Весь ужас состоял в том, что здесь открывался такой же точно пустой участок, с которым Гонгора уже разминулся и с которого едва не сорвался. Гонгора не выдержал, закрыл глаза. В нескольких метрах дальше выступающий камень изображал резкий профиль какого-то угрюмого зверя. Хищную птицу это тоже напоминало. Воющего на луну лысого пса. Ему, в общем-то, было на это наплевать, сейчас Гонгоре было не до подробностей, он бы дорого дал, чтобы только удалось до него добраться. Дорога за ним делалась как будто много проще, но его опыту не соответствовал отвесный участок перед ним. Новый шаг, новое движение, успешная попытка снова остаться живым и глубокий вздох, словно инструментом высшей арбитражной комиссии немедленно отмечался тоненьким металлическим звоночком, он даже помогал ему. Его старый именной нож, рука судьбы на нем. Сейчас хотелось только одного, держать глаза закрытыми, ничего не слышать и не бороться больше за право делать новые ошибки, проигрывать и наносить ответные удары. Он был глубоко уверен сейчас, что, если уйдет отсюда живым, никогда не допустит больше ни одной ошибки. Он очень уcтал.
Мягкое предохранительное кольцо на тяжелой текстолитовой рукояти на всякий случай удерживало нож в тисненой потертой коже старых ножен, стальное колечко на голой резной голове слепого грифа то и дело тонюсенько позвякивало, каждый раз соприкасаясь с металлическим содержанием ребристого грубого ухвата. Гонгора сделал шаг, перенес центр тяжести, бросил взгляд выше, попробовал стену пальцами, взялся покрепче, уже не таясь, он представил себе по самую рукоятку вбитый топором в трещину нож, как он пропускает через сварное кольцо узорчатый трос. Поздно, подумал он. Спускаться вниз без ножа очень не хотелось.
Гонгора занес плечо, вытянул над собой руку до предела и застыл в неудобном положении, напрягшись всем телом, полубессознательно ожидал, что камни под ним не выдержат и пойдут из гнезд. Нужно было убираться с них немедленно, но он не мог взяться за щель дальше, ноздреватую, с удобными для захвата гранями. «Пес» с плоским широким черепом висел уже совсем неподалеку. Там торчал уже даже не «пес», а скорее рог, могучий каменный рог, неровно обрубленный ударом каменной ладони. Гонгора очень медленно вернул локоть, прижал руку к стенке, осмотрелся в задумчивости и побарабанил пальцами по шершавой плоскости. Серая, сырая, мелкая, с порыжелым вкраплением пыль покрывала собой всю внешнюю область руки, собираясь в проймах, в прилегающих к косточкам неровностях, сворачиваясь всюду микроскопическими елочками ближе к запястью, где лоснились от влаги вздутые бугорки и вены с четко отмытой по сторонам в углубления черной пыльцой. Если пальцы трясутся, вспомнилось ему, держи их в карманах. В нем орали не своими голосами все чувства, требуя сваливать отсюда, не важно куда, только подальше и как можно скорее, но он не двигался, лишь парализовано прикидывал в голове пройденное. Возвращаться отсюда поздно, дважды такой фокус не получится, и не дотянуться. Прыгнуть разве что. Рядом же. Положиться на везенье и прыгнуть. Вот так. Вот так люди в горах и разбиваются, подумал он. Где-то под сердцем волоком разливалось омерзительное дыхание ледяного вакуума. Рассказать только потом некому. Когда в горах приходят мысли о прыжках со стены на стену значит все, человек уже выдохся. Допрыгался. Вверх дороги тоже теперь видно не было. Может быть, со страховкой и со свежими силами, и не сейчас, на это сейчас у него не оставалось сил. Гонгора чувствовал, что тут камням не удержать его. Он не знал, на что решиться, где то единственно верное движение и есть ли оно здесь, он не знал, что здесь верно, a от чего опытный человек бы воздержался, он вообще не видел тут верного решения, этот уступ стал его ловушкой. Все, одернул он себя, раньше надо было причитать. Кое-какие силы еще оставались, раз он еще не сорвался, Гонгора устал висеть тут, он хотел жить, он в любом случае не думал умирать вот так, шагнув вниз, как в затянувшемся кошмаре, такие вещи хорошо наблюдать, утопая в мягком кресле, у огня, имея пульт дистанционного управления на расстоянии вытянутой руки. Ведь мог бы жить, снова сказал он себе. Надо же было догадаться, тут одному не пройти, нет, надо тащиться сюда с Лисом. Шли бы и шли бы себе, горя не знали. Жевали бы листья. Обязательно нужно сократить Тише, пипа, сказал ему бес противоречия, тише, нельзя же все предусмотреть.
Гонгора вдруг с предельной отчетливостью увидел перед глазами очертания фигуры в летных штанах, бесновавшихся на ветру, в плотно подпоясанной альпийской ветровке и с засученными рукавами. Фигура размахивала руками, задевая за острые края иззубренных парапетов, брала в свободном полете то, к чему стремилась, делаясь, все меньше и меньше, уходя к далекому темному дну сырого ущелья; он видел Улисса, потрясенного и забытого, слышал его бесконечный, жуткий, ни с чем не сравнимый вой-плачь, растянутый на все его длинные одинокие ночи, множимый мертвым эхом, уносимый унылым эхом, бессильно тревожившим тишину пустых гор. Вот этого он не хотел. Это было так нестерпимо и страшно, что он перестал чувствовать под ногами опору. Перехваченное горло готовилось непроизвольно исторгнуть из пересохших недр дикий каркающий звук, когда нога неожиданно рванулась, камень пошел в сторону и сразу же парализовано напряглись все измученные мышцы. Ступня, не дожидаясь команды с силой оттолкнув от себя предательски податливый пласт, помогая высвободиться, едва не увязнув в наслоениях щебня, а совершенно бесчувственные пальцы уже держались за широкий выступ, идущий по самой кромке «рога». Гонгора повисел, приходя в себя, чувствуя, как здорово ударился пахом во что-то, вздохнул, дернулся, закрепляя онемевшие пальцы на новом рубеже, и быстро нащупал ногой опору. Легкий озноб и томительное ожидание. Камень выдержал.
Дуракам везет, подумал Гонгора, не смея еще поверить. Теперь нужно успокоиться, не хватало еще грохнуться на этих бордюрах. Но он уже знал, что не грохнется, после того, что было, он уже просто не имел права не дойти. Поразительно, какой сегодня все-таки необыкновенный, великолепный, замечательный и удачный выдался день.
Улисс спокойными глазами наблюдал, как взмокший изможденный Гонгора очень медленно ставит вначале одну, затем другую непослушные ноги на открытую террасу рядом с ним, не глядя, опускается, ложится на спину и закрывает глаза, непослушной рукой щелкая на ветровке расстежками, просто разбрасывая в стороны руки и запрокидывая подбородок. Улисс больше не нюхал воздух и без особой радости поглядывал своими темными самоуглубленными глазками в направлении близлежащего отвесного склона. Видно было, что ему наскучило здесь сидеть.
Гонгора совсем было собирался заснуть, но тут очень некстати начали мерзнуть на голых камнях спина и задница. Прежнее ощущение пустоты сошло на нет, внутри перестало что-то то и дело мелко подергиваться. Достаточно на этот год приключений, невыразительно подумал он, не раскрывая глаз, всплыв в очередной раз из полузабытья на поверхность. Хватит напрашиваться на неприятности, в следующий раз обойду эту щель за пятьдесят километров тише едешь
Он лежал и видел, как, кряхтя и натужно постанывая, осторожно мнет, без всякого удовольствия растягивает застуженные мышцы, кряхтя, расшнуровывает опрокинутый рюкзак, из-под плотного синего кокона палатки достает за тонкий ремешок зрительную трубку, легкую, однако весьма сильную, и с серьезным, со следами остывшего пота, серым лицом принимается за тщательное изучение оставшегося пути. Выхожу на финишную прямую, отметил он про себя. Еще парочка-другая переходов, не больше. При мысли о горячем котелке и костре мышцы ощутили унылый позыв действовать. Нельзя сказать, что Улисс каждый раз приходил в состояние неуправляемого восторга, зависая над пропастью, но в целом держал еще себя в руках, поначалу только глядел умоляющими глазами, пока Гонгора пяткой спихивал его за край взятой террасы. Лис, конечно, опять начнет артачиться. А может, нет, но площадка пуста, без никаких кустов и деревьев, и это вряд ли ему понравится, и тогда он хорошо получит по носу. И потом всю дорогу будет цепляться за каждый встречный камень и корень, и делать вялые загребающие движения лапами на отвесных участках, и случись ему снова где-нибудь застрять, нужно будет просто немного потянуть, потравить перекинутый через спину трос, захребетник мой сорвется и дело пойдет дальше Зря мы сюда сунулись.
Возле лица стало угадываться некое инородное присутствие, лицо было осторожно и влажно обнюхано, в деликатную область живота уверенно и грузно наступили и еще раз обнюхали. Гонгора сильно дунул наугад, не размыкая век, в направлении, где предположительно могло в этот момент находиться осторожное и влажное, и тяжкий груз сразу же исчез.
Возле лица стало угадываться некое инородное присутствие, лицо было осторожно и влажно обнюхано, в деликатную область живота уверенно и грузно наступили и еще раз обнюхали. Гонгора сильно дунул наугад, не размыкая век, в направлении, где предположительно могло в этот момент находиться осторожное и влажное, и тяжкий груз сразу же исчез.
Он думал, что странные вещи иногда постигаются за обыденными вещами. А обыденным вещам часто потом не хватает уже той странности. Он был очень скромен здесь, очень по-своему скромен. Временами он даже начинал удивляться, неужели он так много хочет от жизни. Большинство, насколько он вспоминал, все также стояло за скромность, большинство ожидало от него неслыханного проявления скромности, пользовало скромность, мирилось с нею и, напротив, не приветствовало нескромность, но жизнь учила, что чтобы получить от нее скромный бревенчатый домик на берегу лазурного залива, нужно мечтать как минимум о зеркальном небоскребе в личное пользование.
Он перевернулся, кряхтя, на бесчувственный, застывший от длительного соприкосновения с камнем бок, с трудом разлепил веки и посмотрел вниз, на крутые тесные полянки средь высоченных пихт, где сохли его будущие дрова. Голые руки и все тело неприятно знобило, и он медленно опустил рукава. Он уже знал, где поставят палатку. Самое трудное было с грехом пополам пройдено, дальше шли сплошные карнизы. Будет славная охота. Приключения во славу скромности всегда имели склонность увечить, подумал он.
Вожделенные макушки огромных пихт находились на уровне пяток. И оставались они такими же недосягаемыми. Они совершали медленные, сонные движения по заданной амплитуде, ненадолго застывали, словно на ходу засыпая, неохотно шевеля шишковатыми ветвистыми лохмами, и принимались раскачиваться вновь. Шумная, однотонно гремящая на вспененных порогах река за ними уже не просматривалась, пихты теперь закрывали весь обзор. Придерживаясь рукой за неровность в стене, Гонгора смотрел, осторожно высовываясь за край круто обрывавшейся гранитной лоджии, как дорвавшийся до чем-то пахнущих трав Лис разгуливает внизу по крутобокому склону среди необъятных черных користых стволов, волоча за собой трос, и мысленно прикидывал, остаться ли ему здесь, на этом последнем парапете у самой цели и умереть от голодной смерти, или же имело смысл, не мудрствуя, спрыгнуть вниз и разбиться насмерть, он совершенно не представлял себе, как отсюда можно спуститься. Он вообще не слышал, чтобы по такой практически голой ровной, как стол, стене кто-то когда-то спускался, не имея ни страховки, ни крыльев. Это было очень обидно. С таким же успехом можно попытаться покатать за щекой леденец размером с пушечное ядро, в крайностях он все-таки предпочитал сдержанность. Откровенно говоря, Гонгора в одиночку не сунулся бы сюда даже с крючьями, не то что сейчас. Цеплять трос тут оказалось не к чему. Какое-то время он еще напряженно присматривался и приглядывался, до предела вытягивая шею, к неким неясным трещинам ниже, к тесноватому стесанному уступчику с крепкими на вид кустами и пучками травы, за которыми начинался ни на что не годный участок метров в десять длиной вплоть до самого низу, но добраться до него все равно было невозможно. Гонгора неверным движением утер ладонь о штанину. Лестницы, сказал тогда дед. То, что иногда бывает между этажами. Гонгора стоял, расстроено глядя перед собой остановившимся взором, словно пытаясь что-то вспомнить.