В этом мире все знают о том бессознательном факте, что умирающие ревнуют людей к жизни, и что живые ревнуют умирающих к смерти.
Значит, естественно. Я не забуду Бьюфорда. Он тоже не забудет меня.
* * * *
Life is too small,
When death takes its toll
Группа Pain Of Salvation
Я проснулся под будильник на телефоне. Под монотонно-угрюмую вибрацию заиграла песня Shut Up группы Bloodhound Gang, но должной бодрости она мне не придала. Я отсрочил будильник на несколько минут и повернулся на левый бок. В правом боку внизу что-то сильно кололо.
Я даже не успел заметить, как минуты досыпания прошли и музыка опять заиграла с той же хмурой веселостью, которая точно не из моей жизни звала в меня в мою. А я не шел туда, а оставался здесь, потому что, хорошо или плохо, но я воспринимал ее только как сигнал и ничего более. Боль в правом боку отпустила. Да и боль была точно не моя, а кого-то, кто лежал рядом. Но рядом не было никого. Я даже огляделся. Значит, все же, моя.
Это был первый день второго семестра. Я был рад, что возвращаюсь снова в ту жизнь, которой мне не хватает. Даже надел новые рубашку и забавный, и в то же время, серьезно-официальный джемпер. Я счел, что он подходит ко мне. Он это я. Но я, к счастью, не он. Вот как-то так. В конце концов, вещи это не то, на что стоит тратить свою жизнь и себя самого, подумал я, вещи это всего лишь вещи.
Так или иначе, а после пар я оказался с моей подругой в больнице. Я плохо помнил, как лежал в палате, подруга волновалась неподалеку, сидя на тумбочке.
Ты ведь жив будешь? Обреченно спросила она.
Возможно, ответил я. От удаления аппендикса никто еще не умирал.
Хотя, я не знал, умирал кто-нибудь или нет. Скорее всего, умирал, как подумал я. Бывает у каждого врача, как и у каждого человека, такой день, когда все валится из рук. Вот так я лежал и думал: «такой день сегодня у моего врача или нет?»
Подруга куда-то ушла. Сказала, скоро вернется. Врач прощупал мой живот и я подписался на удаление червеобразного отростка.
Затем я лежал на операционном столе и замерзал. Из щелей в окнах сифонило по-страшному. Никого не было довольно долгое время. У меня уже заложило нос, и я стал гнусаво петь песню группы POD, чтобы как-то согреться. Пришла сестра и укрыла меня одеялом. Прямо на операционном столе.
Пришел врач. И за анекдотами он подключил меня к бутылке с какой-то жидкостью. Именно так. А не бутылку ко мне. Такое было чувство. Хирургические лампы, как глаза огромной стрекозы заслепили меня. Я даже засмеялся от его анекдотов, а затем мои глаза начали косеть и ими очень трудно и больно стало управлять. Мне даже показалось, что они вращаются в разные стороны. Я решил их закрыть и провалился в бездонную чернь, где был я и маленькие скользкие коврики для душа. Но этого я не помню.
Дальше меня принесли в палату.
Я был рад видеть там мою девушку, когда очнулся. Но когда она села ко мне на койку, стало настолько больно
Любимая пришла ко мне А чего это ты пришла? Слушай, лучше иди, не смотри на меня такого. Недовольно бормотал я и глядел на нее через ресницы.
Она ушла и, наверное, почти не обиделась. Мой пузырь был полон мочой, а голова мыслями о жажде. Затем я стал посылать и сестер за то, что они не могли мне помочь помочиться.
Всю ночь после этого мне снились замороженная клубника, вишни, а также сочный арбуз.
Когда отошел немного, вспомнил, как летом, в июле, дома, любил засиживаться допоздна с книжкой или у компьютера. Вернее, даже не допоздна, а до утра.
Спокойно, не торопясь, пил зеленый чай, оставляющий грубый темный налет внутри чашки, и читал или писал. Иногда выходил курить на пустынную улицу. И также спокойно продолжал свое ночное бдение. Дочитывал до логического конца, встречал на улице в тапках, или дома у окна, яркий бархатный рассвет незаходящего солнца. С чувством, как будто берег встречает пятиметровую волну, когда все люди бегом сползают с пляжа в предтече удара вселенской убийственной свежести, и замирают, наблюдая, где-то на безопасном расстоянии.
Такие вот чувства у меня вызывал тот рассвет, покрывающий все вокруг грейпфрутовым цветом. Казалось даже, что и вкус у всего вокруг был соответствующим. Затем я зевал, съедал что-нибудь и ложился спать на неопределенный срок.
Теперь же мое захолустье сплошь покрыто снегом Да и вместо вечного дня там теперь вечная ночь.
Не существует бессмертных вещей.
Не существует вещественных бессмертий.
А я здесь, в совершенно другом городе, и здесь, казалось бы, совсем другая жизнь Если бы я не был мной. Здесь мой образ жизни был практически тот же. Курю для мыслей. Мыслю для того, чтобы курить. Засиживаюсь допоздна. Вот только рассветов еще не встречал.
Сейчас я стоял и курил в больничном сортире на границе между умывальней и кабинкой и глазел в окно, стряхивая пепел в чернющую бездну дыры для слива. Падая, он крутился в воздухе по спирали, прилипал к воде и исчезал в ее мраке.
На улице было даже красиво. Шел тихий снег. А фонари больничного двора превращали его в золотистого цвета творожок. И я понял, откуда рекламщики взяли это сравнение. Меж деревьев уныло звал к себе банкомат. На въезде, рядом с машиной скорой помощи, копошилось несколько человек. Все в черном, кроме одного. Тот был в белом. Что они делали, я не разобрал. Но их было достаточно для того, чтобы убедиться, что там, за окном, жизнь еще идет.
Я вздохнул и впервые за несколько дней почувствовал в душе странно жгущее нечто, заставляющее погружаться в грезы и курить, чувствуя свою беспомощную всепоглощенность бесконечными пустыми коридорами больницы, чьи темные углы в ночи, как черные дыры, засасывающие в себя все, что проходит мимо. И территорию больницы я в своей голове, никак не мог соотнести с той реальностью, в которой я обычно живу.
Я находился в эфемерном мире носилок, кресел-каталок, сквозняков и бесконечных дверей палат и, несмотря на привычный вид за окнами, мимо которого я все время проходил по улице, не обращая никакого внимания, казалось, что кроме этого удушливого и, вместе с тем, крайне свободного (как спичечный коробок с жуком внутри) мира не существует больше ничего. А доктора, навещающие, в том числе и моя подруга, никуда не уходят, а просто их засасывает в черные дыры темных углов, а утром они освобождаются.
И это чувство было не только тоской по девушке, каким-никаким, но все же, друзьям и пиву в интеллектуально-мудрственном бреду гуляния; не просто осознание, как же сильно я люблю свою девушку с именем, похожим на блеск золота, отражающего синеву небес.
Это было даже нечто большее.
И намного сильнее.
Это была любовь к моей реальности, какой бы глупой, бессмысленной, или же наоборот, важной и содержательной она ни была. Я рвался в нее всеми линиями моего бессознательного и сознательного.
Это была яркая, но эпизодическая любовь к моей жизни.
* * * *
Мне не спится. Я лежу на диване и пялюсь в звездное небо. Сегодня небо необычайно чистое. Лишь небольшая группа серых облаков кучкуется где-то над домами, там же край большой луны. Я рассматриваю самое маленькое и мутное созвездие. Никогда не удавалось рассмотреть его как следует. А теперь получается. Четыре звезды образуют крохотный ромб, рядом еще три примостились подряд, а все остальное какая-то мелкая, едва различимая звездная пыль.
Это была яркая, но эпизодическая любовь к моей жизни.
* * * *
Мне не спится. Я лежу на диване и пялюсь в звездное небо. Сегодня небо необычайно чистое. Лишь небольшая группа серых облаков кучкуется где-то над домами, там же край большой луны. Я рассматриваю самое маленькое и мутное созвездие. Никогда не удавалось рассмотреть его как следует. А теперь получается. Четыре звезды образуют крохотный ромб, рядом еще три примостились подряд, а все остальное какая-то мелкая, едва различимая звездная пыль.
Я закидываю руки за голову и локтем прикрываю луну. Пыль превращается в крошечные точки. Но их композицию я уже разглядеть не могу.
Я долго думаю, какой же я звук только что слышал, прежде чем он повторяется. Это тихий стук в мою дверь. Кого же это могло принести? Я сразу подозреваю, что это Рчедла. Кто еще может прийти так поздно. Не то, чтобы Рчедла приходила ко мне раньше также поздно, просто, действительно, больше идти некому.
Я спасаюсь от индейцев. Говорит кто-то шепотом у меня за спиной. Я в растерянности кручу головой, оглядываю все вокруг, даже включаю свет. Но никого не обнаруживаю.
Тем временем в дверь постучали еще раз. Так, будто уже собрались уходить: последний удар точно куда-то провалился, проглотил сам себя.
Я открываю дверь. Сначала я думаю, что надо мной подшутили. Улица совершенно пустынна. Напротив меня стена другого дома, по которой ползет дикий виноград, окне дома горит свет. Виноград даже не ползет, а висит. Такое чувство, что ему вдруг стало лень ползти, и он обмяк отдохнуть.
Здравствуй. Говорит чей-то бас. Откуда-то прямо передо мной. Я посильнее высовываюсь из дверей, смотрю вверх (может кто-то свисает с крыши), а затем вниз, под ноги. У ног моих сидит большая черная птица, очевидно, грач.
Здравствуй. Наконец отвечаю я.
Не заметил, что ли? Спрашивает грач, как будто не спрашивает вовсе, а говорит что-то само собой разумеющееся.
Да, пожалуй. Чешу я затылок, проходи.
Голос у птицы мягкий, бархатный, низкий, томный и слегка скрипящий. Такое чувство, что грач находится на склоне лет. Но я ошибся. Он влетает в мой дом с бодростью юного и садится на подлокотник дивана. Его лапы мягко цокают о лакированное дерево.
Я сажусь на диван и открываю банку пива. Ключ хлопает в пиво смачно и самозабвенно. Я отхлебываю немного и мы с ним вместе смотрим на бесстрастно мерцающее небо.
Спасибо, что помог мне выбраться из этого ада.
Благодари Рчедлу. Он некоторое время молчит.
Вокруг столько смертей, не правда ли?
Грач молча смотрит на меня. Я даже начинаю верить, что он обычная птица. Только вот взгляд у него человеческий, а может, даже более осознанный, чем у человека.
Нет, не правда.
Я не понимаю, что он имеет в виду.
Как так? Ведь умерла Сайнтголга, умирает Бьюфорд. А может, уже умер.
Вопрос уже в не в этом. А в том, будут ли они жить для тебя мертвыми.
Конечно будут
Я не о том. Как будто читает мои мысли Грач. Не принимать смерть человека или понимать, что человек умер, но живет в твоем сердце совершенно разные вещи.
Ах, это Я делаю большой глоток. Знаешь, это произошло и всё тут. А я живу дальше.
Я понимаю. Но пришел я не из-за этого. Я пришел поговорить с тобой о том, что в твоей жизни не так.