Есть надо не вместе. Спать надо не вместе. Отделенные высокими хребтами, стоят кабинеты мастеров.
Снуют подмастерья и делают выводы. Мастера встречаются друг с другом редко, как короли, и обмениваются дорогими подарками.
Вещь должна быть свежей, как кусок сырого мяса любая страница с фразами, пятнами и формулами. Идеи, обнаженные как надежда и угроза, азарт, извращения из гремящего черного серебра, грохот шаров, брошенных в пустой зал серого кафеля.
Люблю слова любовью чистой и запретной. Осязаю их как поверхности веществ неловкими пальцами.
В молекулах слов мерцают, как на запылённой лампе, контуры иных предметов совокупление контуров точная наука шаманства. Пальцы трогают уголки губ и глаз. Не торгую словами, но не способен в одиночку есть блюдо из собственного мяса.
К максимально бессмысленному тексту, к фразе наибольшего удивления текст священных книг, уставов и бреда: слова, пресмыкающиеся и земноводные, заново встающие за страхом и слабостью.
Искусство ассенизация, уравнивание мелочей с главным.
Искусство заметать следы. Наслаждение хоронить мотивы.
Идея рождается как протест против всех предыдущих.
Она пантеистична, как щенок.
Пытается завязать знакомство с первым же встречным предметом. На двадцатой секунде холод рвет ее в талии: половину обратно в хаос, половину на полку в мрамор.
Провоцирую истерику, потом собираю осколки. Урны. Кладбище. Каждое движение и знание еще больше обуславливает меня.
Становлюсь мелочным и изобретательным. Что может быть печальней фактов и свойств, неотделимых от тела.
Если придет в голову удачное сравнение. Не легко, не трудно, а просто случайно упало на голову, как помет валькирий.
Если придет в голову удачное сравнение. Не легко, не трудно, а просто случайно упало на голову, как помет валькирий.
Гадкое наслаждение сделать из него центральную пуговицу для нового костюма.
Когда пишешь, надо рассчитывать, что боги просматривают всю литературу, появившуюся у людей. Чтобы тот, кто будет искать аналогии и толкования, разбился о подводные камни текста.
Пусть мотивы сможет постигнуть только наипрекраснейший и пусть они обратят его в камень.
Человек
В человеке столько изящества, излишней роскоши, украшений, достойных лучшего мира.
Мечемся друг за другом, вступаем и молниеносные союзы, как будто кто-то сказал, что скоро где-то будут давать бессмертие и силу, но не более двадцати пар.
Друг это знать милые слабости, используя которые можно при случае проскочить перед ним на прием к Богу. Всякий стоит ровно столько, сколько о себе думает, и получит столько, сколько хочет.
Впитать в себя все общеживое, общеземное, отказываясь постепенно от чисто человеческого, вое время расширяя понятие своего брата, друга, племени.
Люди обычно ищут самодоказательство вне себя, в порожденных ими изменениях мира.
Менять способности по умению создавать хаос и достойно вести себя там.
Моральный статус человека измеряют не его долей в обеспечении общественной удачи, а его долей в перенесении страданий.
Это идет с доморальных времен, с родительского и полового права. Считается, что шкала страданий тоньше, важнее и универсальней, чем радости. Люди больше боятся страданий, чем хотят радости. Радость это лишь осознание отсутствия страдания, неудача врага. Будто бы страдание первично.
Хорошо бы открыть новые мотивы для жизни, я то старые уже убывают.
Человек только сопутствует вещам, совершающим непонятные переселения. Я пересечение вещей, содержимое пальто.
Через каждые десять минут в человеке возникнет новая личность, которая наследует организм. Жизнь сшивается из десятиминуток.
Идеи возмездия и жертвы атавистическое воспоминание о нашем божественном происхождении. Ее лишены животные и гении. А наша месть щедра.
Аскетизм это способ обойти опыт, тактику.
За протокольностью в нем скрывается дикое барство ума.
Но аскет понимает риск: он может опоздать на внеурочную раздачу.
Информацию будут раздавать по карточкам.
Достоинство забывать, не познавать.
Психоанализ отыскивать в себе самом трепещущее дитя, чтобы раздавить его раз и навсегда.
В музыке осуществляется вековечная мечта крысы о волшебном мире сала.
Человечество подсознание Бога.
Человек личинка ангела, прототип дьявола.
Это дурной дон, разбежавшийся зоопарк.
Боже, неужели мы и в самом деле предоставлены самим себе?
На Земле еще слишком мало людей. Еще не все возможные типы представлены среди живых.
Мы еще толпа патрициев, родоначальников. Еще нет кворума для принятия решений.
Мы умеем ходить, плавать и летать, умеем говорить и передавать информацию на немалые расстояния, умеем добывать огонь и атомную энергию, мы знаем несколько способов делить добычу и кое-что еще. Мы молоды, о Боже, как мы молоды.
Черпаем информацию из хаоса слишком редким решетом.
Идет эпоха первоначального накопления знаний, и я один из молодых идальго, покинувших континент, чтобы найти свое Перу.
В мозгу современного человека вырос Минотавр, требующий десять открытий в день.
Мы живем за счет непознанного, как и за счет флоры и фауны.
В окончательные моменты творчества совершается убийство пророков и исполнение проклятий. Но тут есть и неутилитарные цели инстинкта барщина Богу.
Страх и ненависть
Чувствую себя объектом невидимого химического контроля со стороны общества и природы, и я хочу стать раковой клеткой. Только раковая клетка добивается диалога с организмом.
Пройти смерчем, оставляя за собой пылающие проблемы, переполняя дороги, прокладывая рельсы. И пусть уцелеют маленькие, ошалевшие от страха деревни черных муравьев. Пронзить одного из титанов, исчезая с ним.
Конечно, Боже, я могу и обмануть тебя
Конечно, Боже, я могу и обмануть тебя
Боже, не смотри, что я один; за моим голосом армия 1 человек.
Жизнь неподвижность капли в экстазе сорваться, выпуклые до касания глаза вахтерши, спокойствие, можно шалить.
Смерть движение в темноте, сырые стены, от них легонько бьет электричеством. Низкие потолки, коридор военкомата, Боже, когда кончится эта лестница, промахнуться в темноте, МИМО Приблизительность. Шар круглый, а тут протяженность, кровь хлещет из горла трубы.
Пробьюсь в кабинет Бога в его бетонном бункере, напоровшись в последний момент на пулю из его личного пистолета.
Превращусь в его страх и предам его в следующий подобный случай.
Ницше это время года; зима, переходящая в весну.
Но так было всегда. А я все равно боюсь.
Нетрудно, приложив руки к груди, услышать там страх кистепёрой рыбы, выполняющей на берег. Укусить могут спереди и сзади.
Страх органической капли, пылинки из туманности. Страх это золото, накапливающееся в процессе познания. Это вкус яблока, неисчерпаемость и неутолимость его.
Живу с тем чувством, что вся поверхность мира раскаленная сковорода. После каждого шага прыгаю, возвращаюсь и т. д.
От этого подвижность, любопытство, донжуания страха.
За крошку со стола богов отдам все человеческое. О, спрячь в себе, медная дверная ручка, клад моей ненависти.
Смерть
Простенькая радостная микромелодия, отделяющая жизнь от неорганического, предсмертный тихий звон рвущейся папиросной бумаги.
Большинство людей, подвергшихся смерти, умерло.
Смерть это действительно серьёзная болезнь. Похоже. что все остальные болезни только ее детонаторы. Смерть излечивается только в исключительных случаях; так редко, что многие не верят, например, в воскресение Христа. Вообще, по-видимому, возможности наших рук шире возможностей нашего воображения.
Умереть усилием воли.
Пусть пристально глядят акулы в иллюминаторы кают.
Люди, не выдержавшие последнего пустячного испытания, не договорившие заклинания. Окоченввшие трупы лежат в пяти метрах от великих открытий.
Издохнуть на берегу Великого Океана.
Не верю в смерть, не впущу серого волка. Если умру не верьте ни одному моему слову. Он умер значит, он лгал.
Когда изобретут бессмертие, смерть перейдет из аксиом в теоремы этики. Ведь нельзя же допустить массовое бессмертие.
Смерть. Прелесть последних минут, волшебство трещин в племени мрамора. Мужчины и женщины наконечника стрелы.
Пейзажи
Сверкает между сосен декольте реки.
Берега ее оторочены бегущими соболями.
Вода ее чистая ртуть. Плывут в ней, незамеченные, стаи стальных иголок, оловянные бруски, колечки, чугунные плитки.
Письменный стол. Объемное слово разложено по плоскостям. Ветер через форточку выдувает на столе бумажные пузыри. Стеклянные торы безумно легки. Вздрагивают на остриях предметов.
В отдаленных залах зеркальца дли бритья разбросаны твои отрубленные пальцы, волосы и уголки губ.
Шоссе ночью. Жемчужные лампочки прокусывают воздух до желтой крови. Ночь зализывает укусы влажным языком. Как кошки, перебегают дорогу черные автомобили. Проходят облака, как усталые воины после тяжёлой победы. И гербовая печать луны освещает всю эту утварь придает всему официальность.
Роскошь от развалин дома. Развалины моря и леса.
А если сейчас я иду и в глазах моих юношеское серебро и руки темные и гибкие как бронза А в порту южного полушария два часа ночи и дома оставлены на асфальте как горки грязной посуды. На улицах валяются корки хлеба и апельсинов. Ночные ветры изредка гонят по переулкам фантики от дорогих конфет женщины в шуршащих платьях и ярких плащах. Они торопятся домой, обходя объедки, отворачиваясь молча от пристающих нв перекрестках ветров. Дождь холодной водой сполоснул дома и кучи и уголки между будками В ладонях катаются шарики. Поверхность их не отражает ничего снаружи и не пропускает никого изнутри.
Фонари это маленькие лжинки, засыпавшие город.
Догмы представляют суммы степеней 2. Стекла вы подражаете Ничему. Собираю оборванные телефоны им надо вспомнить между собой. Собираю черепки зеркал им тоже.
Положите вое на место, как было. В заключение надо аккуратно всунуть лифты в темные пролеты лестниц.
Звуки
Журчанье булыжных струй. Лопаются глобусы.
Уже разбиты стекла в горошек цоканья копыт.
Шелест кованых подков все нежней и свежей.
Тремя выстрелами из пистолета убил стеклянную вазу.
В просторных внутренних залах гитары притихла одинокая муха. Эфир мягко колышется, качаемый змеиной головой.
В серебряной оправе каменный плевок.
Плевок жемчужины в браслете.
Народ молчит, как раздавливаемый жук.
Коснуться. Игла. Стелется. Укол. Пирс. Цель. Дюз. Семь. Кесь. Лось.
Обезьяна: о-хо-хо йанисса, о-хо-хо йануну.