\Бывал в грядущем я и в днях старинных,
\За жизнью самых разных стран следя
\Безвестных, век которых был недлинный,
\Известных, тех, что в Лету нисходя,
\Спустя столетия побед и славы
\Внезапно исчезали, словно лавой
\Борьбой вождей и классов сметены
\Мне, всё же, важен путь моей страны.
\Бессмертие даётся только духу,
\Что волен к горним звёздам воспарить
\И чудеса для разума и слуха
\Своим волшебным словом сотворить.
\Дух этот может в языке храниться.
\Пусть Богом суждено нам раствориться
\Среди потомков самых разных рас,
\Лишь он в веках останется от нас.
\И вот, я этот дух, подобный вздоху,
\Как гугл крылатый над моей страной,
\Лечу и вижу сквозь туман эпохи
\Уход одной, потом приход иной
\Живой системы ценностей и знаков,
\Укладов, мифов, идолов, однако,
\Вот явно беды поздних лет видны
\И раны от проигранной войны.
\Во всём плоды я вижу просвещенья:
\Воздушных в небе кораблей полёт,
\Людей простых на небо вознесенье,
\Морских судов под льдинами поход,
\В домах у всех прибор, что всё покажет
\И обо всём на свете вам расскажет,
\Поспорить и повздорить людям даст
\И даже за ус дерзко дёрнуть власть.
\Там чудеса, там вещи словно слуги
\Любому барскую даруют жизнь.
\Общаться можно издали друг с другом
\Вот тут ты о колонну опершись,
\Стоишь в тени Казанского собора,
\А он твой друг- в глуши тверского бора
\Среди своих охотничьих забав,
\Замёрзшим ухом к коробку припав.
\В углах там, где иконам было место,
\Теперь окно стеклянное горит,
\И в нём, в окне, как, право, неизвестно,
\Мир духов память прошлых дней хранит.
\Там духи говорят, поют и пляшут,
\Кричат, зовут, и вам руками машут,
\Дух даже тех, кого давно уж нет
\На белом свете очень много лет.
\На улицах стоят домов громады,
\Но лошадей совсем не видно тут,
\А экипажи с жутким рыком ада
\Сплошной рекой железною текут.
\Огнём холодным ночью город светел,
\При жизни никогда на белом свете
\Див и чудес я не видал таких,
\И горд я тем, что русский гений в них,
\Во многих делом всё же воплотился,
\Но много вижу всюду черт плохих.
\Жаль, что народ в ораву превратился,
\Всегда готовый убивать своих,
\Предпочитая дружеству насилье.
\О Боже, где же ты, моя Россия,
\Та, о которой я порой мечтал,
\Здесь словно дух свободы не витал?
\Свобода тут ещё должна родиться
\Из кокона сумбурных этих дней,
\Страна моя должна преобразиться,
\Я знаю, вам ещё гордиться ей,
\Но вижу в душах многих зло и подлость,
\И низкой лжи отменена осёдлость,
\И суета во всём, и маета,
\И нет на большинстве из вас креста.
\Всем правит не стремленье к совершенству,
\А бесовство людских страстей дурных,
\Отсюда казнокрадство и мошенство,
\Стяжание богатств и благ земных
\И ненависть в недобрых и порочных,
\ Но также есть и те, чьи чувства прочны.
\На них одних и держится страна,
\Их творческим трудом освящена.
\Куда же мне, бесплотному, податься?
\ Куданибудь в леса, в деревню, в глушь,
\Где можно б было творчеству предаться,
\В одну вселившись из чистейших душ,
\Что верной мне средь войн и смут осталась.
\Ты знаешь, духам не дана усталость.
\Так странствовал бы дальше по стране.
\Но вот я вижу, что везёт уж мне.
\Немного в мире есть певцов, чьи строфы
\Подобны искупленью за грехи
\Народа, и несут как на Голгофу
\Они как тяжкий крест свои стихи
\А в них не развлечение счастливых,
\Не жалкая забава нечестивых
\Или юнцов, чей узкий кругозор
\Закрыл собой любовных чувств забор.
Я вижу в них Поэзии атлантов
C душой кристально чистой и талантом,
Открытьями их преисполнен стих.
А вот и он, Поэт, один из них.
Хотя и не «укушен он пчелою
Печали», муки и страданья злою,
Но всё же мне он под руку попал,
И так для духа медиумом стал.
Я жив, покуда в мире есть поэты.
Средь них я руку верную найдя,
Вожу ей по листу, на всё на свете
Словно глазами новыми глядя.
И как удачно это всё сложилось,
Быть может, в этом скрыта божья милость,
Что медиум мой так влюблён в мой слог,
И, значит, как и я писать бы мог.
Давно мой вечный дух незримо бродит
Среди поэтов разных по земле
И в их сердцах приют себе находит.
Как будто ветер уголья в золе
Он души их порой воспламеняет.
Порой и мысли их он направляет,
А с ними руку, пишущую стих,
Но выбирает всё же он из них
Того лишь только, кто его достоин,
Того, кто русских слов ларец открыв,
Увидеть может в сложности простое
И вечное сквозь призму ясных рифм.
И в громком шуме мира шёпот свыше,
Кто, как и я когда-то, ясно слышит,
Настроенный на стих как камертон,
Вот, наконец-то, вижу- это он
Вот я и тут, в его вселившись душу,
Я вновь в котёл мирских страстей попал,
Мне, духу вечному, сей опыт нужен.
Поэту ж сильным потрясеньем стал
Приход мой, и в своём воображенье
Он словно пережил преображенье.
Теперь в душе он Пушкинъ, то есть я.
Итак, я ожил в нём, мои друзья.
Его душа с моей соединилась,
Слова эпох в одном потоке слились.
Я вовсе не смущаюсь от того,
Что мне в уста, так же как я в его
Свои слова, идеи, рассужденья
Непроизвольно без предупрежденья
Вложить в строке порою смеет он.
Ведь в этом весь слиянья душ закон.
Астрахань и поэт
Астрахань и поэт
Я вижу снова город в дельте Волги,
Что русский уж почти полтысчи лет,
Его глазами. Там, где не был долго,
Годов прошедших словно бы и нет.
Тут как мечи златые, с солнцем споря,
Виднеются вдали кресты соборов,
А над тремя мечетями, подряд
Как сабли полумесяцы горят.
Тут взгляд манит палитрою осенней
Косых заборов дикий виноград.
Уже деревья-великаны землю
Своим червонным золотом мостят.
То тут, то там вздымаются хоромы,
И сонный мир таинствен и огромен.
И так же праздник в воздухе разлит,
И праздность словно дух над всем царит.
Недалеко канал в лучах искрится,
На крыши смотрит солнце свысока,
Тут в зеркало воды глядятся птицы
И белые как вата облака.
Вот вижу дом, как буква Г, в котором
Служенье близким людям, разговоры,
Но если не считать часов, когда
Опять душа готова для труда.
Дом тихий словно прячется от сглаза,
И нарушает только лишь один
В тиши полуденный призыв к намазу
Спокойствие татарской слободы.
И в этом доме, где бывал Селенский**
(вот балагур!), живёт сейчас вселенский,
В том у меня совсем сомнений нет,
Но астраханский, всё-таки, поэт.
Я помню этот старый город южный
И с минаретов муэдзинов крик,
Татар-базара шум и гам натужный,
Рядов гортанный рыночный язык.
И белый кремль с зубчатою стеною,
И Волгу-реку с вольною волною,
Широких жарких улиц сушь и пыль,
И южной степи высохшей ковыль.
Я побывал инкогнито когда-то
В сем городе, ел чёрную икру,
Вкушал плоды земли в садах богатых
Суворовских, смотрел из лож игру
В театре драмы, коему ровесник,
Притом, листал, дремля, губернский вестник,
Успенский посещал в кремле собор,
И в праздники церковный слушал хор.
Ещё в архивах рылся я губернских,
Ища про войско Пугачёва весть,
Бывал два раза на обедах земских,
Не мог лишь только оказать я честь
Губернской властью облечённым лицам,
На бал, назвавшись Пушкиным, явиться,
Или в собрании стишком блеснуть,
Иль за девицей модной ухлестнуть.
Без бакенбард, едва себе бородку
С усами Дон Хуана отрастил,
Наняв рыбацкую в лабазе лодку,
В селе приволжском пару дней гостил.
Я там ухи попробовал ловецкой,
Ловцов дивился силе молодецкой,
С ватагой шумной выловив с утра
Длиной с телегу чудо-осетра.
Царь рыбы, солнцем вяленой, отведал,
Что волгари назвали балыком,
Икры вкусил ястычной за обедом,
Знакомясь так с татарским языком,
Который блюдам дал названья эти,
Вкуснее ничего на белом свете,
Хотя и на больших пирах сидел,
Признаться честно, сроду я не ел.
Про Пугача и Разина рассказы
В тетрадку, как привык, я записал,
И дожидаться смирно стал оказий,
И собираться в дальний путь я стал.
И, переполнен замыслов кипучих,
И впечатлений юга самых лучших
С большим отрядом местных казаков
Уехал прочь я. Был мой план таков:
Когда-нибудь сюда, Бог даст, вернуться
И этот чудный южный край воспеть,
В просторы эти снова окунуться,
Пыль, жажду и жару перетерпеть,
Как терпит стужу северянин каждый.
Залив арбузным свежим соком жажду,
В степи под этим звёздным небом спать
И смуглостью лица похожим стать
На местных сельских россов и ногайцев.
Мечтал, приехав на российский юг,
Кувшинками в протоках любоваться,
Вот, думал я, вернусь сюда, мой друг,
И в знойный день в тени арбуз холодный,
Блестя своей раскраской благородной,
По шву вдруг треснет громко в тишине
И райский сладкий сок подарит мне.
Царь-ягоды держа ломоть хрустящий
Словно бокал искристого вина,
Вкушу арбузной красной влаги, слаще
Которой в жизни мало что я знал.
Вдохну вновь терпкий горький дух полыни,
Увижу вновь царя полупустыни
Верблюда чудо о двоих горбах,
И юных дев ногайских на арбах,
И прилетят толпой ко мне виденья
Сарматских диких плясок и пиров,
Пройдут раввинов иудейских тени
Дыханием лихих степных ветров.
Я думал: средь бугров степных кочуя,
Ужо обычай древний опишу я
Народов гордых, чей простыл и след,
О коих уж нигде помину нет.
Но жаль теперь, при жизни не пришлось мне
Вернуться снова полным сил сюда,
Где племена живут, не зная розни,
Лет пролетела мимо череда.
Мой вечный дух, летя на позывные,
Вновь призван был дела уже иные,
Иные дни и судьбы описать,
Мир духов и людей стихом связать.
Себя не узнаю в строке порою,
Вы скажете, теперь тяжёл мой слог,
Сухой и неказистый он, не скрою,
Но так лишь стих теперь слагать я смог.
Иные дни теперь, иные темы.
Ах, знали б вы, как сильно давит время!
Века с именья стихотворных строк
Берут привычной лёгкостью оброк.
Увы, иными ныне стали люди,
В календаре уже иные дни.
Но русскими мы оставаться будем,
Пока поит нас русских слов родник,
Пока на этом грешном белом свете
Порой ещё рождаются поэты,
Что красотою рифм ласкают слух
И возвышают музой русский дух.
В кого я воплотился ныне
Совсем не важно, всё таков
Мой вольный нрав, я без унынья
Царю в империи стихов.
А тот, кто пишет эти строки,
Урывками он брал уроки
В стихах моих и принял дух,
Чтоб свет мой с веком не потух.
Стихов российских механизм он
Постиг не сразу, хоть умел
Строфу закончить афоризмом
И страсть к метафорам имел.
Не знал он жизни, и деталей
В его поэмах не хватало,
И ткань их потому рвалась,
Что без основы сей ткалась.
Он с юности мечту лелеял:
За рифмы надолго засесть.
Но жизнь не тихая аллея,
Где время для прогулок есть.
Он долго ждал того мгновенья,
Когда польются откровенья.
Тех, кто вымучивает стих,
Невольно презирал он их.
Войти в сообщество поэтов
Из гордости не захотел,
В котле критических советов
Вариться не его удел.
А рифмовать и так умел он,
И мыслил образно и смело.
И нитью новых смыслов мог
Стих вышивать на пяльцах строк.