Да и потом, снова заговорил Александр Львович, хоть ты и называешь это порнографией, мы с тобой прекрасно понимаем, что это не так. Никакая это не порнография.
Не знаю, не знаю, отозвалась Елена.
Просто ты злая сегодня и говоришь мне назло.
Жена усмехнулась.
Ну, если тебе приятно так думать
Вепрь, дремавший всё это время, вяло тявкнул. Открыл глаза, приподнял голову и очень осмысленным, умным взглядом посмотрел на хозяев.
Есть, что ли, захотел? предположила Елена.
Она встала из кресла и, спустившись по ступенькам, сошла на дворовую поляну. Вепрь встретил её благосклонным шевелением ушей. Елена Васильевна заглянула в миску еды в ней было предостаточно.
Есть еда, повернулась она. Вроде ничего не ел даже. Не заболел ли, а? потрепала она пса по голове.
Вепрь, расценив ласку хозяйки как приглашение к игре, вскочил и приветливо залаял, готовый в любую секунду кинуться за брошенной в кусты палкой.
Здоровый, сделала вывод Елена.
Напрасно взбаламученный пёс снова улёгся в траву и прикрыл глаза. Елена Васильевна осматривалась по сторонам.
Саша! позвала она мужа. Посмотри, трава какая высокая!
И что?
Почему ты её не пострижёшь?
Некогда.
Я тебе уже давно говорю об этом. Займись, а. Прямо сейчас, всё равно делать нечего.
А косилка работает?
Работает, с чего ей не работать.
Александр Львович раздумывал.
Ладно, сейчас. Дочитаю вот.
Все инструменты, в том числе и газонокосилка, лежали в сарае. Сарай этот был возведён Низовцевым собственноручно, чем он весьма гордился. Он не был большим любителем физического труда, но порой заниматься им приходилось. Собачья конура, поручни на веранде, почти весь забор являлись наглядными примерами его трудовых талантов.
Косить траву было делом приятным, особенно по такой погоде. Трава вымахала по колено, а у заборов доходила и до пояса. Тропинка от ворот к дому оставалась единственным свободным маршрутом, но и он зарастал под натиском поросли. Поленившись с полчасика, Александр Львович взялся за косьбу.
После обеда к нему приехала молодёжь члены литературного объединения, которое он возглавлял вот уже два года. Обычно заседания проходили в Доме Культуры одного московского завода, который любезно предоставлял известному писателю комнату для творческих нужд, но на этот раз Александр Львович решил пригласить некоторых ребят к себе домой. Они прибыли в количестве трёх человек.
Ну что же, обвёл Низовцев молодых людей многозначительным взглядом. Давайте начнём.
На столе красовалась тарелка с фруктами и бутылка лёгкого вина. Две девушки и парень, не притрагиваясь, смотрели на бокалы. Александр поднял свой и жестами предложил ребятам не стесняться. Они отпили по глотку.
Начать предлагаю с Татьяны, так как у неё стихи.
Таня, красивая темноволосая девушка, застенчиво опустила глаза.
Стихи, продолжал Александр Львович, как вы знаете, не совсем мой профиль, и я тебе, Тань, говорил это, когда брал их. Я могу высказать своё сугубо личное мнение. Указать точно и неопровержимо как надо писать, а как не надо, я не смогу. Стихи в своё время я тоже писал, штуки четыре даже печатались, но потом как-то охладел.
А почему? спросила, подняв большие красивые глаза, Таня.
Даже не знаю, ответил Низовцев. Отошло само собой и больше не тянет. Чтобы писать стихи надо быть очень честным. Я бы даже сказал, болезненно честным. С собственной души, да и плоти тоже, стружку снимать. Видимо у меня это не получалось. Я относился к поэзии играючи, как к эксперименту, а она этого не прощает. Ей надо отдаваться полностью, сгорать в её домнах, испепеляться. А я не желал сгорать раньше времени. А может просто боялся Теперь о твоих стихах. Они мне понравились.
Таня непроизвольно улыбнулась.
Самое главное, что я в них увидел это профессионализм. Придраться практически не к чему, всё сделано очень сильно. Рифмы, ритмика, образы весьма впечатляющие уносит и захватывает. Уносит и захватывает, без дураков! Ну а содержание Тут вряд ли что-то путное я скажу, потому что содержание очень личное. Ты согласна?
Да, конечно.
А рассуждать о личном, и тем более критиковать нельзя. Тут или понравилось, или нет. Мне понравилось.
Таня приняла комплимент с ещё одной благодарной улыбкой.
Только, вы знаете, сказала она, я не совсем согласна с вашими словами о том, что поэт должен сгорать дотла в своих стихах.
Так, так, Александр Львович сделал глоток из своего бокала и жестом предложил то же сделать и гостям. И какое твоё мнение?
Мне кажется, надо разделять поэтическую и частную жизнь. Из каких бы сокровенных глубин ни исходили стихи, но это всё равно некая игра.
Игра, кивнул Низовцев, игра.
Это стилизация эмоций Алхимия чувств То есть, что я хочу сказать Здесь всегда присутствует что-то искусственное. Хотя бы в плане формы и подачи.
Да, да.
Поэтому беззаветно класть себя на алтарь поэзии неправильно. Поэта воспринимают как самоубийцу. Вот он вступил на эту тропу, и с каждым шагом он себя убивает. У него обязательно должен быть трагический конец. Поэт, не умерший в молодости, не поэт. А я не хочу умирать! Я хочу прожить долгую и счастливую жизнь. Полную любви
Татьяна! воскликнул Александр Львович. Ты говоришь это так, будто я сейчас начну с тобой спорить, начну тебя переубеждать, стыдить даже. «Как ты можешь такое говорить! Да ты изменница поэзии!» И всё такое прочее. Но я не буду этого говорить, потому что полностью с тобой согласен. Даже больше скажу: ты затронула сейчас тему, которая всегда меня волновала. Постараюсь выразить её так: соответствие, а может и несоответствие, жизни художника его творчеству. Мы на днях разговаривали на схожую тему с моим издателем, Борисом Чивиным знаете его, наверное. Но там всё несколько с другой точки рассматривалось. Он совсем уж радикальные взгляды высказывал, вплоть до отрицания искусства как такового.
Очень странно от него такое слышать, подал голос парень.
С ним такое часто бывает, и вряд ли он сам верил в свои слова. Просто он провокатор по натуре и подбивает меня на разные нелепые суждения. Проблему, если посмотреть на неё с того угла, который задала нам Таня, можно истолковать примерно так. Вот мы видим писателя. Писатель, скажем, даёт интервью. Ведёт себя крайне экзальтированно мимика, телодвижения, слова, всё выдаёт в нём его нечеловеческие страдания и жертвы, через которые он прошёл при написании своей книги. Вне всяких сомнений, этот человек положил себя на алтарь искусства. Причём целиком и бесповоротно с этого алтаря его уже не сдвинешь. Но потом мы берём его книгу и начинаем читать. И видим: книга-то так себе! Нельзя сказать, что бездарная, но и выдающейся её не назовёшь. Средняя книга. Но писатель уже на алтаре, его самопожертвование уже не остановить! Он ходит по улицам с горящими глазами, бормочет себе что-то под нос. Болезнь, иначе и не скажешь, болезнь несоответствия между умениями и созданной им о себе иллюзией! И всё бы ничего, мы могли бы проводить его улыбающимися взглядами, но писатель этот от своей болезни чахнет и умирает. Или, ещё того хуже, сам накладывает на себя руки. Сгорел, одним словом. А всё ради чего? Ради какого-то фантома, призрака. Иллюзии. Да, о нём напишут как о беззаветном мученике искусства, найдутся такие, кто назовёт его гением, причём совершенно незаслуженно, но стоила ли его жизнь, такая короткая, бессобытийная и, в общем-то, пустая всей этой экзальтированной бравады? Он уже на том свете, его не вернёшь. А что интересного он видел? Да ничего он весь вышел в иллюзорные переживания. С таким пониманием, с таким видением творческой личности я, конечно, не могу согласиться. И ты абсолютно права, Таня, что не хочешь разделять эту участь. В жизни, какой бы сложной она ни была, всё-таки немало прелестей, и ещё неизвестно, можно ли на одну чашу с ними поставить прелести творчества. Мне почему-то кажется, что победа всегда будет за жизнью.
Очень странно от него такое слышать, подал голос парень.
С ним такое часто бывает, и вряд ли он сам верил в свои слова. Просто он провокатор по натуре и подбивает меня на разные нелепые суждения. Проблему, если посмотреть на неё с того угла, который задала нам Таня, можно истолковать примерно так. Вот мы видим писателя. Писатель, скажем, даёт интервью. Ведёт себя крайне экзальтированно мимика, телодвижения, слова, всё выдаёт в нём его нечеловеческие страдания и жертвы, через которые он прошёл при написании своей книги. Вне всяких сомнений, этот человек положил себя на алтарь искусства. Причём целиком и бесповоротно с этого алтаря его уже не сдвинешь. Но потом мы берём его книгу и начинаем читать. И видим: книга-то так себе! Нельзя сказать, что бездарная, но и выдающейся её не назовёшь. Средняя книга. Но писатель уже на алтаре, его самопожертвование уже не остановить! Он ходит по улицам с горящими глазами, бормочет себе что-то под нос. Болезнь, иначе и не скажешь, болезнь несоответствия между умениями и созданной им о себе иллюзией! И всё бы ничего, мы могли бы проводить его улыбающимися взглядами, но писатель этот от своей болезни чахнет и умирает. Или, ещё того хуже, сам накладывает на себя руки. Сгорел, одним словом. А всё ради чего? Ради какого-то фантома, призрака. Иллюзии. Да, о нём напишут как о беззаветном мученике искусства, найдутся такие, кто назовёт его гением, причём совершенно незаслуженно, но стоила ли его жизнь, такая короткая, бессобытийная и, в общем-то, пустая всей этой экзальтированной бравады? Он уже на том свете, его не вернёшь. А что интересного он видел? Да ничего он весь вышел в иллюзорные переживания. С таким пониманием, с таким видением творческой личности я, конечно, не могу согласиться. И ты абсолютно права, Таня, что не хочешь разделять эту участь. В жизни, какой бы сложной она ни была, всё-таки немало прелестей, и ещё неизвестно, можно ли на одну чашу с ними поставить прелести творчества. Мне почему-то кажется, что победа всегда будет за жизнью.
Вино потихоньку выпивалось.
Теперь, Игорь, твои рассказы, взял Александр Львович со стола несколько листов.
Пауза после этих слов получилась довольно длинной и была заполнена многочисленными улыбками и даже смешками девушек. Низовцев тоже улыбнулся.