Гамма: Переключение Анджело, Убийца Птиц и Лень тю Римли.
Аскет. алмаз, точка. Ацтек, агат, щадить.
Прикосновения
Ощупай меня рукой вора в темноте, рукой глухонемого и парализованного. Жужжи пчелой в моих волосах.
Реабилитация женщиной.
Глаза твои кратеры презрения, волосы рыжий пепел, фигура немного громоздка к поясу. Несколько грубых условностей скулы, груди и бедра небрежность, небрежность
Лицо твоё крашеный мрамор. Твоё теплое влажное тело я не смогу рассовать по всему Городу.
Твоя рука касалась меня. Не было ничего, что не касалось меня. Воля выполнить, обгоняющая движения.
Ты останавливалась и шла, спотыкаясь. Мы спешим н замираем в удаляющемся грохоте безумно скачущей повозки.
Твоя кровь вливается в мои артерии и тяжкая сила набухает в моих пальцах. Вонзаю их в мягкие страны, проваливаюсь и ползу вниз Боль тонкими нитками штопает ужасную рану.
В твоих волосах цвета пыльного колоса ласточки свили гнездо.
Они запевают ночью и просыпаются хищники, гиены и зоркие тигры. Гиены и зоркие тигры прыгают в лунные люки, прыгают в лунные диски. И в черную вату завёрнуты драгоценные звезды. Когда умирают женщины, их груди превращаются в олово.
Движения
Лифт выбивает крышу дома.
Взлететь. чтобы не садиться, плыть от берега, выбиваясь из сил.
Есть ли сверхъестественные барьеры, через которые не может перелиться эволюция?
Есть ли последние реки, через которые нельзя перекинуть мостик из человеческих рук, ковер поколений, превращение колен?
Есть ли звенящие пропасти, через которые не перепрыгнул бы дивный зверь продолженная рода творение сандала и мускуса, исполненное очей?
РВАНЕТСЯ ВЕТЕР, РАЗРЫВАЮЩИЙ СТЕКЛА, вздымая флаги и прижимая платья к силуэтам женщин.
Ветер гонит по небу звезды, гонит сына от матери, мужчину к женщине. Он бьет в кривые морды скал кует в них ту дивную форму, которая бы не оскорбила его взгляда.
Здесь цепенеющие кручи и истекающие облака.
Всякая боль начинается тогда, когда желание разжимает когти.
Нет любви сильнее, чем у хищника к добыче в их отношениях есть бритва водопадов и ужас быстрых рек.
Тоска ножа по ране, ненависть его к пустоте и мечта о ножнах.
В то время, когда оседающие гильзы кончают свой путь, когда захлопываются двери и отшатывается зверь.
Стрела не знает мира. Она несется, остужая рану на лбу, обгоняя собственный ужас. Он стекает с ее одежд на скоростях, больших узнавания. Но брызги обжигают, и это месть стрелы.
Игла хочет величайшей силы на кратчайшее мгновение.
Если самоубийство, то прикосновение к высокому напряжению, прыжок из ракеты.
Стрела бесконечной длины назад. Прошлое, океан, исповедники причин и формы, место, откуда растут пальцы.
Там плавает странное животное цель, и пережидает всё продолжающуюся суету творения. Туда возвращается Время по окончании вечностей, нанизывая их на ожерелье дюз.
На кончике стрелы мгновение «сейчас». Это не точка, а очень маленькая площадка. Из-за нее сопротивление воздуха.
И гигантская стрела не может коснуться шара бесконечного радиуса.
Бесконечная стрела касается бесконечной плоскости. Тись.
Часовым ножи. На реях повисли японцы. Маленькие существа у основания перпендикуляра загипнотизированы высотой его луча.
О, ты прекрасна, возлюбленная моя, глаза твои голубиные!
О, ты прекрасна, возлюбленная моя, глаза твои голубиные!
Спесь мгновения, королевское достоинство его. Презрение аристократии секунд к буржуазии веков. Мгновение не нуждается в происхождении. Зато оно сжимает в ничто ВСЕ элементы будущего. Сейчас мир детерминирован. Как дико меняются масштабы.
О, лизины лизинов! Материя требует сознания. Из каменного мешка вещи в себе доносится стук маленьких рук. Энергия требует объема, линия ширины, тишина оваций.
Чрезмерность точки укола создает религию.
Но подлая страсть к размножению. Мгновение взрывается, чтобы произвести другие. Причины обретают существование в республике последствий. Захлопнулась матка природы.
А все-таки ты прекрасна, возлюбленная моя, и очи твои голубиные.
Очень длинная и тонкая нить разматывается взмахами катушки над очень глубокой пропастью. Возможно, что нить острая и холодная. По-видимому, очень темно.
И вот нить падает и падает в бездну нарастающими кругами.
А на самом конце ее привязан человечек, готовый, без эволюции.
Он ползет вверх по ниточке к божественной КАТУШКЕ.
Гигантский шар катится по высоким иглам разной высоты.
Они укалывают шар. Вспыхивают звоночки, дрожат высокие, слишком частые звуки возбуждения, мерный хруст, потрескивание, проблески, ровный мертвый свет от безумной скорости, перебрасывание, истязание света в очень маленькой комнате.
Тонкий стерженек беспорядочно и очень быстро вонзается в среду и выскакивает опять, ощупывая ее жуткими пальцами слепой машины. Наконец, длинная игла возбуждения укалывает капсюль в клетке Разливается бугристая жидкость, и чудовищно преображаясь, извиваясь в мелкой дрожи перенапряжения, клетка умирает на мгновенье. А вафельный шар возбуждения струится дальше, наступая тяжёлыми сапогами в теплые переулки нервов.
Потом, в маленьких фиордах, вафельные шарики лопаются, и шипящая прохладная кровь свободно стекает по контурам среды, оживляя раненые клетки и унося убитых.
И вот, потрескивая в репродукторах клеток, скользит упругая Живая Вода информация. В мозгу еще теснее обступают меня хари непосредственных восприятий. Они сталкиваются и рассыпают искры конструкций.
Качнулась люстра-дирижер. День выползал из темных ножен.
Струи нарядных зрителей стекают с лестницы театра как керосин в воду.
Танец бумажки на костре.
Марсианин в форме тора, т. е. замкнутой змеи. По земле катится, по воде плывет как круг, в небе летит как диск. Сам себя отшвыривает от стенки.
Одна галактика пожирает другую. Беззвучно, как заслонки костров. Останавливаются легионы света и замыкаются спирали.
Ночные лучи вспарывают лезвия ножей.
Прожекторы ходят молча, прожекторы ходят ночью, как воры в чужой квартире.
Привет вам, фонари, остановившие ночную Орду.
Брызгой спрыгну с колес, грязью сойду с водой.
Упрямая лягушка напрыгала себе в молочном тумане крохотный архипелаг Масла. Нашла изомер, задержала бесконечное проваливание вниз.
А моя пуля стремится вырваться из. Неосторожность капли.
Не притормаживая, упасть быстрее притяжения к самому рациональному Богу, чтобы разбить многие кувшины. Упасть мертвым жуком, произведя АВЗЗ в его мещанском сердце.
Скорпион. Самураи. Вселенная разбегается от меня и стекает в ведро, отскакивая от стенок. Убийство себя вбить гвоздь в расползающееся, в очень ненадежное место Вселенной. Огонь. Сжаться в огне для прыжка в разные стороны.
АБСОЛЮТНАЯ ИДЕЯ был большой и спотыкался, увеча Землю.
Он проваливался в мягкие сиденья, и мысли вылетали из головы, как пробки из шампанского.
Он был один никто его не видел, потому что никого не было.
И рассыпался он в мелкие брызги и хрустящее стекло.
И каждая пылинка зеркала отражала весь мир, каждая искринка стала тем, что есть человек. А он все разрушался, и видно стало, как непомерно он был богат. Теперь он бессилен, но видит все. Я тоже хочу рассыпаться на мудрую мелочь. И во мне перекрещиваются зеркала и мягкие провода врываются в темные пульты. Нельзя протиснуться в узкие ходы мозга.
Бросить в лестничную клетку одежду.
Спустить в мусоропровод часы и документы, отрубить люстру и далее в том же духе привести в порядок все свои дела.
Заткнуть все органы чувств дубовыми пробками. Найти в одном себе силы и стимулы. Слушать, как в глубине колбы падают снежинки, ощущать число поворотов и изменение углов.
Поднимаю ладонь, и из нее брызжут зеркала. Иду, тонкий, сексуальный и внимательный, как оса.
Выпрямлюсь и стану твердо земля повернется вокруг моей оси, скручиваясь под ногами.
Освобождалось вылетает сокол, выползает змея, разбегаются львы и мыши.
Часы стоят, по небу тихо ходит больная некрасивая луна.
До сих пор огромные полипы тихо переходят Океан.
Эта ночь энергична. Все курицы мира снесут завтра от нее по маленькой гранате.
Через двадцать из железных яиц вылупятся желтенькие птенчики взрывов, маленькие шар-фюреры миллиметровой смерти.
Обрубим гигантские сосны обольем их вершины серой.
Проведем сосною, как спичкой, по шершавой щеке Земли.
По дорогам, на которых миллионы лет ползают жуки.
Дороги морщины ума на этом лице Земли.
Я бутылка, выбросившаяся из поезда, живущая теперь нормальной лесной жизнью, мокрая и с жуками, как и подобает нам, бутылкам, от рождения.
Мегаломан, патетический и манерный, я опоздал стать трогательным. Мания преследования превратилась в манию реальности, в манию преследовать природу. в манию пожирания мира путем его познания. Так страх происхождения оплатил счет жизни. Первичного любопытства не хватило бы для этого безостановочного падения вперед и вверх.
Париж, 1970-е
О миниатюрах Михаила Деза
Жанр короткого эссе, афоризма в 20-м веке постепенно завоёвывал признание у русского читателя. «Опавшие листья» Розанова, «Записные книжки» Ильфа, «Ни дня без строчки» Олеши, «Крохотки» Солженицына, «Голос из хора» Синявского, «Соло на ундервуде» Довлатова, «Записные книжки» Венедикта Ерофеева, «Чередования» Владимира Гандельсмана, «Вид из себя» Валерия Черешни вот наиболее заметные достижения жанра. Миниатюры Михаила Деза могут и должны занять законное место в этом ряду.
Его маленький сборник в 48 страниц, выпущенный в Париже супругами Синявскими, мне подарила Лиля Панн. Когда я начал читать его с чем сравнить? Наверное, так: поднёс ко рту привычную стопку водки, опрокинул и вдруг задохнулся от обжигающей струи чистого спирта.
«Люблю слова любовью чистой и запретной. Осязаю их как поверхности веществ неловкими пальцами. В молекулах слов мерцают как на запылённой лампе контуры иных предметов совокупление контуров точная наука шаманства. Пальцы трогают уголки губ и глаз. Не торгую словами, но не способен в одиночку есть блюдо из собственного мяса.»
«Познание учёные ползут друг за другом по запаху.»
«Психоанализ отыскивать в себе самом трепещущее дитя, чтобы раздавить его раз и навсегда.»
«Шоссе ночью. Жемчужные лампочки прокусывают воздух до жёлтой крови. Ночь зализывает укусы влажным языком. Как кошки перебегают дорогу чёрные автомобили. Проходят облака, как усталые воины после тяжёлой победы.»
Метафорическая насыщенность этих текстов чем-то напоминает насыщенность воздуха электричеством перед грозой. Кажется, что каждая миниатюра вот-вот может разразиться молнией стиха. Деза и начинал как поэт, но потом, по его собственному выражению, «что-то в нём стало проситься из воды на сушу в кисло-сладкое беззаконие реальной жизни, приютившее Рембо». Михаила Деза приютило царство математики, и о его достижениях в этом царстве можно подробно прочесть в его сайте http://www.liga. ens. fr/~deza/ или http://ru. wikipedia.org/wiki/Деза,_Мишель_Мари Его вебсайт представляет собой и электронный музей отсылок ко всему, что автору довелось полюбить в прожитой жизни: к любимым стихам и песням, полотнам и книгам, друзьям и родителям, фильмам и формулам, племянникам и внукам (числом тринадцать). Собственная жизнь как главное поэтическое произведение! В таком душевном настрое должен в какой-то мере гнездиться и страх (а вдруг провал!?), и дух захватывающие надежды.