. На жестяной карниз тяжело садится голубь.
Стены комнаты бледные, слабо светится пол, отражая окно. Матовый воздух залетает внутрь теплого спящего Ромы (на подушке, как всегда, мокрое пятнышко слюны), мамы, как будто спокойной, только по пальцам, закрывающим рот, текут серые струйки туши, Лиды, смотрящей на маму, на Рому, на голубя за окном и только потом, через силу на бабушку. Бабушка тоже бледная, со слабо светящейся кожей. Воздух ее обволакивает, как пустую вазу на полке серванта, как настольную лампу и жестяной стаканчик с карандашами, как любой предмет в комнате, не проникая вглубь.
Мама долго говорит по телефону на кухне, а Лида и Рома сидят в другой комнате: Лида на диване, Рома на полу. Он сонно водит машинку вдоль голой ноги и жужжит, Лида сердито шикает, и он начинает жужжать шепотом получается шипение. Из кухни доносится: «да, сегодня», «можно к вам привести», «спасибо большое». Мама собирается сплавить их соседке: так она делает всегда, когда с бабушкой что-то не так. И все из-за Ромы Лида-то уже взрослая. Пока мама идет по коридору, Лида хмурится и готовится держать оборону, но, увидев ее лицо, сдается и только кивает.
Дома у тети Тани привычно пахнет котом Пушком. Она, как всегда в старом цветочном халате, смотрит на Лиду излишне жалостливо, а с Ромой излишне сюсюкает.
Отказавшись от чая, Лида идет в комнату и забирается с ногами на диван рядом со спящим котом. Рома тут же бежит за ней с раскинутыми в стороны руками и криком «я самолетик!». За окном галдит детсад. Рому туда не отдали, потому что он часто болеет. «А зря», думает Лида и жалеет, что не взяла с собой плеер.
Если бы не Рома, она была бы дома с мамой и бабушкой. А если бы не бабушка
Сегодня во время открытого урока по английскому у них первый прогон «Спящей красавицы», «Sleeping beauty», которую они готовили к выпускному из начальной школы. Лида должна была играть Фею-Крестную. Мама, конечно, из-за работы прийти не могла, Лида не обижалась, а бабушка с Ромой собирались. «Ба, там же все на английском, говорила Лида. Ты ничего не поймешь.» Но бабушка махала рукой, мол, разберемся. Да уж, разобрались. Теперь Фею играет Юлька Кристалева, ее официальный дублер. Впервые в жизни она действительно жалеет, что пропускает школу.
Лида
Рома лежит на полу, задрав кверху ноги.
Когда мы пойдем домой? Я хочу домой.
Хоти.
А когда бабушка проснется?
Ты дурак, что ли?
Сама ты дулака. Она спит, мне мама сказала.
Лида отворачивается к окну. Но Рома не унимается.
Лида
Ну что?
Долго она еще будет спать?
Долго. Сто лет. Пока не поцелует прекрасный принц, выпаливает вдруг.
Плинц? недоверчиво спрашивает Рома.
Плинц.
Рома задумывается.
А если я поцелую?
А ты что, принц? зло бросает Лида.
Плинц, неуверенно отвечает Рома.
Лида усмехается и ничего не говорит.
Рома еще пару секунд вглядывается в ее лицо, потом начинает что-то тихо напевать, держась за большие пальцы ног. Лида закрывает глаза.
С бабушкой прощаются на следующий день в маленькой церкви рядом с домом.
Она лежит в красном платье в горошек, которое последний раз надевала на дедушкин юбилей три года назад. Лида часто упрашивала бабушку его примерить, когда они собирались куда-нибудь вместе, но та наотрез отказывалась, так как оно «для особых случаев». По очереди к ней подходят родственники и соседи, наклоняются и целуют в лоб.
Мама еще утром попросила Лиду присматривать за Ромой, она суетится, все время бегает, с кем-то разговаривает полушепотом. Лиду немного мутит от запаха свечей и ладана, и, когда она замечает, что Рома стоит на цыпочках среди сморщенных соседских старушек, со слезливым умилением пропускающих его вперед, от бабушки его отделяет всего несколько шагов.
Плинц, неуверенно отвечает Рома.
Лида усмехается и ничего не говорит.
Рома еще пару секунд вглядывается в ее лицо, потом начинает что-то тихо напевать, держась за большие пальцы ног. Лида закрывает глаза.
С бабушкой прощаются на следующий день в маленькой церкви рядом с домом.
Она лежит в красном платье в горошек, которое последний раз надевала на дедушкин юбилей три года назад. Лида часто упрашивала бабушку его примерить, когда они собирались куда-нибудь вместе, но та наотрез отказывалась, так как оно «для особых случаев». По очереди к ней подходят родственники и соседи, наклоняются и целуют в лоб.
Мама еще утром попросила Лиду присматривать за Ромой, она суетится, все время бегает, с кем-то разговаривает полушепотом. Лиду немного мутит от запаха свечей и ладана, и, когда она замечает, что Рома стоит на цыпочках среди сморщенных соседских старушек, со слезливым умилением пропускающих его вперед, от бабушки его отделяет всего несколько шагов.
Она быстро подбегает к брату и, под удивленные взгляды, за руку вытягивает из очереди.
Он с тревогой смотрит на Лиду.
Я не плинц, да? Бабушка не проснется?
Лида ищет глазами маму. Та стоит неподалеку, но смотрит куда-то в пол. Без макияжа, на лбу и в уголках губ морщинки. Садится на корточки перед Ромой.
Рома, бабушка не и запинается. Вздыхает, берет его за плечи. Ты принц. Но ты еще слишком маленький, понимаешь? Нужно чтобы хотя бы сто лет прошло, я же говорила. Иначе ничего не получится. Не получится
Лида чувствует, как злость: на Рому, на бабушку, на маму начинает отступать, но вместо нее приходит что-то другое, тяжелое, придавливающее к земле: опускается голова, руки соскальзывают вниз, сверху падают распущенные волосы, в глазах набухает вода. Она понимает, что бабушка и правда не проснется. Не из-за спектакля и не чтобы проучить Рому, а сама по себе. На голову ложится маленькая рука, но, вопреки законам физики, как будто забирает часть веса себе.
Лид, я знаю. Пусть бабушка отдохнет, она, наверное, устала. Я не буду ее целовать. Ты только не плачь, ладно?
Мастерская
Дениса Драгунского
Проза (зима 2016)
Рассказывать незнакомым людям о себе, а тем более о них самих надо уметь. Иначе слушать не будут. А тем более читать.
Значит, надо учиться
Есть странное предубеждение против обучения писательскому мастерству. Дескать, «на Толстого и Чехова не выучишь». Но при этом никто не удивляется тому, что люди годами учатся музыке (исполнительскому мастерству и композиции), живописи и скульптуре, кино и театральному искусству. И никто не сетует, что не каждый выпускник «творческого вуза» Рихтер или Шостакович, Веласкес или Роден, и так далее.
Скорее всего, в массовом сознании срабатывает очень бытовая мысль о практической дешевизне писательского ремесла и, особенно, писательского дебюта: не нужен ни рояль (желательно с оркестром), ни холст, ни мрамор, ни целый театр или киностудия, чтобы осуществить свои потрясающие замыслы. Авторучка и тетрадь, а теперь и вовсе ноутбук и вперед, и никаких «школ креативного письма». Даже бумаги не надо, вот ведь благодать!
Однако литературе нужно учиться так же прилежно, как живописи или сочинению музыки. Знать и понимать законы, чем одно отличается от другого. Не позволять себе штампов и красивостей. Развивать зрительную и языковую наблюдательность. Насыщать поступки героев психологическим и социальным содержанием.
Представленные в этом разделе работы студентов курса новеллы CWS это лишь первые их шаги в прозе, даже не в прозе вообще, а в искусстве рассказа. Но уже сегодня видно разнообразие художественных подходов: тут и классический рассказ, и лирический этюд, и острая, прямо «огенриевская» сюжетная изобретательность, и психологический реализм, и фантастическое преломление реальности