Действительно, ответила я ей, мне раньше не удалось ни разу испытать это наслаждение. Ты же знаешь отца Эмиля, нашего исповедника, так теперь мне кажется, что он тоже именно это пытался у меня выведать. Он меня заставляет дрожать, выпытывая у меня, не делаю ли я какие-нибудь непристойности с моими подругами, и я всегда простодушно ему верила, считая, что он прав, осуждая дружбу между подругами, но я знаю теперь, что он неправ.
И как, спросила меня Эмма, объяснил ли он тебе, что это за непристойности, от которых он хочет тебя уберечь?
Ну, ответила я ей, он мне сказал, например, что непристойно, когда мы засовываем палец туда ну, ты сама знаешь, куда. Затем, когда мы рассматриваем свои бедра, грудь. Он у меня расспрашивал, не пользуюсь ли я зеркалом, чтобы взглянуть на что-либо иное, чем лицо. Он мне задает тысячу других подобных вопросов.
Ах! Старый развратник! воскликнула Эмма, Бьюсь об заклад, что он не никогда прекратит расспрашивать тебя об этом.
Ты так думаешь, спросила я сестру, что стоит остерегаться некоторых его действий, которые он совершает в то время, когда я нахожусь в его исповедальне, и которые по глупости своей я принимала за дружеское участие? Старый негодяй! Теперь мне понятны его намерения.
О! И что он с тобой делал? Взволнованно спросила меня сестра Эмма.
Он меня, ответила я ей, целовал в рот, говоря при этом, что при таком приближении он может тщательнее языком ощупать моё горло, не больна ли я. С каждой исповедью он все ближе протягивает руки к моей груди, и иногда даже касается пальцами моих сосков. Когда он это делает, другую свою руку он засовывает себе под сутану, и двигает ей там какими-то маленькими рывками, трясёт ею. В это время он меня сжимает своими коленями, обнимает своей левой рукой, вздыхает, его глаза покрываются туманом, как у дохлой утки, он меня целует сильнее, чем обычно, его слова становятся бессвязными, он мне что-то рассказывает о нежности, и одновременно меня же упрекает непонятно в чём. Я вспоминаю, что однажды, вытащив руку из-под своей сутаны, чтобы дать мне отпущение грехов, он покрыл мне всю грудь чем-то теплым, какой-то белой жидкостью, которая слетала с его пальцев маленькими каплями. Я их вытерла как можно скорее моим платком, которым потом не смогла больше пользоваться от отвращения. Отец Эмиль же, с совершенно отрешённым лицом, сказал мне, что это пот пролился с его пальцев. А что думаешь об этом ты, дорогая Эмма? спросила я сестру.
Я тебе сейчас скажу о том, что это было, ответила она мне. Ах! старый грешник! Но ты действительно рассказала мне всё, Саби, продолжила она, всё, что у тебя было с ним?
Как, внезапно догадалась я, он и с тобой что-то делал?
Нет, безусловно, нет, ответила она мне, так как я его ненавижу больше смерти, и больше не хожу к нему на исповеди, с тех пор как я стала более сведущей в этих делах.
Но как ты обрела познания в этом вопросе? спросила я её, Можно мне узнать, кто тебя этому научил?
Я согласна тебе об этом рассказать, ответила мне сестра, но храни эту тайну, иначе ты меня потеряешь, дорогая Саби.
Я не знаю, Витин, продолжила моя сестра после секундной паузы, должна ли я тебе рассказывать о всём том, чему меня научила Эмма.
Желание узнать историю до конца захватила мой разум, который вложил в мои уста очаровательные и убедительные выражения, сумевшие победить нерешительность Саби. Я смешал ласки с клятвами хранить тайну до гроба, и преодолел её страх, склонив к продолжению истории. Именно сестра Эмма будет дальше говорить устами Саби. Вот её рассказ:
Мы не хозяйки нашего сердца, мы не властны над его внезапными порывами. Именно оно предлагает нам первое чувство, нам, рождёнными привлекательными и соблазнительными. Счастливы те, чьё сердце не входит в противоречие с разумом! Ведь они всегда могут в трудную минуту почерпнуть силы в своём сердце. Но должны ли мы завидовать их счастью? Нет. Пусть они пользуются плодами своей мудрости, ведь они покупают её довольно дорого, так как не знают настоящих наслаждений. Ох! Что это за мудрость, которую нам с детства вдалбливают в наши уши? Химера, слово, посвящённое тому, чтобы отвратить нас от счастливой сладострастной жизни. Это счастье они заменили словом секс. Секс без слов и удовольствия. Хвала, которую они возносят этому физическому упражнению, относится лишь к той его составляющей, которая ведёт к продолжению рода человеческого, и для девушек, которые не в ладах с разумом, является тем же, что для ребёнка погремушка, которая его развлекает и мешает кричать. Старухи, никогда не знавшие наслаждения, которых возраст сделал уже нечувствительными к наслаждению, думают, что компенсируют своё бессилие безобразными картинами, которые они рисуют перед нашими глазами, занимаясь нашим воспитанием. Когда мы молоды, Саби, то должны иметь любого другого адвоката, но только не разум. И если ты доверяешь своим чувствам, то как бы на тебя не воздействовали, где бы ты не находилась, пусть даже в монастыре, где хотят задушить твои желания, ты всегда найдешь способ их удовлетворить.
Я была очень молода, когда моя мать, после смерти её четвертого мужа, пришла в этот монастырь, чтобы остаться в нем в качестве дамы пансионерки, и я была очень напугана решением, которое она приняла. Не умея определить мотив моего страха, я чувствовала, что здесь я буду несчастна. Но мой возраст открыл мне путь к свету и просветил о причине моей неприязни к монастырю. Я чувствовала, что мне чего-то недоставало, и вскоре поняла чего именно вида мужчины. Простое сожаление о том, что в монастыре я была лишена этого, вскоре сменилось размышлениями над тем, почему я столь чувствительна к отсутствию в моем окружении мужчин. Кто это такой, человек мужского пола? спрашивала я себя. Это вид создан Богом как то иначе, чем мы, женщины? Какова причина внутренних движений, которые их вид пробуждает в моем сердце? Это потому, что у них более привлекательные лица, чем у нас? Нет! Более привлекательные лица, или менее это не влияет на охватывающие меня при их виде эмоции. Волнение моего сердца не зависит от их привлекательности, так как отец Эмиль, насколько уж он был мне неприятен, всё равно меня волновал, когда я оказывалась рядом с ним. Значит, какое-то другое качество мужчины вызывает эту тревогу и волнение в моём теле, но какое и почему? Чувствуя, что причина кроется в моём сердце, я не знала, как до неё добраться. Я прилагала все возможные усилия, чтобы самой, без всякой помощи, разгадать эту тайну, но мои усилия были тщетны! Я не только не приобрела новые знания, но на меня обрушились новые затруднения и препятствия.
Иногда я закрывалась в моей комнате, и предавалась размышлениям и, признаюсь, это была та компания, в которой мне нравилось более всего. Что я искала в их обществе? Когда я бродила по монастырю, я видела только женщин, а когда я была одной, я думала только о мужчинах, и зондировала моё сердце, я у него спрашивала ответ, причину того, что я чувствовала. Я раздевалась догола, рассматривая себя с чувством сладострастия и бросая воспламененные взгляды на все части моего тела. Я горела, пылала, раздвигала бедра, сладострастно вздыхала, поскольку мое разгорячённое воображение рисовало мне картину стоящего передо мной мужчины, я протягивала руки, чтобы обнять его, и моя conin пылала необычайным огнём, но мне никогда не хватало смелости засунуть в неё мой пальчик. Всегда останавливаемая страхом, что это причинит мне боль, я терпела в этом месте наиболее живое и непреодолимое желание, зуд, не осмеливаясь его успокаивать. Иногда я уже была готова удовлетворить свою страсть и подносила туда кончик своего пальца, но в последний момент, испуганная своим намерением, поспешно его отдёргивала и сжимала руки в кулак, пытаясь успокоиться. Наконец, однажды, я отдалась страсти, и с силой погрузила свой палец в мою маленькую щелочку между ног, и даже боль, испытанная мной при этом была столь сладостна, а наслаждение столь огромным, что мне показалось, что я сейчас умру от нахлынувшего на меня чувства. Я очнулась с непреодолимым желанием повторить сделанное, и занималась этим столько раз, сколько мне позволили мои силы. Я была очарована открытием, которое сделала только что, ведь оно распространило свет в моём сознании. Я сочла, что раз мой палец предоставил мне только что столь прелестные моменты, самые лучшие в моей жизни, нужно было, чтобы мужчины делали со мной то, что я делала только что одна сама себе, и чтобы у них было что-то, вроде моего пальца, который бы послужил им для того, чтобы поместить его туда, куда я засовывала свой пальчик, так как я не сомневалась, что это была бы настоящая дорога удовольствия и наслаждения. Дошедшая самостоятельно до этой степени познания, я чувствовала себя предельно возбужденной жестоким желанием увидеть у мужчины оригинал вещи, копия с которой мне доставила столько удовольствия.
Просвещённая моими собственными чувствами, я поняла, что вид женщины взаимно порождает в сердце мужчин желание ею обладать, и я присоединила к моей привлекательности выражение маленького согласия на моем лице, которое изобрело моё желание понравиться. Мило сжимать губы, загадочно улыбаться, бросать скромные, влюблённые, безразличные, любопытные взгляды, притворяться, что мне мешает платочек на груди, поправлять его, чтобы зафиксировать взгляд мужчины на моих окаменевших сосках, пробивавшихся свозь лёгкую блузку, искусными движениями поправлять грудь я обладала этими маленькими талантами в высшей степени кокетства, и делала это в присутствии мужчин непрерывно, но, здесь, в монастыре, обладание этими знаниями было напрасно. Моё сердце вздыхало в ожидании кого-нибудь, кто узнал бы о моих знаниях и умении, и кто познакомил бы меня со своими, что, несомненно, дало бы блестящий результат.
Постоянно пребывая в монастырской клетке, я ожидала, когда судьба пошлёт мне счастье, о котором я уже давно и бесполезно мечтала. Пока же я завела себе подруг из числа пансионерок, которых приходили навещать их братья. Во время этих визитов я не забывала заходить по какой-нибудь пустячной причине в комнату для визитов, стремясь, чтобы они увидели меня, и я осмеливаюсь сказать, что это не прошло безнаказанно для меня.