Хочешь, я покрещусь? тихо вслух спросила я, глядя на купол церкви.
В этот момент зазвонили колокола. Час дня, колокола всегда звонят в это время, я знала это, но в тот момент восприняла как знак и ответ бога.
Вечером Гога пришел за остатками своих вещей. Я кинулась к нему.
Я тебя больше не увижу? спросила я, крепко обнимая его за шею.
От Гоги пахло табачным дымом, этот запах всегда ассоциировался у меня с ним. Тут до меня дошло, что я сейчас навсегда потеряю его. У меня внутри что-то оборвалось, бог меня бросил, Гога сейчас тоже бросит. Я вцепилась в его шею и рыдала так, как никогда в жизни. До того момента мне еще никогда не было так больно. Я думала, что я умру, если отпущу его. Гога взял меня на руки и сел со мной на диван.
Конечно увидишь, что ты такое говоришь! Не плачь моя маленькая, не плачь, повторял он.
Спустя какое-то время во мне не осталось слез и я ослабила хватку, на шее у Гоги остались красные следы от моих рук.
Я хочу покреститься, но я не знаю как. Ты мне поможешь? Мама сказала, что я ерундой всякой занимаюсь, и ноги ее в церкви не будет, потому что бога нет, а я верю во всякую чушь.
Конечно Рита. Я завтра схожу в церковь и узнаю по каким дням у них проходит крещение.
Теперь Гога очень редко называл меня дэдико, теперь он называл меня почти всегда по имени, говорил, что я уже большая девочка, и должна к этому привыкать.
Позже мне позвонила мама и сказала, что сегодня не придет домой, и чтобы я ее не ждала.
Мама сказала, что придет завтра, а может и послезавтра. Пожалуйста, не уходи, останься сегодня ночевать здесь, жалобно сказала я Гоге.
В моих глазах стояли слезы, видимо он боялся, что я снова расплачусь и сказал что останется. Было семь часов вечера, в Тбилиси мы с Гогой всегда ужинали в семь, если оставались одни.
Давай поужинаем? предложил Гога.
Я кивнула головой и открыла холодильник. В нем было пусто.
Так Рита, ты уже большая девочка, и пора бы тебе научиться готовить. Одевайся, пойдем в магазин, а потом мы что-нибудь приготовим, хорошо? сказал Гога, закрывая дверцу холодильника.
Он оглянулся, в кухне меня не было, вышел в коридор. Я стояла возле двери обутая и с сумкой на плече. Эту сумку мне недавно принес Гога, я же уже большая девочка, а значит у меня должна быть взрослая женская сумочка. Внутри нее было пусто, но это было не важно. Главное что была сумка, и что сегодня Гога не уйдет, и будет как раньше делать со мной что-то. В магазин так в магазин, готовить так готовить, мне было все равно что делать, главное, что делали мы с ним это что-то вместе.
Мы сварили харчо и сделали чанахи, также сделали хачапури, правда из готового теста, и Гога сказал, что это не то, тесто надо делать самому.
Может ты передумаешь уходить? спросила я осторожно.
Ты не представляешь, как тяжело далось мне это решение. Я люблю твою маму больше всего на свете, и тебя тоже очень сильно люблю. Но я многое понял, эта жизнь не для меня. Твоя мать тянет меня на дно, я боюсь, что мы очень плохо кончим.
Я не понимала какая «эта» жизнь не для него. Разве вообще существует другая жизнь? Но спрашивать об этом не стала.
Забери меня с собой, пожалуйста. Я не нужна маме, и так всем будет лучше.
Я поговорю об этом с ней, ответил Гога после некоторого молчания, пока обещать ничего не буду.
Утром я проснулась от охов-вздохов, так я называла звуки, которые издает мама, закрываясь в комнате с каким-либо мужиком. Она никогда не стеснялась моего присутствия в квартире. Гога был первый кто просил ее вести себя потише.
Да плевать мне на нее! Она все равно ничего не понимает, как-то сказала мама, и Гога оставил попытки утихомирить ее.
Наверное они помирились, подумала я. Пока я была в ванной Гога ушел. Когда я зашла на кухню мама варила кофе.
Где Гога? чуть ли не плача спросила я маму.
Да никуда не делся твой Гога. В церковь пошел, ерундой этой твоей заниматься, мама повернулась и посмотрела на меня. Только не хнычь! Что тебе вообще взбрело в голову? Зачем тебе вдруг приспичило креститься?
Так бог хочет.
Откуда тебе знать чего он хочет? Выдумываешь херню всякую.
Нет. Я знаю что он есть. Я это чувствую, чувствую его присутствие.
Зря я оставляла тебя со Светкой, забила тебе дуростью всякой голову.
Почему ты так против? Ведь хуже мне от этого не будет.
Почему ты так против? Ведь хуже мне от этого не будет.
Не знаю. Может ты и права, хуже не будет, уже спокойно сказала мама, я только не понимаю, зачем тебе это нужно, откуда такая потребность в боге?
Он мой друг. С ним же можно дружить?
Мама смотрела на меня и молчала. На ее лице была скорбь.
Да. Дружи с богом, если хочешь. Может ты когда-нибудь простишь меня, после некоторого молчания добавила она.
Я не стала спрашивать за что мне нужно прощать ее. Мне не хотелось с ней разговаривать по душам, потому что всегда подобные разговоры заканчивались ее слезами и обвинениями меня во всех грехах.
Вернулся Гога, он улыбался, и не разуваясь зашел на кухню.
В субботу идем креститься! Ты довольна, девочка моя?
Прекрати с ней сюсюкать, она уже большая, огрызнулась мама.
Смотри что я тебе купил, Гога достал что-то из кармана, не обращая внимания на мамин комментарий.
Он положил передо мной золотую цепочку с крестиком, сказал, что это будет знак того, что я крещеная, что крестик надо будет беречь и охранять как символ своей веры. Я крепко обняла его за шею и поблагодарила.
Вы с мамой помирились? Ты останешься? тихонько шепнула я ему на ушко.
Да, дэдико.
Вахтанг, прекращай! снова крикнула мама, и не держи ее вот так!
Я висела на Гоге, обвивая его ногами за талию, а он поддерживал меня за попу.
Она всегда для меня будет малышкой, сказал Гога, опуская меня на пол, но я буду стараться, я помню, она уже большая.
Тетя Света рассказывала про таинство крещения, она говорила, что в этот момент у человека появляется ангел-хранитель, и что теперь они с богом неразделимы, теперь бог всегда будет с ним. Она говорила, что если человек крестится в сознательном возрасте, то чувствует прикосновение бога. Я почувствовала прикосновение только ледяной воды, и от батюшки воняло старостью. Это единственное, что сохранилось в моей памяти о крещении. Мы были с Гогой, и он стал моим крестным отцом. Еще с нами была какая-то женщина, которую я видела в первый и последний раз в жизни, она была моей крестной матерью. Я даже не помню как ее зовут. Мама наотрез отказалась с нами идти, сказала, что у нее месячные, а с ними в церковь входить нельзя. Я выполнила свою часть уговора покрестилась, а бог выполнил свою оставил Гогу.
Что такое месячные я узнала через два года. Со мной был Гога, и конечно не было мамы. Мама не удосуживалась рассказывать мне о таких вещах как тонкий женский организм, а подруг, которые прошли этот момент взросления у меня конечно не было. У Гоги же и мысли не закрадывалось о том, что я могу не знать о том, что такое месячные, как они проходят и по какой причине. До этого момента я для него была маленькой шестилетней девочкой, которой он меня узнал.
Я сидела в ванне, из меня текла кровь, и я думала что умираю. Ничего страшнее со мной в жизни еще не происходило. Я отчаянно и в голос просила бога о том, чтобы это прекратилось. Сквозь дикие рыдания вперемешку со всхлипываниями было непонятно, что именно я говорю, но говорила я громко, периодически срываясь на крик. Гога стоял под дверью в ванную и просил, чтобы я открыла дверь. Я наотрез отказывалась, я думала, что если он увидит меня такую, то непременно перестанет меня любить, и от этого мне становилось еще страшнее. Минут через двадцать моя истерика перешла в тихий плач без слез и Гога снова начал просить чтобы я открыла дверь, я снова отказалась.
Скажи хотя бы что случилось, я же очень переживаю, просил он.
Я умираю.
Почему ты так решила?
Я не могу сказать, ты меня разлюбишь.
Дэдико, Рита, послушай, ты хоть уже и большая, но для меня всегда будешь моей малышкой, и что бы там ни случилось, я никогда тебя не разлюблю, слышишь, никогда.
Я встала из ванны, дернула щеколду и села назад. Гога тут же вошел в ванную. Слезы снова хлынули ручьями. Сейчас он скажет, что я мерзкая и отвратительная и скорее бы я сдохла в этой ванне, чтобы они с мамой смогли выбросить меня на помойку. Я закрыла глаза и приготовилась к худшему, но ничего не происходило. Я открыла глаза и посмотрела на Гогу, он стоял в растерянности, и смотрел на окровавленный подол моей юбки.
Дэдико ты поранилась? Или что случилось? Откуда эта кровь?
Оттуда, сказала я, указывая пальцем на причинное место.
Я снова закрыла глаза и приготовилась к худшему. Первый раз в жизни мне стало стыдно по интимному поводу. Никто никогда не учил меня тому, что у человека есть интимные места, и что о них не следует говорить и показывать их, потому что это неприлично. На то они и интимные места.
Я снова закрыла глаза и приготовилась к худшему. Первый раз в жизни мне стало стыдно по интимному поводу. Никто никогда не учил меня тому, что у человека есть интимные места, и что о них не следует говорить и показывать их, потому что это неприлично. На то они и интимные места.
Лишь однажды в один из моих редких походов в церковь у меня совершенно случайно завязался разговор с одной женщиной, на ней была церковная одежда и я решила, что она служительница церкви. Она говорила о грехе и блуде, а на мне было одето неприлично короткое платье и без рукава. В общем, она подошла ко мне «читать нотации», но то что она говорила, не звучало как нотации. Сначала она спросила, знаю ли я что в такой одежде не принято ходить в церковь и почему. Я ответила что нет, и она предложила мне поговорить на эту тему. Она-то и рассказала мне об интимных местах и о том, что мальчики отвлекаются от мыслей о боге, глядя на эти места, а так же голые ноги и руки. Тогда я решила, что все, что во мне есть женского грех.
Тогда мне было одиннадцать лет, и то была церковь в которой я крестилась, мы переехали на новое место и мне хотелось попрощаться с этой церковью. Прошло два года, все это время в церковь я не ходила и думать забыла о том разговоре. Единственное что засело в моей голове, так это то, что отличает меня от мужчины грех.
Гога сел рядом с ванной, гладил меня по голове и целовал в макушку.
Дэ, я очень люблю тебя, ты мне веришь?