Евгений Жироухов
Гандикап павлиний хвост
Биндюжка
Порт. У моря здесь ничего не осталось от его вольного сумасбродства и романтической красоты. Море здесь было рабочей площадкой. Заплеванное мазутом, замусоренное окурками, пластиковыми бутылками и другой непотопляемой чепухой, оно не отражало в своей глубине ни плывущих по небу облаков, ни задумчиво склонившихся над ним портальных кранов. Волны лениво бились в бетонные стенки, дожидаясь шторма, когда они в кипящей пене выбросят на берег все эти противоестественные для них вещества.
Только что закончились авральные дни. Досрочно разгруженный караван отшвартовался в обратный рейс. Поначалу показалось, что порт отдыхающе затих нет, он просто сбросил авральные обороты и заработал в обычном режиме. Сделавшие свою работу докеры первого круга, непосредственно выгружавшие транспорта, ушли на большой перекур. Их коллеги, грузчики второго круга, загружавшие портовые склады и отпускающие грузы по потребителям, приняли эстафетную палочку весом короче говоря, все то, что привезли три немаленьких сухогруза.
В комнате отдыха грузчиков, или в так называемой биндюжке, где никогда не выветривается стойкий кислый запах табака, пота, соленой рыбы и водочного перегара, где из всей обстановки длиннющий стол и несколько лавок, сколоченных из досок такой толщины и гвоздей такого размера, что казалось, это дело рук какого-то не очень умелого в столярничестве великана, на красном пожарном щите с гнутым багром вывесили приказ управляющего портовой товарной базой.
Аж, на четырех страницах. Первые три: тра-та-та в сложных условиях рыночных отношений напряжение творческих усилий коллектива поднять опустить добиться тра-та-та президент и страна На последней четвертой странице звучало поконкретнее: разделение фонда оплаты труда под взятые на себя обязательства трудовых коллективов, введение лицевых счетов, демократические принципы выбора бригадиров и в последних строчках опять тра-та-та.
Будто приказ диктовал не лично управляющий базой, а сама себе пишущая машинка его секретарши Анки-пулеметчицы. Однако как говорят местные аборигены приказ произвел впечатление.
В биндюжке отдыхали четверо грузчиков. Один из них, дед Ковальский, самый старый член грузчицкой бригады, которого держали, может быть, за то, что от него не столько пользы, сколько смеха, подошел к листкам приказа, шевеля губами, прочел с полстранички. И что там накарячили убей не разберу. Он демонстративно плюнул, рассчитывая, что над этим засмеются, и сел на лавку, хлопая полами бушлата, чтобы высохло подмышками. Дурак старый, лениво произнес длинный и мосластый, как бамбуковая удочка, Иванов. О выборах бригадира читал? То-то я давно мыслю, что пора нашего пузанчика в отставку. Действительно, несмелым голосом сказал Валерка Чичахов, скромный парень, наливающийся застенчивым румянцем по любому пустяшному поводу. Одна его родня у него в почете.
Иванов повернул к нему голову в шнурованном подшлемнике сварщика, посмотрел дольше, чем он обычно смотрел на человека. Ха, Валер, а ты правильно мыслишь.
Чичахов махнул рукой. Да что я один, что ли. Многие так говорят. Многие это хорошо, это в самую масть, жестко улыбнулся Иванов. Забурел, забурел бугор. Пять лет уже бригадирствует, жирком, как тюлень, заплыл
Пискнула схваченная морозом входная дверь. Протопали по коридору тяжелые шаги, и в биндюжку вошел, вернее, протиснулся боком через дверной проем легкий на помине бригадир грузчиков Самошкин. На его неподвижном, щекастом лице бегали живые черные глазки. Курите?.. Ну, скоренько курите, а то там еще две машины ждут. Экспедиторы бегают, ругаются. Самошкин поморщился, потрогал себя сложенной в горстку ладонью за печень. Через пять секунд переспросил: Ну, перекурили? Давай, мужики, скоренько за работу. Где, перекурили! возмущенно повысил голос Иванов и показал на остаток сигареты в руках деда Ковальского. Дай людям-то дух перевести. Скоренько Ты не бухти! в свою очередь прикрикнул Самошкин. Час поработал и, гляди, устал. Нас сейчас двадцать харь в бригаде. А раньше пятнадцать было, а объем чуть ли не вдвое больше. Норма в смену двадцать тонн на харю. И ничего, пахали, не скулили Дайте кто-нибудь папироску, уже миролюбиво попросил бригадир.
Грузчики ушли. Самошкин расстегнул полушубок, сел на скамью и потер под полушубком левую половину груди. Неодобрительно посмотрел на дымящуюся папиросу и привстал, собираясь бросить ее в ведро-пепельницу. Задел выпирающим из-под ремня животом о край стола, посмотрел на свое брюшко и снова сунул папиросу в зубы.
В биндюжку шумно ввалилась четверка, работавшая на погрузке муки. Стягивали с голов башлыки, отряхивали поднимающуюся клубом мучную пыль, промывали под краном запорошенные глаза. Что, бугорок наш, грустишь? подошел к бригадиру его брат Юрка Самошкин, кругленький и подвижный, как теннисный мячик, похлопал брата по животу. О, бурдючок-то все растет, растет. Отойди, измажешь, отстранился бригадир. Все погрузили? А то, как же, бодренько ответил Толик Турусин, сосед бригадира по лестничной площадке и его первый заместитель, невысокого росточка, по-лисьи рыжеватый и с умильно-хитреньким лицом, постоянно с клоунскими ужимками и крученый, точно юла. Восемнадцать тонн за два часа. Рекорд? Во-о, молодцы, кивнул Самошкин-старший. А то тут сейчас эта оглобля развыступаласьИванов. А чего он? как будто без понятия, спросил хитровущий Турусин, со зверской мимикой выковыривая мизинцем из уха набившуюся мучную пыль. Да все то же ищет как бы сачкануть. А на каком он складе? На стеклянном. Банки с консервами, соками всякими там отпускают. Я время засек, когда они на перекур пошли. Дай, думаю, проверю, сколько они без погонялы протерпят Двадцать минут прошло а они все сидят, курят, бригадир возмущенно хлопнул себя по коленкам. Котёл-то бригадный общий, что ж не сачкануть, кивнул Турусин. Ты бы их на муку послал вместо нас.
Самошкин развел руками, мол, он обязан по справедливости, никому не потакать, будь то брат, сосед или просто услужливый человек. Нет уж, возразил Юрка, я бы лучше на муке. Таскай, знай себе а там сто сортов всяких, бегай по складу с ящиками. Тоннажа не видно, а измочалишься вдрызг, за полдня язык на плечо вывалишь.
Бригадир недовольно хмыкнул. Юркиного поведения старший брат вообще не одобрял. За пять лет своего бригадирства старший Самошкин вел политику, в которой главным признаком нормального поведения дел в бригаде являлось уважение к личности бригадира. В основном, ребята подобрались в этом смысле хорошие. Вот лишь Юрка из своих же, родной брат, а никак не поймет преимуществ такого поведения. Тут тебе и премии, и отпуск на материк в лучшее время, и другие всевозможные блага, которые можно вырвать с производства. Но Юрка, глупый человек как заартачится и все по-своему, даже критикует брата принародно.
Старший Самошкин устал внушать младшему, Юрке, как тому полагается себя вести. И на псих срывался, орал мать-перемать, тряся брудастыми щеками. И по-хорошему, ласково пробовал: дома при каком-нибудь застолье, обнимал брата за плечи, чертя пальцем по скатерти, втолковывал свою «дипломатию»: Пойми, Юрка, я за всех наших стараюсь. Пропадем же в этой сволочной жизни, если не скучкуемся Одного отца дети, а ты такой дурной
В окно биндюжки постучали пришли еще машины под муку. Толик Турусин, весь как на пружинках, соскочил с батарейной трубы на скамью, со скамьи на пол. Натягивая свой бушлат, подгонял ребят. Ты, это самое, Толик, с заминкой сказал бригадир, собери-ка вечерком совет бригады.
Турусин уже в туго перетянутом солдатским ремнем бушлате, в завязанном вокруг шеи башлыке, всем телом, как водолаз в скафандре, повернулся к Самошкину. Ну и соберемся у меня. Всем нашим скажу. Как раз жена пельменей наморозила. Не-е, Толик, сожалеюче протянул бригадир, под пельмени не получится. Тут не все так просто, он показал пальцем на приказ, пришпиленный к пожарному щиту. Тут на трезвую голову решать надо. Ты обмозгуй, понимаешь, в глубину это дело. Ты же у меня в этом деле спец.
Утром следующего дня Самошкин, пересчитав бригаду, вздохнул, будто кит на берегу. Ну вот. Шестерых нет. Где они? Эх-хе-хе.
Толик Турусин выпалил, как из пулемета: Два в отгуле, один в отпуске, три на больничном На больничном хмыкнул Самошкин, рыская глазами, у кого бы стрельнуть папироску. Вот скоро введем новый порядок, он ткнул пальцем в приказ на пожарном щите, поболеете тогда, поболеете Это что ж, тогда болеть нельзя будет? спросил угрюмый с похмелья Федотов, который чаще других страдал радикулитом. Будешь беречь свое здоровье, с усмешкой вставил Турусин. А то вред всей бригаде. Уменьшается объем выполнения работы, понял?
Причмокивая негоревшей папиросой, Самошкин, придав лицу серьезность, значительно объявил: Короче, чтоб все слышали, с той недели будем на отдельном фонде зарплаты. Ясно? Не ясно! вылез вперед из толпившихся грузчиков Иванов. Объясни народу, что значит отдельный фонд зарплаты. Кроме того, что болеть нельзя. Там, между прочим, Иванов тоже показал на пожарный щит, написано и про выборы бригадира Граждане, граждане! Толик Турусин, отвлекая внимание на себя, захлопал в ладоши, замахал руками и заговорил быстро-быстро, со всякими шуточками-прибауточками. Самошкин замер с помертвевшим выражением лица, будто в предынфарктном состоянии.
Братаны-докеры, романтики погрузочно-разгрузочных работ, все будет по-старому, не кипятись. Воткнемся в суть дела новенькое только то, что теперь мы берем денег под аванс столько, сколько наобещаем выполнить погрузок. А обещать мы умеем, а?
Турусин скорчил лукавую мордочку. Послышались смешки. Турусин тут же вмиг сделался серьезным и продолжил печальным голосом: Если, конечно, тебя нет на работе, то бригада, значит, меньше тонн перекидает. Так в одну смену, потом в другую и что ж? Выходит, мы обманщики, деньги свои не отрабатываем. Денег нам следующий месяц не Что? Правильно, сосите лапу Ты, это, брось свои ужимки, мрачно оборвал его Иванов. Что ты крутишь? Объясни народу конкретно. Да? Иванов дернул головой, будто обращаясь к стоявшим за его спиной. Граждане, по чепухе не надо шуму. Турусин развел руками и сделал лицо свое глубоко расстроенным. Конкретно? Так я вам и конкретно. Пор-рядок! Турусин опять преобразился: вытянулся натянутой струной, холодный взгляд, жесткое лицо. Он выкинул вперед руку и сжал кулак. Порядок должен быть. А мы все погрязли в бардаке. Железный порядок и мы победим
Самошкин уже отдышался, пока его заместитель давал спектакль. Тихим, усталым голосом он сказал: Ладно, об чем базар, мужики. В новой этой системе что хорошо кто хочет заработать, тот заработает. Введем на каждого учет тоннажа, по нему и платить будем. Вот.
Иванов опять перебил ехидным голосом: Учитывать-то, кто будет? А-а? Совет бригады будет учитывать, буркнул Самошкин и сунул в губы уже истлевшую папиросу. А-а, тогда заранее можно сказать, кто больше всех заработает, засмеялся Федотов. Теперь надо на работу со своими весами приходить, свой тоннаж завешивать. Федотов! прикрикнул Самошкин. Ты лучше сиди и молчи. Твои прогулы, между прочим, я больше прощать не собираюсь. Вот именно, тявкнул вертящийся вокруг бригадира Толик Турусин. Ка-а-кие прогулы? Ты замолкнешь, или нет! рявкнул на Федотова один из родственников Самошкина, то ли его кум, то ли свояк, прапорщик в отставке Утюгов. Кто это придумал?! громко, чтобы перекричать гвалт, спросил Володька Ильин, стройный поджарый парень, над которым посмеивались за его молчаливость и уважали за то, что легко работает, будто танцует. А в других бригадах тоже так?