Я там рассмотрела однажды красивого юношу, чьи чёрные и живые глаза с интересом ответили на мой взгляд. Чувство деликатное и пикантное, не похожее даже на обычное чувство удовольствия от присутствия мужчин, охватило меня, приятно взволновав и заставив обратить на него моё внимание. Упорство моих взглядов, которые он вначале достаточно равнодушно отклонил, оживило его. Он был отнюдь не робкого десятка, даже, скорее, был смел не по годам. Впрочем, эта смелась зиждилась на красоте его лица и фигуры, которая, можно предположить, помогала ему добиваться успеха со всеми женщинами, которых он хотел атаковать. Он умело пользовался моментами, когда его сестра отвлекалась, и делал мне знаки, смысл которых я абсолютно не понимала, но моё маленькое тщеславие хотело, чтобы я делала вид, что всё поняла, и отпускала ему улыбки, которые настолько приободрили юношу, что он перешёл на недвусмысленные жесты, которые я уже вполне поняла. Он клал свою руку между своими бёдрами, и я покраснела, но, несмотря на это, неотрывно следила уголками глаз за его движениями. Он стал двигать этой рукой, а потом приложил к ней другую руку, как бы показывая расстояние. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что он хотел сказать что то, что он трогал только что, было равно той длине, которую он мне продемонстрировал. От его действий внутри меня запылал огонь. Природная стыдливость хотела, чтобы я удалилась, но стыдливость это слишком слабое сопротивление для пылающего сердца, готового, без всякого сожаления, её предать. Любовь меня заставила остаться. Я робко опустила глаза, но скоро они вновь коснулись глаз Кристапа (это было его имя), и я хотела, чтобы мой взгляд показался ему рассерженным. Но наслаждение, которое я испытывала от взгляда на него, от его милых жестов, сделало меня бессильной. Он это чувствовал, он увидел, что у меня не было сил его осуждать, и воспользовался моей слабостью, и чтобы окончательно добить меня, он сложил левую руку кольцом, как будто это щель, и стал её протыкать пальцем другой руки, делая при этом вид, что он испускает сладострастные вздохи. Плут мне напомнил этим слишком известные мне прелестные обстоятельства моего познания собственного тела, и горячая волна захлестнула меня, лишив сил засвидетельствовать ему гнев, который он заслуживал, проявляя столь явное неуважение ко мне. Ах! Саби, если бы ты знала, какое удовольствие на самом деле мне доставила эта игра, как я была довольна этим развращённым парнем! И чего я только себе не на воображала в этот момент, какие упоительные и развратные сцены наслаждения не промелькнули перед моими глазами в эти несколько минут.
В этот момент мою подругу вызвали к другой сестре, и она нам сказала, что посмотрит, что от неё хотят и тотчас же вернётся. Её брат воспользовался этим моментом, чтобы объясниться со мной. Он не держал длинных речей, но был многозначителен, и произнёс всего один комплимент. И хотя Кристап не был абсолютно учтивым, мне он показался столь естественным, что я об этом вспоминаю с удовольствием. Мы, женщины, другие, нам льстит больше речь, где от имени мужчины говорит его природная натура, его естество, а не приобретённые непонятно где знания, заставляющие его отвешивать женщинам размеренные, пресные комплименты и выражения, которые сердце женщины отказывается принимать, а ветер относит в сторону. Давайте вернёмся к комплименту Кристапа, который звучал примерно так: «У нас нет времени, чтобы его терять, вы прелестны, и мой член напряжен, как у монаха-бенедиктинца после долгого воздержания в горном ските, и я умираю от желания поместить его в вас, так что преподавайте мне, прошу вас, способ, как это лучше всего сделать в вашем монастыре.» Я была так оглушена его словами и телодвижениями, что осталась неподвижно сидеть, словно истукан, и он воспользовался этим, чтобы беспрепятственно расстегнуть мое платье. Сделав это, он стал щупать мои груди, а потом склонился надо мной, как коршун над добычей, и стал целовать и щекотать языком соски моих грудей, ввергнув меня в такое состояние экстаза, что я была уже не в состоянии остановить его, когда он вытащил свою, неведомую мне до сих пор, напряженную штуковину из штанов, и дал мне её в руки, так что что его сестра очень удивилась, вдруг застав нас по возвращении за этим занятием. Она тут же заявила, что её брат, ни много ни мало, а самая настоящая дикая обезьяна, что он оскорбил нас, и больше я его никогда не видела. по
В этот момент мою подругу вызвали к другой сестре, и она нам сказала, что посмотрит, что от неё хотят и тотчас же вернётся. Её брат воспользовался этим моментом, чтобы объясниться со мной. Он не держал длинных речей, но был многозначителен, и произнёс всего один комплимент. И хотя Кристап не был абсолютно учтивым, мне он показался столь естественным, что я об этом вспоминаю с удовольствием. Мы, женщины, другие, нам льстит больше речь, где от имени мужчины говорит его природная натура, его естество, а не приобретённые непонятно где знания, заставляющие его отвешивать женщинам размеренные, пресные комплименты и выражения, которые сердце женщины отказывается принимать, а ветер относит в сторону. Давайте вернёмся к комплименту Кристапа, который звучал примерно так: «У нас нет времени, чтобы его терять, вы прелестны, и мой член напряжен, как у монаха-бенедиктинца после долгого воздержания в горном ските, и я умираю от желания поместить его в вас, так что преподавайте мне, прошу вас, способ, как это лучше всего сделать в вашем монастыре.» Я была так оглушена его словами и телодвижениями, что осталась неподвижно сидеть, словно истукан, и он воспользовался этим, чтобы беспрепятственно расстегнуть мое платье. Сделав это, он стал щупать мои груди, а потом склонился надо мной, как коршун над добычей, и стал целовать и щекотать языком соски моих грудей, ввергнув меня в такое состояние экстаза, что я была уже не в состоянии остановить его, когда он вытащил свою, неведомую мне до сих пор, напряженную штуковину из штанов, и дал мне её в руки, так что что его сестра очень удивилась, вдруг застав нас по возвращении за этим занятием. Она тут же заявила, что её брат, ни много ни мало, а самая настоящая дикая обезьяна, что он оскорбил нас, и больше я его никогда не видела. по
Вскоре весь монастырь узнал о моём приключении, за моей спиной постоянно шептались, на меня косо смотрели, посмеивались при виде меня. Меня это мало беспокоило, лишь бы только этот шёпот не дошёл до пансионерок. Я была уверена в скромности и умении хранить тайну моими очаровательными сёстрами из монастыря, но не питала никаких иллюзий в отношении монахинь, этих сестёр-уродин. Эти страшилы, уже уверовавшие в то, что у них никогда не будет возможности согрешить, кричали на каждом углу о скандале, вначале тихо, затем уже громко, да так пронзительно, что вскоре о нём стало известно всем. И если вначале я смеялась над распускаемыми обо мне слухами, то теперь уже испугалась. У меня были для этого основания, так как матери послушниц тайно собрали совет, чтобы обсудить между собой то, как я имела наглость позволить ласкать мужчине соски своих грудей, что в глазах этих старых мумий, соски которых годились только на то, чтобы забросить их вместе с их тощими грудями на плечо, являлось непростительным преступлением. Совет матерей монастыря счёл мой проступок серьёзным, и любая другая, кроме меня, должна была бы быть отчислена немедленно. Ах, Боже мой, как же я сама я этого желала! Но меня решили оставить, решив, что теперь у меня нет выбора, и я просто обязана постричься в монахини. Моя мать с этим безропотно согласилась. Я предвидела такой результат, и потому заперлась в своей комнате, так что общество косных мамаш и сестёр-монашек было вынуждено взламывать её, чтобы провести церемонию. Когда им это удалось и они ворвались в мою комнату, я не мешкая укусила одну из них, исцарапала другую, пнула ногой третью, разорвала им нагрудники, сорвала белоснежные чепчики, и защита моя была столь действенной и яростной, что мои противницы отказались от своего замысла. Стыдно кому сказать, но шесть матерей не смогли укротить молоденькую девушку, ибо я сражалась аки львица в тот момент.
Бешенство, охватившее меня во время моей защитной операции, равно как и её успех, окрыли меня, ввергнув в состояние эйфории. Но вскоре воодушевление уступил место отчаянию, и я заплакала.
Как я смогу вновь появиться в монастыре? спрашивала я себя, надо мной же все будут смеяться, все отвернутся от меня. Ах! Я покрыта печатью бесчестья!
Я хотела пойти найти мою мать, ведь, хотя она и имела основания меня порицать и даже проклинать, но ведь она меня родила, а значит, возможно, и сможет простить. Один мальчик мне поласкал Ну и что Итак, в чём состоит моё великое преступление? Что я на это согласилась? Таким образом я рассуждала. Да, мне нужно найти мою мать. С этим намерением я встала со своей постели, и сделала шаг, чтобы открыть дверь, как вдруг что-то упало мне прямо под ноги, я споткнулась и упала.
Бешенство, охватившее меня во время моей защитной операции, равно как и её успех, окрыли меня, ввергнув в состояние эйфории. Но вскоре воодушевление уступил место отчаянию, и я заплакала.
Как я смогу вновь появиться в монастыре? спрашивала я себя, надо мной же все будут смеяться, все отвернутся от меня. Ах! Я покрыта печатью бесчестья!
Я хотела пойти найти мою мать, ведь, хотя она и имела основания меня порицать и даже проклинать, но ведь она меня родила, а значит, возможно, и сможет простить. Один мальчик мне поласкал Ну и что Итак, в чём состоит моё великое преступление? Что я на это согласилась? Таким образом я рассуждала. Да, мне нужно найти мою мать. С этим намерением я встала со своей постели, и сделала шаг, чтобы открыть дверь, как вдруг что-то упало мне прямо под ноги, я споткнулась и упала.
Я, естественно, захотела посмотреть на то, что сбило меня с ног. Осмотревшись вокруг, я нашла, искомое. Вообрази этакое грандиозное творение одной мужской штуковины в натуральном виде, которую мое воображение частенько являло мне в последнее время. И она явилась перед моими очами! Я её, наконец-то, увидела!
О! Что это? Спросила я у сестры Эммы.
Ах! Ответила она мне, я думаю, что ты не долго останешься в неведении относительно этой штуковины. Такая красавица, как ты, недолго будет пребывать без внимания любезных кавалеров, которые будут счастливы помочь тебе в обучении любовным делам! Но на них не падёт слава быть первыми, отныне эта честь принадлежит мне. Увидев один раз, дорогая Саби, член мужчины, а именно его называют мужским членом преимущественно потому, что он король среди всех других мужских частей тела. Ах! Пусть он заслуженно носит это имя! Но если бы женщины были справедливы, и отдали бы этой части мужского тела заслуженную честь, то они называли бы её божественным членом. Да, именно он им и является, и наша щель, влагалище это его поместье, а плотское наслаждение его сущность, и он его ищет в самых сокровенных и потайных местах. В этих поисках он неистощим, он проникает, он погружается, он пробует, он заставляет его искать он там рождается, он там умирает и возрождается тотчас же для нового поиска райского наслаждения. Но не только ему одному принадлежит эта заслуга. Подчинённый законам воображения и взгляда, без женщины он не может ничего, он мягкий, вялый, маленький, и не осмеливается показываться на наши глаза, прячась между бёдрами мужчины. С нами же он гордый, горячий, бурный, он угрожает, устремляется вперёд, пробивает, разрушает всё то, что осмеливается оказать ему сопротивление.