Современность и начинается с нового способа мысли, который требует перехода от полубессознательной, коллективно-родовой жизни (даже если это жизнь в «церковной ограде») к жизни осознанной и индивидуально-ответственной, требует «аскетического» (чувственного, опытного, мистического и т.п.) самоограничения разума как «способности к всеобщему», требует возникновения личности, наделенной независимым («свободным») мышлением. Вот почему современность начинается с христианского откровения о личности. И вот почему русское природное сознание не может не сочетать себя с идеей личности. Ибо кто еще, кроме духовно пробудившегося христианства, может возглавить историческую борьбу за личность? Но для этого оно и должно само стать религией личности, религией свободы, полностью не сводимой к миру природного, или «прирожденного» человечества. Нет больше никакой «религии», никакой религиозной идеологии или политики (правой, левой и т.п.), поскольку речь идет о природной, «земной» жизни, по определению религиозно и метафизически нейтральной, свободно реализующей себя в природном мире, и именно потому не присваивающей себе религиозно-общественного абсолютизма, не подменяющей божественной воли относительной волей человеческой, не обожествляющей и не «освящающей» религиозно прирожденность. Христу «нужна только чистая духовность божественной жизни»24, а не «компьютеры и самолеты» вся область науки, искусства и технического прогресса, составляющая естественное «тело» прирожденности. Последняя сама себя определяет в границах природного человечества и в себе же находит цель своего развития и процветания как именно природного сознания.
И первая, «чистая» (социокультурная) форма любой прирожденности, свободно сочетаемая с духом личности (как современности), из которой проистекает всякое вообще культурное строительство, есть честность в том числе и восприятие чести общности (семьи, рода), к которой принадлежишь, как своей собственной (прирожденной) чести, независимо от религиозной принадлежности, включая готовность отстаивать ее в природном мире. Не имея в себе личности, несводимой к природе, как можно быть честным и ответственным в отношении природы, заключающей ценность в самой себе и именно потому ценимой? «Быть русским» значит прежде всего быть честным в отношении собственной прирожденности, а потому и лично ответственным в отношении своих родителей, детей, семьи, окружающих «близких», друзей и т. д. То же самое значит быть прирожденным «немцем» или «французом». Без восстановления ясного сознания этой элементарной формы природного сознания, независимой от религиозно-идеологических представлений, нельзя вообще вернуться к здравым, неповрежденным понятиям природной жизни. Нельзя приступать к строительству собственного «космического» дома, кирпичик к кирпичику возводимого в истории.
И первая, «чистая» (социокультурная) форма любой прирожденности, свободно сочетаемая с духом личности (как современности), из которой проистекает всякое вообще культурное строительство, есть честность в том числе и восприятие чести общности (семьи, рода), к которой принадлежишь, как своей собственной (прирожденной) чести, независимо от религиозной принадлежности, включая готовность отстаивать ее в природном мире. Не имея в себе личности, несводимой к природе, как можно быть честным и ответственным в отношении природы, заключающей ценность в самой себе и именно потому ценимой? «Быть русским» значит прежде всего быть честным в отношении собственной прирожденности, а потому и лично ответственным в отношении своих родителей, детей, семьи, окружающих «близких», друзей и т. д. То же самое значит быть прирожденным «немцем» или «французом». Без восстановления ясного сознания этой элементарной формы природного сознания, независимой от религиозно-идеологических представлений, нельзя вообще вернуться к здравым, неповрежденным понятиям природной жизни. Нельзя приступать к строительству собственного «космического» дома, кирпичик к кирпичику возводимого в истории.
Быть честными значит искать решений в самих себе и собой проверять действительность. И пусть честность сама определит, что из «метафизических идей» останется культурным достоянием, а что нет. Отсутствие в настоящий момент чисто природной, культурно-устроительной и земной цели, вокруг которой могла бы объединиться русская прирожденность, не плохо в конечном смысле и не непоправимо, если сама природа последней в согласии с духовностью не будет мешать ее принятию в будущем.
Такова третья истина современного христианства и природного сознания как прирожденности.
В подлинном смысле духовная религия не меняет и не отменяет прирожденности человека, а напротив охраняет ее в ее естественной природной ценности (и наоборот, никакая прирожденность не может изменить такой религии, подстроить ее под себя). Соблазнительно искать в христианстве «мистических» оснований для русскости или в русскости «природных» оснований для христианства, пытаться соединить их в «священной праведности» они не связаны друг с другом, но каждое обладает своей ценностью одно в мире природном, другое в мире духовном, образуя одновременно наше сознание. И только такой подход отвечает духу христианства. Любой другой подход означает отход от христианства в борьбу с природой или духом (в их взаимное противопоставление или подчинение друг другу) в магию, ветхий завет и антихристианство. Нужно быть христианами, не утрачивая прирожденности. И не того ли ждет от нас Бог?
Август-сентябрь 2005 г.Утраченная идентичность
Ослепленные исключительностью25
Магия неформализованной идентичности Два фактора национально-религиозной исключительности Эпоха национального предательства Русская альтернатива Торжество православия Национальная катастрофа Исторические следы и предупреждения
Магия неформализованной идентичности
В народном массовом сознании идея православного национализма выражена в предельно ясной, простой формуле, звучащей почти как тавтология (или заклинание), «быть русским значит быть православным», но далеко не все с такой же степенью ясности и отчетливости понимают, что она в действительности означает. Связано это с тем, что скрытая в ней неформализованная идентичность прирожденности и религии позволяет произвольно трактовать ее в двух различных и даже прямо противоположных смыслах: в значении (1) народности, исповедующей данную религию, и в значении (2) религии, принадлежащей данной народности. Однако, в действительности, чтобы быть адекватно понятой, формула «быть русским значит быть православным» в основе своей предполагает совсем другой не рациональный, а иррациональный тип мышления. Поэтому она не только не сводится к какому-либо из вышеперечисленных и как бы лежащих на поверхности значений, но прямо отрицает их, утверждая нечто принципиально иное выступающее по отношению к первым двум как нечто третье, в котором и религиозное и природное снимаются в их взаимной противопоставленности и полностью утрачивают первоначально заложенные в них смыслы. Вот это третье православного национализма (возвышающееся и над прирожденностью и над христианской религиозностью) и составляет главную особенность идеологии, до сих пор обладающей огромной притягательной силой. Достаточно сказать, что данный тип мышления упорно транслировался на протяжении многих столетий, породив, к примеру, уже в XIX в. другие не менее известные неформализованные идентичности, заключенные в таких «глубоко национальных понятиях», как «красота спасет мир» (Ф. М. Достоевский) и «право есть минимум добра» (В. С. Соловьев).
Магическое очарование, харизма православного национализма заключаются в его всецелой укорененности в этом особом типе мышления, издревле дерзающем соединять самые несоединимые, как правило, прямо противоположные понятия. Но соединять не по внутреннему их смыслу (по которому они, естественно, антиномически противопоставляются), а по смыслу абсолютному, или «сверхсмыслу», априори превосходящему каждого из них в отдельности (т.е. такому смыслу, который не соотносился бы уже ни с какой ценностью, но сам претендовал бы стать ценностью, оставаясь в то же самое время смыслом)! Классическое имя этому мышлению абсолютизм, отчетливые черты которого (с устремлениями всё объять, всё объяснить из одного себя единого и единственного) обретаются уже в античной философии, в платонизме, в большинстве оккультных эзотерических учений, включая еврейскую каббалу (с ее приматом числа), а завершение в панлогизме Гегеля, марксизме, русской философии всеединства и иных течениях современной философии. Всякое вообще мышление, реализующее себя подобным образом, т.е. в линиях соединения онтологического монизма с гносеологическим (экзистенциальным и т.п.) дуализмом, есть, по сути, одномерное, абсолютистское мышление, даже не обязательно при этом являющееся классическим «идеализмом» (в духе парменидовского «одно и то же думать и быть»), но всегда представляющее собой некоторую противоположность гностического (онтологического) дуализма и, как правило, попытку (в том числе «диалектически») преодолеть этот самый дуализм26.
В то же время, важный для гностицизма (хотя и не единственный для него) момент несводимости «мира» (космоса, творения, общества и т.д.) и «неотмирности» («подлинности», истинного Бога, Божественной плеромы и т.п.), вплоть до полной невозможности какого-либо их совмещения в «одновременности», парадоксальным образом сближает возникающий здесь и коренящийся в гностическом сознании отрицательно-религиозный тип сознания (преимущественно христианские ереси позднего гностицизма) с прямо противоположным ему абсолютистским «складом» одномерного мышления а именно, в христианском монофизитстве, столь характерном как раз для внутренней диалектики православия и точно так же не допускающем существования «двух природ» одновременно. Связано это с тем, что гностицизм «являлся по своему происхождению парадоксальным синтезом трех мировоззренческих течений: восточных религиозных верований, сохранивших в себе элементы древнейших мифологических и магических представлений о мире и человеке, греческой философии (включавшей в себя науку) с ее акцентом на необходимость поиска окончательного, полного знания о мире и христианского мировоззрения, в равной степени противостоявшего в момент его возникновения и языческим верованиям, и эллинской мудрости (курсив автора. Д.Г.)»27.
Помня об этом, бесполезно искать скрытый источник «волшебной силы» православного национализма в каких-либо особенностях христианской доктрины или в русском природном сознании он с ними не связан и в них не коренится. Его сила в собственной исключительности <абсолютного мышления>! Абсолютная исключительность православного национализма и есть его «третье», в котором осуществляется классическое соединение религии и прирожденности. Но это-то как раз и значит, что прежде всего в самом православном национализме бесполезно искать каких-либо существенных метафизических оснований для христианства и русского природного сознания (и связанного с ним патриотизма, устанавливающего внутреннюю духовную связь с предками и землей предков): их просто там нет.