Дышащий космос - Лазарь Соколовский 4 стр.

где это все? куда кого размечет?..
Как не избыть из памяти пока
кровавые подвалы ВЧК 
игра вслепую та же: в чет и нечет.

Но та страна была? и нам не снится,
пускай сейчас понуро и мертво 
когда-то здесь дышало естество
поэзии с горбинкою царицы?

То Высший Хаос был, девятый вал
стихии масс ворвался в праздность пауз 
платить счета Ты снова опоздал
на пир чумы  остался пошлый хаос?

Мы вышли, приотставшая чета,
съезжая с ритма в мелочи событий,
жизнь вновь текла, хотя уже не та,
пусть впереди кроился бродский Питер,

а там иной, возможно, и бог весть,
в какой абсурд сместятся формы, темы
мостов, каналов, рек Да город есть,
опять гудит толпа  а где богема?

Счета давно оплачены и как!..
Что ж вместо вдохновенного бомонда
с горбинкой царской  тот же рабский стяг
и серая полоска горизонта.

Мечтать о цельности смешно 
в природе все двояко.
Когда отсыпано зерно,
какого ищешь злака

другого, тоже своего,
хотя с иной подкладкой?
Второе, вроде, естество,
что прячется украдкой

Судьба мне дочь не принесла
к двум сыновьям впридачу,
что ж, не случилось проспала
такая незадача.

И втуне пропадал талант,
коль не было привычки:
не расправлял воздушный бант,
не заплетал косички,
не гладил юбочек и щек
не целовал пунцовых,
не выдал замуж  спал сверчок
под печкой изразцовой.

Роптать напрасно  что дано
не растрясти б дорогой,
пригубив терпкое вино,
лишь охмелеть немного.

Жизнь мчится мигом, как во сне,
мечталось где, любилось,
но что-то лучшее во мне
так не осуществилось

А как милы мне невпопад
сквозь утреннюю спешку
твой в зеркале, что бритва, взгляд,
лукавая усмешка,

чуть тронешь губы и глаза
каким-то легким вскрыльем
тем самым, женским Что сказать 
напрасные усилья.

Я никогда не смог бы сам,
тут нечего прибавить,
вот так рукой по волосам,
и кофточку поправить

Стою, болван, с открытым ртом 
откуда что берется,
когда бы разумом, трудом!
а что на дне колодца

Вот мне бы, думаю, хоть пядь
такой вот хрупкой воли
Мальчишкам вряд ли передать,
была бы дочь хоть что ли!

И жаль, когда уйдет во вне,
в какие-то глубины,
возможно, лучшая во мне
вторая половина.

Ветер поэзии Буря ли, лесоповал,
смерч ли тунгусский сквозь пошлую нашу аскезу 
словно прибой, он топтался, роился, взмывал
зовом сирен или рвущей простор марсельезой.

Что в тех словах Ну, подумаешь, в рифму, в размер,
или какая метафора втиснется сдуру.
Ранние весны прошли «Никаких полумер!
Только позволь ее выпустить!»  выла цензура.

Резали, жгли, запрещали Тогда самиздат
крался ночами, пророчески строки звучали.
Ветер поэзии Он проносился и над
теми, что с воском в ушах  и к непрочным началам

воли словесной хоть Как прихотлива мечта:
вдруг повенчали Петрарку свалявшимся лавром
в прибранном Риме. Натужная слава, но та,
к нам заглянув, подкосила беспечного мавра.

Пуля нашла и второго, чей парус на час
вырвался в море, играя измысленным светом.
Той ворожбы до сих пор не утратил Кавказ,
столько еще положив на распятье поэтов.

Дальше ирония гуще: кто по лагерям,
кто по чужбине, а кто задохнулся в молчанке.
Ветер поэзии Как же состарился храм,
как обветшал  и знакомым Бутырке с Таганкой

нечего делать. Какой теперь ямбам разбой 
вата мещанства с головкой накрыла крамолу
слова звенящего, даже великий изгой
не разбудил. Не хватило и тут валидола

Как это вышло  могучую тягу снесло
то ли в попсу, то ли в вязкую топь интернета.
Ветер поэзии Чайке сломали крыло,
еле хромает на взморье  осталось хоть это.

Старый Парнас без ревнителей вовсе угас,
новому долго расти у облезлого края
непониманья. Уж власть не пугается нас:
нынче поэтов не трогают  их не читают.

Дышащий космос качал и качал без корысти
волны наитий святых сквозь магнитную пыль,
толщи людские сновали с подобием истин,
зыбкую муть превращая в такую же быль,

свитки свои заполняла, смеясь, Каллиопа
детской игрой за границы дерущихся стран,
кто-то вещал о грядущем закате Европы,
кто-то в Америку плыл, растолкав океан,

Африка, даже проснувшись, блуждала в протоках
гулкой эпохи, где годы слетают за миг 
круг продвигался к истоку, набухнув Востоком
в очередных декорациях книги из книг,

той, что веками служила стеною и мыслью
входа и выхода, пусть второпях, наугад,
дерзкий народ препирался с растерянной высью,
сам испытав, что поэзия выше, поэзия над

временем и суетою царей и пророков,
«Песнею песней» врываясь в нагаданный смог,
что нарекали судьбою ли, кармою, роком,
что умещалось, как выдох, в трехбуквие б-о-г

Дышащий космос Весна колебаний роптала,
брызги любви отчисляя абсурду взамен,
мифы уже не вмещались в сухие лекала
скучных жрецов, исчерпавших раскрашенный тлен,

прежние духи от жертв перекормленных гасли,
новые волей иной наполнялись стремглав
Дышащий космос Мы тоже припутались к счастью,
в сутолке улиц кружились, друг друга обняв,

клен и рябина, частиц неиссчетных частицы,
слившись случайно на хрупкий по вечности миг.
Вот вам и бог Ну, а если кому приблазнится
что-то еще  то из умных, просроченных книг.

Можно бродить среди этих манящих развалин
иль нигилистом промчаться, вопя и круша.
Дышащий космос Скорее он материален,
как и, черпнув бестелесности, наша душа,

жизни глоточек, конечно, не полная чаша 
просто играющий судьбами шахматный блиц.
Дышащий космос И что ему выдумки наши,
наших страстей разливанное море страниц

чрез суету и беспечные сны голубые,
преданность почве и странную тягу во вне
Видимо, сам он такая же в общем стихия:
я в нем сгораю, и он полыхает во мне,

это сближенье, круженье, крушенье  дорога
в ту беспредельность, которую не опознать
Ту же пораболу ритма, что названа Богом,
временем, космос качал, и лилась благодать.

Русские страсти Вновь поверх земли
только поземка мела сообразно
истине. Толпы колоннами шли
в очередном ослепленье соблазном.

День не задался, опять календарь
перекроил приказные угрозы:
как ни старались, не плакал январь,
будто назло огрызаясь морозом

Впавший в младенчество, вождь умирал
на охраняемой теми же даче,
что породил он, где каждый фискал
словно выхаркивал: сам это начал 

жизненный круг в угловатость идей
впихивать яростно Даже котенку
явно, как в этой игре ни потей,
всех невозможно сравнять под гребенку,

выполоть разве пласты, как траву,
прямо под корень И лихо косили,
так что не ясно уже самому 
как и кого осчастливить насильем?

Сделал, что смог И уже кровенел
опыт (когда б он застрял на бумаге..).
Вспомнилось детство: «Куда ты, пострел?!»
Некого первым  Все дело в отваге,

дальше же проще  Не видно ни зги.
С измальства, вроде, учили чему-то
делай добро!  Но сплошные враги!
Я ведь как лучше Откуда же смута:

что натворил-то! Скорее назад
в майский Симбирск и на ручки бы к маме!..
Где-то читал: Робеспьер и Марат
Мы ведь за ними, по той же программе:

мало ли что от природы дано 
вот бы раздуть на костях пепелище!
Годы мелькают  все то же кино:
сытость Женевы, российская нищность

Как-то подумалось: не дилетант
сам ли, что кроюсь одним только Марксом?
Не было времени да и талант
переворачивать нравился массам.

Съезды, подполье, германский состав,
Питер, октябрь  и тюремные Горки!..
Речи, расправы, железный устав,
а под ногами сюсюкает Горький:

«Церкви не надо бы интеллиге» 
«Этих подрясников! Вырастет склока.» 
«Хоть по закону»  «Не гнуться в пурге 
опыт Коммуны.»  «Нет, опыт Востока.»

Голод и споры о НЭПе Плющом
гроб уберут Коба смотрит по-рысьи
День от крещенья второй Я крещен! 
ухнуло разом спасительной мыслью:

здесь мы минуты, здесь только пролог 
там естество, никаких революций
Буквам подруга учила: бэ  о  г
что если снова ребенком проснуться!?

«Наденька Надя скорей за попом!»
Та хоронила тетрадки каракуль:
«Поздно, Володя» Накатывал ком.
«В землю б обратно» Готовилась рака.

Видно, никак не сбежать от начал
даже при дьявольстве эксперимента
Впавший в младенчество, вождь умирал.
Толпы слепые рыдали зачем-то.

Хотя каждый ручеек мудрости течет по своему проторенному

желобку, но вместе они стекаются в один неоглядный поток.

Вот бы за ними! Ведь так глупо медлить или просто отворачиваться,

а еще глупее пытаться разделить их. Это почти то же, что пробовать

рассорить реки или нарочито не замечать океан.

Опять с пустотою один-на-один,
поставив скупые пределы:
забыться б, замкнуться средь книг и картин,
пусть мечется рой оголтелый 

что нам-то Казалось, мы выше, мы над
извечной возни муравьиной,
как Фауст. А будни ползли наугад,
минуя живые стремнины,

о коих знавали, хоть подлый режим
припрятал  да черт с ним, с режимом!
Вот так и случились, где край различим
крушенья все-го Пилигримы,

прошедшие раньше тем срывом, зовут
теперь и тебя на служенье
застывшему миру, где воля да труд
хотя бы подобье движенья,

которым все реки текут по своим
прорытым отчаяньем руслам,
которым над избами курится дым
и в редких просветах искусство

живительным, тонким, капризным лучом 
на общем ходу перемога
Что выйдет в итоге  по смерти сочтем,
здесь некогда, снова дорога,

привал затянулся, уже корешок
прокрался в соблазн неучастья,
в чулане пылится походный мешок,
да только не высидишь счастья,

и даже молитвой смешно вопрошать 
вдруг кто-то с готовою сутью
Лишь, сбросивши шкуру, опять и опять
на те же пути-перепутья.

Неважно, что показывают часы и что говорят и делают

Хотя каждый ручеек мудрости течет по своему проторенному

желобку, но вместе они стекаются в один неоглядный поток.

Вот бы за ними! Ведь так глупо медлить или просто отворачиваться,

а еще глупее пытаться разделить их. Это почти то же, что пробовать

рассорить реки или нарочито не замечать океан.

Опять с пустотою один-на-один,
поставив скупые пределы:
забыться б, замкнуться средь книг и картин,
пусть мечется рой оголтелый 

что нам-то Казалось, мы выше, мы над
извечной возни муравьиной,
как Фауст. А будни ползли наугад,
минуя живые стремнины,

о коих знавали, хоть подлый режим
припрятал  да черт с ним, с режимом!
Вот так и случились, где край различим
крушенья все-го Пилигримы,

прошедшие раньше тем срывом, зовут
теперь и тебя на служенье
застывшему миру, где воля да труд
хотя бы подобье движенья,

которым все реки текут по своим
прорытым отчаяньем руслам,
которым над избами курится дым
и в редких просветах искусство